«Мы будем рассказывать детям, что когда-то Россия была ксенофобной» История Зарнигор Омониллаевой, которая помогает «понаехавшим» из Центральной Азии

Долгие годы миграция из стран Центральной Азии в Россию была преимущественно мужской, однако в последние годы на заработки поехали женщины. И проблемы у них тоже женские: «временные» мужья, незапланированные беременности и, как следствие, нежеланные дети. К этому прибавляются жесткие законы и непонимание того, как устроена жизнь в России.

27-летняя Зарнигор Омониллаева приехала в Москву из Узбекистана на учебу, но осталась навсегда, став юристом и правозащитницей. Зарнигор рассказала «Гласной» о проблемах мигрантов и особенно мигранток, «жизни за занавеской» и сложностях в коммуникации, которые не связаны с владением русским языком.

Девушка с золотым взглядом

В России мое имя редко произносят правильно: Заргинор, Зарингор — как только меня не называют. Со старотюркского Зарнигор переводится как «золотые волосы», с персидского — «золотой взгляд». Я родилась в городе Фергана, через который проходил Великий шелковый путь. Это древний город, но и современный тоже — не в плане количества высоток, а в плане людей разных национальностей.

Моя мама из богатой и религиозной семьи торговцев, которых раскулачили и сослали в Сибирь. В Узбекистан вернулась только бабушка — она была еще совсем ребенком, и в Сибири ее разлучили с семьей. Вскоре после приезда она вышла за дедушку, который не побоялся на ней жениться, потому что сам был из семьи раскулаченных. Бабушка родила от дедушки десять детей.

Мама получила образование в сфере текстильной промышленности и в итоге стала большим начальником на Ферганском текстильном комбинате. Но у нее очень тяжелая судьба — я часто думаю, сколько надо иметь силы воли, чтобы не сдаться. Ее первый муж, за которого она вышла сразу после школы, умер (в этом браке родились мои брат и сестра, они сильно меня старше). А мой папа был не самым хорошим отцом. Он воспользовался доверием мамы и оплачивал свои долги за ее счет, так что за три года жизни с ним она обнищала. К счастью, у нее осталась квартира. Обычно в Узбекистане люди живут в частных домах, а я выросла в квартире. Мама до сих пор в ней живет, а я очень хочу исполнить ее мечту — купить дом на земле.

«Она у тебя обрусеет»

Я росла в русскоязычном дворе, ходила в русскоязычный садик, но мама, видя тенденцию усиления в стране узбекского языка, решила, что я не смогу так развиваться дальше, и отдала меня в узбекскую школу. Вторая причина этого решения была в том, что ей постоянно твердили: «Она у тебя не знает узбекского языка, сейчас обрусеет и выйдет из-под контроля». Так что общественное мнение тоже сыграло свою роль.

В школе я была отличницей, участвовала в олимпиадах. Мама оплачивала репетитора по английскому, курсы шитья — все, чего мне хотелось. Сестра росла совсем по-другому, ее мама заставляла больше домашними делами заниматься. Но потом мама на личном опыте убедилась, что счастье не в одном лишь замужестве, — и сказала, что я буду учиться. Я ничего по дому не делала, плов научилась готовить на третьем году семейной жизни. Мне было так стыдно!

При первом президенте Исламе Каримове мы девять лет учились в школе и потом еще три в лицее, если планируешь поступать в вуз, или в колледже — для получения профессионального образования. Я пошла в академический лицей с гуманитарной специализацией, чтобы потом учиться на юриста. Сейчас расскажу, почему на юриста.

Перед моим окончанием школы, в 2010 году, мы с мамой пошли в нотариальную контору. В приемной с блестящими кафельными полами сидела девушка в белой коротенькой шубке и что-то печатала, на руках у нее сверкали кольца. Эта девушка на пустом месте, просто за то, что напечатала бумажку и отнесла ее нотариусу, получила деньги — правило было такое, что ты платишь официально нотариусу и неофициально этой девушке. В тот момент мама сказала: «Какая чистая работа, так она в день зарабатывает неплохие деньги». Ну и я тоже так хотела.

