«Говорят, что меня не осуждают, но это просто слова» Когда муж решил ехать воевать, Лера с ним развелась. И родной поселок ей этого не простил

Слава — военный, связист, офицер — не захотел бросать армию и поехал в Украину. Валерия — маркетолог и бизнесвумен — не захотела ждать, волноваться, ревновать и расставаться с карьерой ради гарнизонной жизни. Супруги разошлись по обоюдному согласию. Но курганский поселок, откуда Валерия родом, женщину не понял. Началась, по сути, травля: слухи, обсуждения за спиной, оскорбления и обвинения, которые высказывались и самой Лере, и ее матери.

По просьбе «Гласной» курганский журналист Антон Степнов рассказывает, как Валерия отказалась конкурировать с родиной и как родина этот выбор не приняла.

* * *
С Валерией мы встретились в поселке Лебяжье Курганской области — 100 километров от областного центра, пять с половиной тысяч жителей. Стильно одетая высокая блондинка около 25 лет на дорогом для этих краев «Пежо» на фоне курганской разрухи смотрелась словно инопланетянка. Валерия — директор маркетингового агентства, последние несколько лет живет и работает в Тюмени, но родом отсюда. В день нашего разговора она приехала в гости к родителям. Несмотря на яркую внешность, наотрез отказалась от фото: «Тогда меня вообще съедят!» По словам девушки, в поселке ее сильно недолюбливают. И дело не в зависти — а в решении, которое Лера приняла минувшей осенью. Я попросил ее рассказать свою историю, далее приводим ее целиком.

«Лера всегда плохая»

«Мы познакомились со Славой в 2018 году. Я училась на третьем курсе ТюмГУ на маркетолога. А он был курсантом военного училища. У нас оказалось очень много общих интересов, спустя полтора года мы поженились. Поначалу все было идеально: жили на съемной квартире, учились, завели кошку. Он решил связать жизнь с армией, а я пошла повышать скил в крупнейшем в Тюмени рекламном агентстве. Потом запустила свое дело.

Когда мы только встретились, было такое ощущение, будто нас двоих одна ниточка связывает. Мы все друг про друга знали, чувствовали друг друга без слов. Слава был добрым, заботливым. Что-то постоянно придумывал, нам было интересно вместе. Я не знаю почему, но со временем он стал меняться. То ли из-за дисциплины, уставов, то ли из-за сослуживцев… Конечно, если каждый день вбивать парню в голову, что защита родины — превыше всего, на простую человеческую жизнь сил не останется. А он на такое с детства был податлив. Его мать — очень властная женщина, может даже авторитарная. Он у нее один-единственный, когда отец ушел, другого мужчину она не искала. Так они и жили, с мамой и бабушкой. И обе они изначально были против наших отношений. Они считали, что их сын — самый лучший, а я просто девочка из деревни, его недостойна и, конечно же, выскочила замуж, чтобы обосноваться в городе. А то, что у меня свой бизнес, что я ни от кого не завишу — на это им было плевать. Или, может, это и бесило, что я не так, как они, с ним вожусь. Что бы ни происходило — всегда Лера плохая.

На свекровь я не обижаюсь, потому что и сама такая… Тоже иногда чересчур категорична. Но все равно от этих наших скандалов я стала уставать. Обидно, когда, что бы ты человеку ни сказала, в первую очередь он слушает не тебя, а маму или бабушку. Наверное, поэтому чувства начали ослабевать. Ну и потом — он на службе, я в офисе. Это разный круг общения, картина мира у каждого своя…

О том, что что-то на Украине будет, мы узнали еще перед Новым годом, в декабре. Тогда Славу командование заранее предупредило, чтобы он никуда не уезжал. Сказали, чтобы на январь-февраль не брал отпуск и держал наготове сумку и походный рюкзак. По телевизору тогда много говорили про Украину. Конечно, мы волновались. Но он человек военный и всегда все делал так, как приказывали.

Поэтому 24 февраля шоком для нас не стало. Мы были уверены, что будет как с Крымом: недели полторы, самое крайнее — месяц. Какого-то страха не было. Мы вообще и не думали, что его возьмут. Он связист по специальности, таких в армии много.

Но когда встал вопрос о том, что Славу могут отправить в Украину, я сразу сказала, что если он не уйдет из армии, то мы расстаемся.

