Участковые девочки для битья Монолог терапевтки о региональной медицине, ежедневном «квесте» и пациентах, вернувшихся с СВО

Алевтине 34 года. Она — участковая терапевтка в районной поликлинике рядом с одним из крупных региональных центров России.

Мы встречаемся и гуляем в парке после окончания ее рабочей смены, в шесть вечера. У Алевтины в руках стаканчик с кофе, она одета в темную футболку и брюки, за спиной — рюкзак, на шее — большие наушники. По меркам провинции почти неформалка. 

«Гласная» публикует ее монолог о проблемах региональной медицины и о том, почему она, молодая специалистка с широкими взглядами, никуда не уезжает и продолжает принимать своих пациентов.

«Работать стало интереснее»

Участковым терапевтом я работаю всего несколько месяцев. По сути, осваиваю профессию с нуля. Пришла, потому что есть существенная разница по деньгам — на прошлом месте было вообще финансово неинтересно.

До этого в течение года я работала в частной клинике, но мне не понравилось. Я не люблю склонять людей делать платные анализы, а в клиниках-середнячках врачей настоятельно об этом просят. Если это не крупная клиника с суперценами, которая крепко стоит на ногах, и у тебя нет потока клиентов, то ты сидишь на процентах. А тут, в государственной поликлинике — оклад и разные надбавки.

В нашей семье было несколько женщин-медиков, и мне всегда нравилось наблюдать за ними. Особенно вдохновлял образ бабушки — сильной женщины.

Одно время, в старших классах школы, я «горела» профессией журналиста, но в последний момент передумала: решила, что писать статьи на медицинские темы я смогу, будучи врачом, а вот переучиваться на медика с образованием журналиста уже не буду.

Начала работать в медицине сразу после окончания вуза, еще учась в ординатуре. Это было почти десять лет назад. Потом работала узким специалистом. С 2020-го, как все — «ковидологом».

За это время отечественная медицина стала более персонализированной. Работать интереснее. Например, в методических рекомендациях Минздрава, в специальной таблице по ведению пациентов с сахарным диабетом, можно найти и назначить нужный препарат, учитывая сопутствующие заболевания. Если у человека ожирение, гипертония, диабет — на их пересечении будет список нужных лекарств.

В остальном я бы сказала, что сама система медицинской помощи несовершенна.

«Сорян, завис компьютер»

На прием пациента у нас в поликлинике отводится 13 минут. Уложиться в них, естественно, нереально (в распоряжении редакции есть скриншот с записями на прием у Алевтины в один из августовских дней: на нем пятиминутные и даже одноминутные интервалы — прим. ред.).

Что нужно успеть в эти 13 минут? Приходит пациент, жалуется на головную боль или давление. Я открываю компьютерную программу и смотрю, пройдена ли у него диспансеризация. Если нет, я обязана предложить ее пройти и, соответственно, выписать кучу направлений.

Руководство угрожает нам не доплачивать, если мы не будем выполнять планы по диспансеризации, но пока такого [недоплат] еще ни разу не было.

Дальше время отнимает тормознутый комп.

Вбить в компьютер, который виснет, даже пять стандартных анализов — уже уйма времени. Минимум минут десять — это при рабочем компьютере. Если завис, пробую перезагружать. Не помогает. А пациент все это время сидит. «Сорян, — говорю. — У меня завис компьютер». Обычно люди относятся с пониманием, ждут. Если ждать некогда, отпускаю их, а направления делаю потом и оставляю в регистратуре — пациенты забирают их прямо перед анализами.

Пока висит комп, закрываю больничные — выхожу из кабинета и спрашиваю, есть ли такие в очереди. Если есть — заглядываю в горло и отпускаю.

Был случай, когда 13 минут пришлось делить на троих.