Но в лицее у меня не складывалось с историей, которая была главным предметом для поступления на юрфак, и я решила стать журналисткой. Еще в последних классах школы посещала тренинги Центра молодежных инициатив, где было направление журналистики. Так я начала писать для местных газет. Много мероприятий проходило с участием дочери президента Гульнары Каримовой, она приглашала иностранных экспертов, мы ездили на мероприятия в Ташкент, поэтому я была нереально востребованным журналистом.

Обучаясь в лицее, я поняла, что хочу открыть свой бизнес. Этому решению способствовали наши тренинги, а мой бизнес-план победил на конкурсе для молодых предпринимателей. Он заключался в том, чтобы шить платья с национальными мотивами из атласа и штапеля. Я придумала новый фасон; платья выглядели дороже обычных, но стоили в три раза дешевле. Призом был кредит на льготных условиях: я должна была открыть ИП, положить на счет миллион сумов своих денег (десятую часть суммы кредита), а остальные взять под льготный процент. Миллион сумов — около 330 долларов по тем временам — я заняла у брата.

В это же время я сдавала экзамены для поступления в ташкентский вуз. И вот в день, когда должно было быть награждение на конкурсе предпринимателей, я узнаю, что не поступила — не хватило баллов.

Москва из Первого канала

Я была уверена, что пройду, и не могла смириться с произошедшим. Ну представьте: ты успешная девушка, тебя постоянно показывают по телевизору, и тут бац — ты не поступаешь в вуз, надо ждать год до следующего приема. Я не пошла на награждение, два дня плакала. И за эти два дня приняла решение ехать в Россию. Самым сложным было уговорить маму. Я ей сказала, что у меня такой план: я не хочу терять год, поэтому поступаю в России, год учусь и перевожусь в Узбекистан. О том, что поступить в московский вуз не так сложно, мне рассказала подруга, которая уже училась в Москве. Мама отпустила с условием, что я буду жить у нашей родственницы. Это потом я узнала, что такое жить в Королеве.

Билет купила на деньги, одолженные у брата, которые планировала потратить на пошив платьев, еще сто долларов добавила мама.

В сентябре 2013 года я прилетела в «Домодедово», где меня встретила подруга.

Мое первое впечатление — большой аэропорт и суровые таможенники. Я улыбалась, здоровалась, а хмурый человек за окошком никак не реагировал.

Мы ехали на машине по МКАДу, а я думала: «Где небоскребы, где Москва, которую я видела по Первому каналу?» Подруга осталась со мной в Королеве, а на следующий день повезла гулять по Красной площади, набережным Москвы-реки, ВДНХ и, конечно же, в «Макдональдс». Мне понравилось, но если на Красной площади было много туристов, с которыми я говорила по-английски, то на ВДНХ к нам подошли сотрудники полиции, один с автоматом наперевес, и попросили документы. Я показала регистрацию, подруга — студенческий, и мы пошли дальше. Подруга заметила, что ее впервые остановили, а я сказала, что это, наверное, из-за моих бровей. Я тогда их жутко стеснялась: они были без формы, естественными и очень широкими. Брежнев бы позавидовал.

«Понаедут сюда!»

Я поехала подавать документы в РУДН и подошла что-то спросить у женщины в холле, а она на меня как фыркнет — что я, мол, не знаю русский язык. Я обычно тихо говорю, у нас не принято громко разговаривать, тем более со старшими. «Понаедут сюда, не умеют говорить на русском, а еще здесь учиться собираются!». Она сказала это и ушла, а у меня по щекам текли слезы. В РУДН я не поступила, потому что мы вовремя не собрали нужную на контракт сумму. Училась в нескольких других вузах.

Помогать мигрантам я стала с первого дня. Все началось с моей тети, которая плохо знала русский язык, ей надо было помочь заполнить документы. Она попросила что-то переписать из паспорта, а потом начала приводить людей, которым требовалась такая же помощь. Тетя — она работала сиделкой — сказала, чтобы в свободное от учебы время я раздавала листовки. Я сказала, что хочу хорошую работу. «Ты черная, кто тебя туда возьмет», — ответила она. Тут дело не в дискриминации, это самоощущение: люди приезжают сюда и через некоторое время убеждают себя, что они люди второго сорта и им лучше не высовываться.