Думаю, правильно, что Россия решила защитить Донбасс. Сколько лет людей убивали! Я верю в то, что наши победят. Но переживать за мужа на фронте не готова. Как и не готова к гарнизонной жизни, когда ты — жена своего мужа и везде за ним мотаешься. Это ставит крест на моей самореализации. И к тому же проблема: я ревнивая. Короче, мы сели, обсудили все за и против и в конце марта 2022 года решили разводиться.

Нам удалось сохранить нормальные отношения. Оба люди взрослые, все понимаем. Общаться продолжили, но уже так… Как добрые приятели. В конце мая прошлого года Слава написал, что их отправляют в зону СВО. Но на Украину они попали не сразу, долго стояли на границе. И все это время мы созванивались и переписывались.

Приказ об отправке пришел в июле. За день до отправки он мне позвонил и предупредил, что со связью могут быть проблемы. Я пожелала ему удачи, и списываться мы перестали. Весной 2022 года от сердечного приступа у меня умерла родная тетя. Ее квартира по наследству досталась мне, и в апреле мне пришлось ехать в Омск. Так получилось, что там я встретила нового мужчину.

«Армию поставил выше нас»

Он фотограф. Из Екатеринбурга. Приехал в Омск по делам, нас познакомил общий друг — и как-то сразу получилось, что мы понравились друг другу, начали общаться, списываться. Потом он уехал в Астрахань, но мы продолжали общаться. Где-то в середине июня Артем предложил мне поехать с ним в небольшое путешествие в Сибирь. Артем нашел какой-то городок во время одной из своих поездок и сильно его расхваливал. Нет, ну по правде, я даже удивилась: “романтическое путешествие в Сибирь”.

В тот момент мы со Славой как раз собирались разводиться. Но его уже перевели к границе и домой не отпускали. Так что когда мы познакомились с Артемом, официально я считалась еще в браке. Но когда чувствуешь, что человек — твой, во многом не отдаешь себе отчет. Да и просто я хотела его увидеть, поэтому согласилась поехать в романтическую эту поездку. И там у нас случилась близость, в первый раз. Потом мы сразу поехали в Омск, неделю Артем погостил там у меня. Мы гуляли, разговаривали, смеялись — и он снова уехал. Мне было плохо.

Мерзкое это чувство, когда вы вроде бы с человеком не живете и жизнь у каждого своя — но штамп в паспорте стоит. И чувствуешь, что обманываешь сразу двоих. Это ужасно.

В какой-то день я увидела, что Слава в сети, и решила позвонить, узнать, как дела, и сказать, что нам нужно официально развестись. Но на звонки он не отвечал. Я вижу, что он в сети, пишу, звоню ему, а он не отвечает. Уже все, что можно, передумала. Что ранен, что убит, что в плену. Что телефон уже кто-то там включил, и это не Слава — потому что он никогда так подолгу не молчал.

А потом написал. Написал, что находится в госпитале под Москвой. Что его только что привезли с операции и говорить он не может, лежит в кислородной маске. Я читаю и понимаю, что меня трясет. Я читаю, что он пишет, и до меня доходит, что все, это конец… Как потом я узнала, 16 июня их подразделение попало под артиллерийский обстрел. Слава получил тяжелое ранение в грудь. Осколок снаряда повредил ему легкое и перебил пищевод. Его успели доставить в госпиталь в крайне тяжелом состоянии. А оттуда переправили в Москву.

Вы понимаете, я же ему говорила, не едь туда, увольняйся! Тогда это еще можно было сделать… Но нет! Он весь такой военный, родина его позвала… Я все понимаю, он на это учился. Но он армию свою выше нас поставил! Сам отказался от всего, и что? Приехал, провоевал всего две недели — и все, теперь инвалид на всю жизнь.

Когда он мне все это написал, у меня земля из-под ног ушла. Его ранили ровно в тот день, когда мы с Артемом… Почти час в час. Что делать, не знала, проревела всю ночь.

Уже наутро, как проснулась, тут же стала я искать билет на Москву. Но Слава сам попросил меня не приезжать. Он сказал, что ему предстоит еще несколько операций, а в госпиталь уже прилетела мать. И он просто не хочет конфликта. Может быть, что-то чувствовал и действительно не хотел меня видеть, а может быть, не хотел, чтобы его увидела я… Больного, изувеченного.

Где-то полтора месяца мы переписывались. Для него звонки и голосовые были испытанием. Я слышала, как ему больно, от этого все внутри переворачивалось. Когда Слава прислал фотографию из больницы, я его не узнала. Он всегда занимался спортом, не пил, не курил. Здоровенный был. А на фото — скелет, обтянутый кожей. Страшно похудел, на 20 или 30 килограмм, лицо осунулось, кожа серая, как будто ему не 28, а 45. По телефону даже голос чужой был. Я тогда подумала, что ошиблась номером или он сам не может говорить и кого-то просит.