Меня это обижало, я не могла смириться. Не понимала, почему меня все убеждают в том, что я черная, если я не черная. Мы с тетей начали ругаться, и она все, что тратила на меня, стала записывать мне в долг — каждую пачку макарон (в мигрантских квартирах все питаются отдельно). Меня это злило, но я смотрела на это как на временную ситуацию — надо год потерпеть, и я вернусь домой.

В итоге я устроилась в магазин типа «Смешных цен», месяц пропускала учебу, еле отработала. Выходила из дома в шесть утра, чтобы в семь, за час до открытия, прийти в магазин и убрать его. Там не нанимали уборщицу, но и нам за уборку не доплачивали. На обед давали пятнадцать минут, и есть мы ходили по очереди. Вместо обещанных двадцати тысяч мне заплатили пятнадцать, а на оставшиеся пять сказали взять вещи. Я ужасно злилась на тетю, которая устроила меня в это место: я не высыпалась, пропускала занятия, перестала идти к своей цели. Меня это очень раздражало. С тех пор, заходя в такие магазины, всегда стараюсь дать девочкам лишние сто рублей.

Человек не второго сорта

После этого я решила искать работу сама и пошла в кадровое агентство — а меня там оставили работать. Зарплата была сдельная, выходили те же двадцать тысяч, но там было чисто, я успевала учиться, а еще у меня были выходные. Я тогда много читала, была на связи с Узбекистаном, готовилась к переводу.

Я не хотела оставаться в России, в этой атмосфере, где тебе постоянно твердят: «Ты же черная, ну кто нас, черных, возьмет».

Но так как у меня не было проблем с документами и я хорошо говорила по-русски, с серьезной дискриминацией я не сталкивалась.

Потом перешла работать в другое кадровое агентство, а когда в Москве поселилась моя сестра, переехала в комнату, которую она снимала с мужем. Он парикмахер, в свободное время подрабатывал в цеху — чистил овощи. А сестра работала няней и училась на мастера по маникюру. Жили мы дружно, у меня появилась свобода и интересная работа.

После закрытия кадрового агентства я ушла в рекламное, работала менеджером на холодном обзвоне. Представлялась Зариной, так было проще для клиентов. Однажды дозвонилась до одного мужчины, его компания специализировалась на производстве наружной рекламы, делала вывески и баннеры. Там, где я работала, не только делали рекламу, но и продавали расходные материалы для тех, кто делает вывески. Он представился Наврузом, и мне стало так интересно — узбек он или нет? Когда звонила второй раз, спросила, откуда он. Оказалось, что из Самарканда. Я говорю: опа, а я из Ферганы! Он тогда сказал, что у меня нет акцента, поэтому и не подумаешь, что я из Узбекистана. У меня к нему был профессиональный интерес — было интересно, как он сумел открыть свое рекламное агентство.

Депрессивные люди из Королева

В это же время я съехала от сестры и сняла комнату в квартире, где уже жили мои друзья из Ферганы — все молодые парни и девушки. Одна девочка мыла полы и училась на парикмахера, парни работали в гардеробе самого известного ночного клуба Москвы Soho Rooms. У них были фото со всеми знаменитостями. Я была счастлива, что депрессивные люди остались в Королеве.

Там я постоянно сопротивлялась вот этому «ты же черная» и пыталась это донести до тети и ее соседей по квартире, но у них всегда были отговорки, которые сводилось к тому, что «мы такие, и это нормально». А я говорила, что они не такие и что это не нормально. Например, мне говорили, что без денег документы не сделать. Я доказала обратное, а мне в ответ сказали, что это просто везение, потому что я знаю русский язык. Так значит, дело не в том, что ты черный, а в том, что не знаешь русский язык? Еще в Узбекистане я изучала историю России: кем был тот же Сталин? Ну ведь тоже черным!

В Королеве у торгового центра собирались группы русских парней, которые брали в круг мигрантов и по кругу толкали их в плечо. И я точно знаю, что три мальчика-кыргыза, наши соседи по квартире, пошли в спортклуб на занятия по борьбе только для того, чтобы научиться давать сдачу русским.

В Москве этого было меньше. Ребята себя «черными» не считали. Помню, как мы пошли в торговый центр поесть бургеров. И парень из «Сохо» говорит: «Ну вот что они на нас так смотрят? Я не африканец, у меня нет цветных волос, почему они на нас так смотрят?». Нам друг с другом было хорошо, потому что мы себя ощущали по-другому. Тебя это все трогает, пока ты сам в этом участвуешь, поэтому надо менять мышление.

«Вы очень красивая и станете моей женой!»

С Наврузом мы стали друзьями во ВКонтакте, и когда я ему звонила в третий раз, тоже по делу, заодно спросила, не планирует ли он посетить рекламную выставку. Он собирался, но не смог, был занят, поэтому предложил встретиться в другой день, когда я гуляла по городу с подругой. В первую же встречу он сказал: «Привет! Вы очень красивая и станете моей женой!». Я сделала вид, что не обратила внимания, но его решительность меня подкупила. Мы начали встречаться.

Когда Навруз одолжил мне большую сумму денег, которой не хватало на контракт для обучения в университете, я рассказала про него сестре. Она обрадовалась и попросила рассказать маме, потому что пока я была в России, на родине мне подыскивали пару. Кстати, первый раз к маме пришли сваты, когда мне было шестнадцать. Но тогда мама сказала, что мне надо учиться. А теперь к ней стали приходить люди, которых она уже рассматривала как зятьев: один был врач, другой работал в мэрии, третий наш сосед, спортсмен.

Все родные Навруза, кроме матери, жили в России, поэтому спустя три месяца я познакомилась с его сестрой, а он — с моей. А потом и вовсе попросил разрешения отправить сватов к моей маме. У нас не говорят «выходи за меня замуж», а спрашивают, можно ли отправить сватов к родителям. Я три дня сидела и думала, что мне делать. Человек мне нравится, но и мечты мои мне нравятся — я же вернуться хотела, а Навруз сразу сказал, что пока на родину не собирается. Но к тому времени закрылся Центр молодежных инициатив, на который я надеялась в случае перевода в Ташкент (они частично покрывали контракты студентам). А в России у меня была хорошая работа и человек мне нравился, я влюбилась.

И я приняла решение остаться в Москве. В феврале 2015 года его мама три раза ездила к моей из Самарканда в Фергану. Свадьбу мы играли 15 и 16 мая в двух городах на родине. А за месяц до этого расписались в московском загсе.

«Мужчины превыше всего ставят себя»

Мигрантам я не переставала помогать. Где могла — словами, много раз выступала переводчиком, где не могла словами — личным участием. Был случай, когда мигрант что-то купил с рук, а вещь оказалась ворованной, и мы вместе ходили к участковому, потом к следователю, все обошлось.

Помощь мигрантам не была каким-то осознанным выбором, это происходило само собой. Люди сами меня находили. Так и говорили: «Вы тому-то помогли, а у меня такая же ситуация».

Муж заметил, что я очень много помогаю мигрантам, и, когда я была на четвертом курсе, посоветовал выбрать эту специализацию — миграционное право — для дипломной работы. С того дня я не просто давала совет или заполняла документы, я разговаривала с человеком, узнавала, что предшествовало его решению. Стала смотреть на миграцию с точки зрения академического интереса, начала ее исследовать. А чтобы делать это качественно, принимала в процессе непосредственное участие. Через какое-то время муж сделал мне сайт Musofir.ru (то есть «Мигрант»). То, что я объясняла мигрантам по телефону, я хотела оставить на какой-то платформе, чтобы люди могли получить информацию, не звоня каждый раз мне. Еще вела блог и группу в Одноклассниках.

На моем пути встречается много людей, которые сходятся и рожают детей в России. Потом мужчина возвращается на родину, а женщина остается в России одна с ребенком.

Однажды я через участкового нашла адрес такого мужчины в Кыргызстане — у участкового была копия его паспорта — и отправила к нему домой женщину с ребенком. К счастью, парень был молодой, неженатый (нередки случаи, когда мужчина оказывается женат), и его родители приняли ее и ребенка. До сих пор горжусь этим делом, моя работа с женщинами и детьми началась с того случая.