В первый раз встретились мы лишь в конце сентября. В перерыве между операциями. Когда я его увидела, я заплакала. За несколько месяцев он изменился до неузнаваемости.

Он и до этого писал, что не ощущает себя тем человеком, которым был до ранения. Говорил, что и мы, и вся предыдущая жизнь — это то, что было не с ним. Тогда я думала, что это просто слова, переживания. Знаете, такая защитная реакция психики. Но когда увидела его вживую, сразу все поняла. От моего Славы остались только глаза. Но даже смотрят они по-другому, какая-то другая энергия… Неуютно, очень не по себе. Он тоже это заметил, сказал, что, когда смотрит фотографии или слышит истории о том, что было до *** [участия в военных действиях], у него чувство, что рассказывают о ком-то другом. Даже не о друге — а просто о знакомом. Я, говорит, начинаюсь с госпиталя, с того момента, когда вернулся в сознание и открыл глаза. Все, что было до этого, — это не я.

И Слава сам поднял вопрос о том, что нам надо официально развестись.

Из армии он уходить не хотел, его представили к награде, выплатили несколько миллионов компенсации за ранение. Сказали, что после поправки он будет служить в штабе. Так мы и подали заявление на развод.

«За мужика надо держаться»

У меня у отца день рождения в феврале. Было большое, но все равно ламповое, домашнее застолье по случаю юбилея. Приехали даже дальние родственники, куча гостей. У нас ведь, в деревне, праздники все те же, как и полвека назад. Все его поздравили, тосты сказали, закусили, а потом переключились на меня.

Тетя Тома, папина сестра, спросила: “А Слава где?” Я сказала, что мы развелись. Все удивились, спрашивали еще с таким подозрением… Ладно бы спросили: а почему? Но спросили: где он сейчас — на Украине? Нет, говорю, дома уже… А Тома: ”В отпуск приехал?” Вот нужно было мне сказать, что да, в отпуск.

А я врать не люблю, поэтому и сказала как есть, что вернулся домой после ранения. Все сразу замолчали. Смотрят на меня, будто я у них что-то украла…

Ну и после этого отношение в поселке ко мне начало меняться.

Как-то я пошла в магазин небольшой продуктовый, был недалеко от нас. Там тетя Люда, она меня с детства знает, мы маленькие к ней с девочками бегали. Она мне всегда улыбалась, такая добрая, приятная женщина. И вот я, как всегда, захожу к ней: “Привет, теть Люд!” Она вроде улыбнулась, но как-то натянуто. Ладно, думаю, может, день такой… Я уже до дома дошла — вспомнила, что масло забыла, побежала назад. Подхожу и слышу сквозь дверь, что там соседка наша с Людой: “Только что заходила… Славку бросила…” Я сразу поняла, что речь обо мне. Зашла — они резко замолчали. Но теть Люда поняла, что я все слышала. Даже улыбаться мне не стала — просто смотрит на меня как на… Даже не могу сказать, как на кого. Хрен с ним, масла купила, выхожу. А ощущение, что меня просто с грязью смешали.

Месяц назад ни с того ни с сего написала мне Юля, бывшая моя одноклассница. Мы с ней в школе дружили, и потом, когда я в Тюмени жила, она, как ни приедет, всегда у меня останавливалась. Славу она тоже знает, конечно. Мы с ней тысячу лет не общались, а тут она мне пишет: “Ах, если бы они знали, какой я мразью стану, они бы меня то, они бы меня это…” Я ей отвечаю: “Дорогая, что с тобой? С какой стати ты мне все это пишешь?” А она мне — и шлюха я, и потаскуха… И из-за таких, как я, парни, которые воюют, домой не возвращаются. И проклятиями стала сыпать, будто я не со своим мужем развелась, а у нее увела.

Ну ладно соседка, знакомая, подруга… Но эта сплетня сделала круг и дошла даже на мамину работу. Она у меня здесь, в больнице, фельдшером работает. И вот как-то заведующая при всех ей высказала, что она меня неправильно воспитала. А она у меня человек неконфликтный, когда ей это сказали, она заплакала. И сразу после собрания позвонила мне. А потом маме ее лучшая подруга при встрече высказала: “Я-то думала, у вас Лера порядочная”.