Часто помогаю по медицинским вопросам и с оформлением свидетельства о рождении. Без него у мигрантки могут отобрать детей. У меня были клиентки с детьми до семи и даже восьми лет без документов! Когда я сама родила, поняла, в чем причина. До второй половины 2019 года роддомы не выдавали свидетельства о рождении, это сейчас при них есть МФЦ. А до этого родители малыша должны были заниматься его оформлением в МФЦ. Мигрантки туда просто не доходили.

Запомнился такой случай. У одной женщины проверили документы, а у нее был только старый недействующий узбекский паспорт. Документов на ребенка, которому было шесть лет, и вовсе не было. Ее отвезли в участок, оформили выдворение, а ребенка передали в реабилитационный центр до установления факта материнства.

Вместе с матерью мы пошли в роддом, чтобы подтвердить, что она там рожала. Но там нам в помощи отказали, и мы написали заявление в суд. Установили факт рождения ребенка и ее материнство. Теперь надо было открывать новое дело, чтобы отменить выдворение и вернуть ребенка в судебном порядке. На это дело у меня ушло пять месяцев, но ребенка женщине вернули, потому что вопрос был урегулирован с опекой в досудебном порядке, мы выполнили все ее требования.

Мать клялась, что как только получит ребенка, то не будет прятаться, а вернется на родину и сделает ему документы — но обманула меня. Это третий случай, когда я точно знаю судьбу матери — остальные из тех, кому я помогала с детьми, просто терялись. После того как матери возвращают ребенка, мой номер обычно блокируют, чтобы я не интересовалась его дальнейшей судьбой. А эта женщина взяла трубку и сказала, что не уехала, так как у нее нет денег, она работает уборщицей и получает 35 тысяч. Я сказала, что готова за свой счет присматривать за ее ребенком, пока она накопит на билет. Спустя два месяца — все это время ребенок был со мной — она сказала, что накопила нужную сумму, я вернула ребенка, и она пропала. Через месяц я позвонила, а она пьяная взяла трубку… Я тогда очень разозлилась.

Если говорить о женщинах, то основные их проблемы — это доступ к медицинским услугам и доступ детей к школьному образованию. Очень много женщин звонит с гинекологическими проблемами, с сердцем, гипертоники. Например, женщина, у которой колет сердце, вызывает скорую помощь, ей делают укол и отправляют в больницу, где обслуживается ее ДМС. Но даже если у нее есть ДМС, кардиологические услуги туда не входят. В таких случаях я даю контакты наших врачей — узбеков, таджиков, кыргызов, — которые готовы помогать, и прием у них стоит дешевле.

С абортами я не помогаю — это против моей веры. Но знаю от врачей, к которым направляю людей по другим вопросам, что у них ежедневно как минимум десяток звонков по абортам. Иногда одна женщина может звонить и умолять, иногда разные. То, что в основном это молодые девушки — миф; беременеют даже 50-летние, которые думают, что у них климакс. Наоборот, благодаря интернету молодые более осведомлены о средствах контрацепции.

Женская миграция — довольно новое явление. Раньше на заработки ездили только мужчины, которые все тут знают, а теперь стали ездить и женщины. Многие приезжают с мужьями. Первое время, до беременности, работают.

В узбекских женщинах, которые приезжают в Россию, еще не проснулось ощущение, что они сами ответственны за свою жизнь. В их головах счастливая женщина — это женщина с мужем.

Они видят свое предназначение в том, чтобы быть рядом с мужчиной, поэтому в приоритет всегда ставят свои отношения и готовы терпеть неуважение, унижения и оскорбления. Они еще не поняли, что могут быть счастливы и без мужчин.

Поэтому нет случаев, когда мигрантка бросает мужчину и возвращается на родину. Наоборот, мужчина бросает женщину, с которой сожительствовал год-два, завел ребенка, или даже не одного, и уезжает. Потому что мужчины превыше всего ставят себя. На родине у него может быть жена, или он может уехать и жениться на молоденькой.

Нежеланные дети

Третья проблема мигранток и очень болезненная для меня тема — это когда женщина хочет куда-то пристроить нежеланного, уже родившегося ребенка. Это не обязательно беременность не от мужа, иногда и от мужа. Просто люди не хотят ребенка, а на аборт нет денег или уже поздно. И тогда они хотят отдать ребенка, обычно просят за это деньги. Никто не говорит, что не любит своего ребенка, все говорят, что «нет возможности его растить», «я не планировала», «родные не знают», «с отцом я не в браке». Были девочки, которые говорили, что их изнасиловали. У меня были семьи в зарегистрированном браке, но это всегда были тоталитарные семьи, где муж весь из себя мужик, домашний тиран, но с отговорками — мол, «у нас и так двое-трое детей, которых мы не можем обеспечить, зачем нам еще один». И во всех этих семьях домашнее насилие на пике. Я видела этих женщин с синяками.

Это делается через группы в соцсетях, но они на национальном языке. Я всегда на них жалуюсь. Сколько групп я уже закрыла! Проблема ли это? Если я в месяц сталкиваюсь с десятью такими объявлениями — я считаю, что проблема. Это десять жизней!

Я помогла определить ребенка более чем десяти матерям. Все было по закону. Одна девушка решила оставить ребенка в роддоме, но ее предупредили, что он попадет в российский детдом. И она сказала, что русский детдом — это еще бóльший грех, потому что там едят свинину, другая религия и так далее. У узбекских матерей, которые не готовы отдать ребенка в детдом, одно главное требование — ребенок от мусульманки должен попасть в семью мусульманина, желательно нашего (узбека).

И вот эта девушка в панике начала звонить всем и через седьмого человека вышла на меня. На таких людей нельзя давить и взывать к их совести. Это совершенно не работает. В интересах ребенка приходится говорить: «Ты права, ты все делаешь правильно, но давай я тебе помогу, давай сделаем так, чтобы тебе никто ничего не мог сказать, чтобы все было по закону». Ты все это говоришь с точки зрения матери — хотя в этот момент ненавидишь ее. К моменту ее выхода из роддома начинаешь обзванивать людей, потому что кто-то когда-то говорил тебе, что думает об усыновлении.

Я постоянно на связи с семьями, куда помогла пристроить детей, слежу за их жизнью. Я как опека для детей мигрантов, но, если честно, все равно не чувствую удовлетворения. Хотя понимаю, что так ребенку будет лучше, у меня остается внутренняя тревога — ведь я как будто вмешиваясь в судьбы людей. Тут надо поработать с психологом. Я знаю десять детей, которых я так или иначе устроила в семьи, и они все в идеальных условиях с хорошими родителями и все, кроме одного (у него небольшие врожденные отклонения, он ходит в реабилитационный центр), устроены в садики, посещают кружки и так далее.

То, что происходит с мигрантами в России, как будто совсем не касается жизни в Узбекистане. Как будто в России они за занавеской, и никто их никогда не увидит. Люди здесь живут иначе, чем на родине, потому что общественного контроля, к которому они там привыкли, здесь нет.

Если ты что-то сделаешь не так в Узбекистане, об этом узнают все, и ты этого очень сильно боишься. Отсутствие осуждения очень сильно влияет на поведение мигрантов в России, потому что в странах исхода люди больше привыкли к общественному контролю, чем к государственному.

Я сейчас исследую эту тему, собираю материал и хочу немного отойти от правозащиты в просветительскую работу. Работая с мигрантами, я все время варюсь в одном и том же котле. А когда я помогаю исследователям, с которыми работаю сейчас, то соприкасаюсь с глобальным миром и делаю что-то для истории. В результате моего исследования появятся информационные и образовательные программы для женщин. Потом буду расширять аудиторию.

Сложности адаптации

Проблемы мигрантов связаны не с тем, что они не знают русский язык, а с тем, что они не знают, как все делать законно и правильно. В России очень сложные условия адаптации. Несмотря на всю схожесть систем, в России и Узбекистане отличается даже порядок получения медицинской помощи, школьное образование и так далее. Так что люди просто не знают, куда в каких случаях обращаться — и никто им этого не объясняет.

Во время локдауна я чем только не занималась: просила не выгонять больных людей из квартир, отсрочить квартплату, выбивала из работодателей зарплату сотрудникам, которые заболели, а работодатель сделал вид, что не нанимал их. Повторю, это не вопрос знания русского языка. Вопрос языка — это когда ты знаешь, куда пришел и что хочешь здесь получить, но не можешь объяснить. Тогда ты вызываешь переводчика и с ним все решаешь.