Это какой-то сюр! Я не понимаю, откуда у людей такой интерес к моей персоне?! Все что-то советуют, успокаивают, пытаются научить. Обычно я на такие вещи не реагирую. Но здесь ведь люди, которые мне дороги, не понимая сути, обвиняют меня в том, чего я не делала! Говорят, что меня не осуждают, но это просто слова. Даже Алевтина Николаевна, что у меня в школе литературу вела, вот, казалось бы, умная женщина — а все равно. Улыбается, тоже говорит, что меня не осуждает… И тут же: “Дура ты, Лерка, за мужика надо держаться, каким бы он ни был”.

То-то я и смотрю, как они за своих держатся.

Пьет — пофиг, бьет — пофиг. Налево бегает — пофиг. Терпеть друг друга не могут — а все равно живут. Для них мужик — как дом: не важно какой, лишь бы был…

А я так не умею и учиться не хочу. Тем более что ну если все, если у обоих чувства угасли, зачем друг друга мучить? Не понимаю! Я думаю, это из-за того, что в селах мужчин не хватает — так сложилось испокон веков.

А с Артемом мы уже расстались. Знаете, есть такие потеряшки — люди, которым не нужна семья, которые живут своей жизнью, и их все устраивает. Он много ездит по командировкам, а меня воспитывали в другом ключе: если семья — значит семья, значит — вместе. Гостевой брак — это не для меня.

И со Славой у нас давно у каждого своя жизнь. Никаких вопросов, никаких претензий».

* * *
Спустя пару недель я снова оказался в Лебяжьем: хотел больше узнать о ситуации Валерии, поговорить с местными. Зашел в тот самый магазин, про который говорила Лера. Это оказался небольшой киоск провокационной по нынешним временам желто-синей раскраски. Несмотря на жару, дверь закрыта. Но магазин работает — тяну за ручку, над ухом звякает колокольчик.

«Это, видимо, поколение такое. Американское»

На прилавке — нехитрый набор сельмага, в спертом воздухе — запах хлеба, гречки и домашних котлет. В углу колотится незатейливый мотив «Музыка на-а-ас связала…» Из темной подсобки появляется худощавая женщина с забранными в пучок светлыми волосами.

— Ух и жарко здесь у вас! А чего дверь не откроете? — спрашиваю.

— А смысл? Стены-то все равно металлические, не поможет. Только мух запускать. Чего хотите?

— Вода холодная есть?

— Нет. Холодное только пиво, бери его. Или за рулем? — женщина сразу распознает во мне чужака.

— Не за рулем, но на работе.

Хиты восьмидесятых сменились сводкой новостей: «киевский режим», каховская дамба, эвакуация… По тому, как быстро разговор переходит к Лериной судьбе, я понимаю, что передо мной — та самая Людмила и нас с Валерией уже видели здесь вместе.

— Раненых, хромых, косых ждут! Если убили, не дай бог, то хотя бы тело ждут! — причитает женщина. — Чтобы было кого похоронить, куда с детьми прийти показать: «Смотри, сыночка, какой папка у тебя герой был». А она — дождалась, увидела, подумала: зачем возиться? Ну зачем он ей такой? Нужно ведь, чтоб красивый, чтоб подругам не стыдно было показать. Это, видимо, поколение такое. Американское. Только о себе думают, ничего святого у них нет. А может, сама молоденькая еще, дура.

Мои попытки объяснить, что развод Валерии и Вячеслава планировался еще до военных действий, успехом не увенчались. «Реальная картина мира» в представлениях Людмилы сложилась железобетонно.

— Не понимаю, зачем тогда замуж выходить было? — продолжает она. — Нормальные люди один раз поженились — и всю жизнь душа в душу. Поссоримся, у кого не бывает, ну поскандалим — и все равно вместе. А тут парень родину защищал, чудом выжил… Бог ей судья!

«Пап, а че ты не дома?»

Как я понял, в Лебяжьем обсуждают не только Леру. Иногда и других — «примерных». Например, семью Алферовых (фамилия изменена, — прим. «Гласной»), с которыми местные мне рекомендовали обязательно познакомиться. Максим Алферов родился и вырос в поселке, сразу после окончания школы ушел в армию, став кадровым военным. Сейчас в Украине. Во время осеннего отпуска Максим перевез семью — жену и сыновей — на малую родину: его пожилой родственнице нужен был уход.

Небольшой деревенский домик, обитый сайдингом, с недавно установленными стеклопакетами (многие здесь до сих пор называют их евроокнами), аккуратно сложенный в прицеп строительный мусор. Через приоткрытые двери гаража видны накрытые брезентом стройматериалы, строительные смеси, упакованная в полиэтиленовую пленку и картон новая мебель. Стучусь в окно. Дрогнувшая штора и через минуту — скрип дверей. На крыльце появляется невысокая ухоженная брюнетка с выразительными глазами.

— Здравствуйте! Вы жена Максима?

— Да, а что? — она отвечает смущенно и даже взволнованно.

Говорю, что пишу про девушек, которые проводили мужей в зону военных действий. Она называется: Диля. Ей 34, о местных делах знает мало, сама родом из Кургана, а в Лебяжье приехала по «просьбе супруга».

— Я мало знаю, что тут у кого происходит, — говорит Диля. — Вожусь по хозяйству с бабушкой и детьми. Вот жду, когда муж вернется: надо ремонт хоть как-то доделать да по хозяйству помочь.

— А муж где? — задаю вопрос, ответ на который уже знал.

— На Украине.

— Давно не виделись?

— Последний раз в апреле приезжал. Он хорошо служит, его отпускают. Конечно, тяжело одной, но чего ты сделаешь, раз время такое, — девушка вздыхает.

— А как вообще относитесь к тому, что он там?

— Как отношусь? — теряется Диля. — Нормально, надо же кому-то родину защищать. Правда, когда домой отпустят, еще неизвестно. Мы созваниваемся. Когда звонит, я не так волнуюсь.

— А дети как? Не скучают?

— Скучают, конечно. Егорка, младший, тот папку вообще сильно любит. Мы когда по видео созваниваемся, так он только голос услышит — сразу из своей комнаты бежит. И начинает: «Пап, а че ты не дома? Пап, давай домой».

— И я жду, — подытоживает Диля. — Мы решили: как Максим вернется, мы здесь дом продадим, в Кургане продадим — и в Сочи или в Крым, к морюшку. Или в Тюмень, чтоб пацанов на ноги поставить.

«Мамке внуки нужны»

Саму Леру я в поселке не застал, и дома у ее родителей, кажется, никого не было. В нескольких метрах от него слышен заливистый детский смех из-за ограды, потом металлический скрежет — в глухом лебяжьевском заборе из профлиста открывается дверь, выходит полнотелая женщина лет шестидесяти. Заметив меня, рассматривает с интересом — оценивает непрактично для этих мест одетого мужчину.

Знакомимся. Татьяна, в прошлом бухгалтер местного, давно обанкротившегося совхоза. Уже несколько лет на пенсии, занимается хозяйством и воспитывает внуков, мальчика и девочку шести и восьми лет. Дочка привезла их на лето всего пару дней назад. Конечно, я спрашиваю про Леру.

— Она девочка хорошая, но аккуратнее — у нее муж военный, — игриво предупреждает соседка.

— А-а-а, военный? А мне говорит, что развелись! — решаю я подыграть.

— Вот как? Значит, уже тебе рассказала? — улыбается Татьяна и пускается в воспоминания: — Вот с таких лет! (Женщина опускает ладонь к колену.) Соседи ведь, они с Анькой моей в одном классе учились, дружили в детстве. Потом Лерка в Тюмень уехала, а наша — в Курган. Моя-то сразу замуж вышла, вон внуку в июле девять будет. А Леры не видно, не слышно было. Приедет раз в два-три месяца родителей повидать — и обратно. Правда, раньше на такси или с мужем, а сейчас одна, но на своей. Она же там бизнесвумен стала! Бизнес, значит, попер.

— Так это же хорошо?

— Хорошо-то оно хорошо, только пора бы уже и о семье подумать. Мне мать ее говорит: «Скорей бы уже внуки появились» — тоже нянчить хочет. Думала: ну раз поженились — значит, скоро будут. А они возьми да и разведись… Как по мне, неправильно это. А ты сам-то откуда? Тоже с Тюмени? — вдруг с прищуром интересуется женщина.

— Не совсем.

— Я тут тебе стою рассказываю, а ты сам-то откуда? Кто? — не отстает Татьяна, и я осознаю, что одним лишь своим присутствием создаю новый повод для слухов и сплетен, поэтому отвечаю:

— Журналист.

— А-а-а, журналист, — в голосе женщины слышится разочарование. — Журналист… Ну по тебе и видно. С Москвы хоть или так? И что же ты, журналист, в наших краях забыл? Вот что я скажу тебе, журналист. Лера — девчонка хорошая. Но ей мужик нужен нормальный. И ты ее не обижай. Дурака не валяйте, а женитесь скорее. Мамке внуки нужны.