Если мигрант придет куда-то с переводчиком, то ничего не решит, потому что не понимает, как функционирует общество и государственный механизм в России, а российская сторона не понимает, как функционирует мигрантское сообщество. Никто ничего друг о друге не знает.

В те месяцы даже знающие русский мигранты не могли вызвать скорую, потому что боялись, что врачи начнут проверять документы у остальных квартирантов или измерять им температуру, а потом всю квартиру закроют на карантин, и те мигранты, у которые есть работа, не смогут зарабатывать. Мигранты с температурой выходили на автобусную остановку и там ждали скорую помощь. И я не могла убедить людей, что врачи не будут их трогать. По этой же причине мигранты боятся обращаться в полицию: первым делом у них будут проверять документы, а не спрашивать, что случилось. И так везде.

В этом отношении мне нравится опыт Филиппин, консульство которых в любой стране занимается правовыми вопросами и документированием своих граждан. А у нас пытаются обучить мигрантов, дать профессию. Это все не нужно, к этому человек придет сам. Лучше сделайте так, чтобы мигрантов не задерживали незаконно в метро, чтобы полиция на улице у них не проверяла документы без оснований, чтобы человек знал, куда ему обратиться за помощью, если он заболел, его жене надо рожать или ребенка надо устроить в школу. А главное — чтобы мигрант не боялся получить помощь, на которую он имеет право.

«Я знаю, что проблема не во мне»

Ксенофобию я чувствую, но это никак не сказывается на моей самооценке. Я знаю, кто я, — и знаю, что проблема не во мне.

Расскажу про свои роды. Я попала в приемное отделение со схватками. Пока у тебя схватки, ты не можешь сесть в гинекологическое кресло. А врач, акушер-гинеколог, на меня кричит, думает, что я не говорю по-русски. В стрессе я на нее фыркнула, а она говорит: «На мужа будешь кричать, приехала тут!» Мне было обидно, что она не проявила сочувствия, но я ничего не могла сделать.

Рожала я с доулой, которую держала за руку, и один раз вместо ее руки схватила руку медсестры — она ее резко отдернула. Лучше бы я не видела ее лицо, там было столько брезгливости, как будто я какая-то грязная. Я в этот момент чувствовала себя такой беспомощной… и извинилась автоматически, за что — непонятно. Потом уже, наплакавшись, открываю сайт роддома: угадайте, откуда была та врач из приемного отделения? Из Узбекистана, работала раньше в ташкентском роддоме. И кричала она на меня не потому, что шовинистка, а потому что в роддомах Узбекистана никто рожениц не жалеет, никакого бережного отношения к ним там нет. Я долго думала, но в конце концов не стала писать на нее жалобу.

Но женщины мне постоянно жалуются на такое отношение в роддомах. Думаю, дело не в том, что они не русские, а в том, что в роддомах не могут установить с ними контакт. Никто не обучает персонал работе с иностранцами. С этим вообще беда в России.

«Москва станет толерантной»

До покрытия я никогда не чувствовала на себе столько негативных взглядов. На меня никто не давил, я сама пришла к этому решению после рождения сына в августе 2018 года. В первый день после покрытия я в качестве юриста поехала в суд. Охранники — видимо, знакомые с мусульманской культурой люди — со мной вежливо общались. А судьи поглядывали друг на друга и улыбались — наверное, впервые видели юриста в платке.

Сейчас я чаще слышу фразу «езжай на родину». Я, конечно, с юмором к этому отношусь. Меня посылают на родину, но где именно моя родина, люди не знают. И это всегда говорят люди старшего поколения. Никогда не слышала такого от молодых, они более толерантны.

Состояние общества олицетворяет искусство, шоу-бизнес. Кто сейчас поет на российской сцене? Самые любимые публикой и востребованные певцы — нерусские: Jony, MiyaGi, Elman, Andro, HammAli & Navai, Ганвест, Скриптонит. Манижа вообще едет на Евровидение! Поэтому у молодого поколения более толерантное отношение к мигрантам, для них это такая же реальность, как когда-то для французского общества стали реальностью алжирцы.

А бабушки все еще живут в СССР, и я для них непонятная, с чеченской войны сбежавшая девушка. Я к этому спокойно отношусь, потому что и до покрытия с этим сталкивалась. Просто раньше я была «черной понаехавшей чуркой», а теперь черной меня называют редко, но спрашивают, зачем я сюда приперлась и почему не еду в свой аул. Я всегда пытаюсь выяснить, в чем именно ко мне претензия, для меня это повод лишний раз понять, что творится у людей в голове.

— Куда вы меня отправляете? — спросила я однажды на улице бабушку, которая в очередной раз куда-то меня посылала.
— Ну, туда, где ты родилась.
— Хорошо, а если я родилась в Москве?
— Тогда туда, где твои родители родились.
— Ну а если и они из Москвы?
— Тогда почему ты на себя все это намотала?
— А вы в церковь в чем ходите?

На это бабушка сказала, что я вмешиваюсь в ее веру. «А что делаете вы?» — спросила я. Тут она начала говорить, что «Медведев всем паспорта раздал», и почему-то именно его ругать.

Москва, да и вся Россия, станет толерантной. Это никак не остановить. Миграция — естественный процесс, ее не избежать. Во-первых, за счет убыли российского населения. Во-вторых, за счет прогресса приезжих. Все «нерусские» — это результат того, что кто-то приехал сюда, адаптировался и завел детей. В Москве растет второе поколение мигрантов, таких, как алжирцы во Франции, футболисты и певцы.

И это большое заблуждение, что из-за мигрантов у россиян низкий уровень жизни, низкие зарплаты, нет рабочих мест.

Если бы не мигранты, россияне никогда бы не жили в таких классных условиях, где у них супердешевое такси, суперкачественная доставка и сервис, суперклассные салоны красоты с широким ассортиментом и чистые улицы.

Мы живем в переходный момент и будем рассказывать своим детям, что когда-то Россия была ксенофобной. Это исторический момент. Мы единственное поколение, которое увидит завершение эпохи Советского Союза и мышления «понаехали», увидит зарождение чего-то нового, когда люди будут принимать другие культуры и понимать, что миграция — это нормально.

Что касается меня, то Москва стала моим домом. Здесь я нужнее, здесь я могу увидеть результат своей работы на примере конкретной жизни человека. Я как регулировщик на перекрестке — люди заблудились, а я подсказываю им, и они идут правильной дорогой: эта девушка получила медпомощь, этот ребенок пошел в школу, этот мужчина избежал мошенников, эта женщина правильно оформила документы.

Я успешно окончила университет, работаю в сфере логистики, помогаю мигрантам и занимаюсь исследовательской работой. С Наврузом у нас счастливый брак, мы ждем второго ребенка.

По данным МВД, в 2019 году в России встали на миграционный учет больше 13 млн иностранцев; 5,5 млн из них указали, что приехали работать. Что касается женщин, то среди мигрантов из Кыргызстана их 40 %, а из Узбекистана и Таджикистана — меньше 20 %. Среди женщин-мигранток из Кыргызстана больше всего в возрасте до 30, чуть меньше — от 30 до 40 лет. Среди женщин из Узбекистана и Таджикистана примерно равные доли женщин до 30 и женщин постарше; в основном оттуда приезжают замужние, вдовы и разведенные. В Узбекистане и Таджикистане считается, что вдали от родины снижается социальный контроль, поэтому миграция незамужней девушки не всегда одобряется. В Кыргызстане к этому относятся более терпимо. Разница в зарплате между мужчинами и женщинами составляет около 4 тысяч рублей. Это связано с тем, что мужчины заняты на тяжелых работах и получают больше. Женщины трудятся в общепите, торговле, клининге, где зарплаты ниже. В абсолютном значении женщины отправляют на родину меньше, чем мужчины, но в процентах от дохода — такую же долю, что и мужчины ( источник).

Серия «Влиятельные» рассказывает о женщинах, которые меняют общественный ландшафт в России и занимают активную жизненную позицию. «Влиятельные» — о тех, кому удается созидать и приближать перемены..

Материал публикуется совместно с изданием 7х7.