Один пациент записался ко мне на восемь утра. В это же время пришел другой, чтобы закрыть больничный лист, — его тоже записали на восемь. Опоздали оба, и ко мне зашел следующий пациент, на 8:13. Слышу — скандал за дверью: те двое чуть в глотку друг другу не вцепились. Спрашивают меня: «Скажите, кто будет первым?» Идите, говорю, в регистратуру и разбирайтесь.

Даже если не надо выписывать кучу направлений и работает комп, 13 минут все равно не хватает. Есть много «длинных пациентов»: если человек ложится на операцию или заболевание выявлено у меня на приеме впервые, например сахарный диабет. Или — пожилые.

Недавно дедульке надо было делать под наркозом колоноскопию. Он приносит ЭКГ, я заглядываю в компьютер — а там, в сравнении с архивом, как бы отрицательная динамика. Иду к кардиологу, жду, пока тот закончит со своим пациентом, посмотрит эту ЭКГшку, решаем, как поступить с больным. Уходят не тринадцать, а все двадцать минут.

Это я еще не включаю в прием тех, кто пришел забрать анализы или «только спросить». Все это ужасно. За смену 30–35 записей, еще и сверх них ко мне записывают 5–6 человек. В итоге остается пять минут на пациента.
Как работать? Никого это не волнует.

«Я смотрю всех и вся»

Чтобы справиться с таким объемом работы, я прихожу до начала смены, рано с утра, и оформляю «тяжелых» и «длинных» пациентов. Иногда прошу их приезжать до приема — оформить инвалидность, например.

Я в душе не ***, почему у меня нет медсестры. Говорят, не хватает персонала, ставок нет. Почему — не уточняют. Но так не у всех и не везде. На втором месте — я работаю в другой поликлинике узким специалистом — нагрузка намного меньше. Там есть медсестра, и на пациента отводится вдвое больше — 25 минут.

Узкие специалисты всегда имеют преференции — за ними, например, закреплены кабинеты для приема. А у многих участковых нет постоянного места для работы, приходится таскать пакеты с документами с собой.

Утром приходишь: «В каком кабинете у меня сегодня прием?» Смены часто пересекаются, и бывает, что разные доктора сидят друг напротив друга и принимают людей.

В общем, участковые терапевты — самые «мальчики для битья». Или, скорее, девочки: среди нас только один мужчина, остальные женщины.

И абсолютно все и всегда посылают к терапевту. Недавно ко мне отправили мужчину с онкодиагнозом. Почему ко мне, а не к онкологу? У меня даже нет в программе таких анализов, которые ему нужны. Попасть к узким специалистам — кардиологу, эндокринологу и ревматологу — можно только через терапевта.

Когда пациенты не могут попасть к другому специалисту из-за того, что нет записей, они тоже идут к терапевту. А поскольку мы [терапевты] можем продлевать все больничные листы, то к нам идут все. Мальчик с переломами ребер разбился на самокате — в травматологии посмотрели и отправили к нам, потому что к травматологу запись только через две недели.

У уролога нет записи, а мужчине поставили стент — приходит, просит продлить больничный лист. Иду к урологу: «Как вы оцениваете?» Объясняет, возвращаюсь. Как-то «прилетел» вызов на дом — женщина сломала руку и разбила голову в аварии. Надо было осмотреть, открыть больничный. Так что я смотрю всех и вся.

«Только бы не заставили лечить бессонницу»

Есть миф, что врачи в поликлинике «зажимают» бесплатные анализы и направляют на платные в частные клиники. Если только узкие специалисты так делают — и то не могу себе такого представить: какой смысл? Это в частной медицине они получат от этого процент, а здесь — ничего.

Как-то ко мне пришла пациентка из частного медицинского центра со странным списком лишних анализов для госпитализации. Направление выдал их же хирург — наверное, как раз, чтобы получить процент. А вот от другого хирурга из того же центра я видела стандартный список назначенных анализов. Человеческий фактор.

В большинстве своем «терапевтические» пациенты — во всяком случае, мои — не пойдут сдавать анализы за деньги. Они получают 45–50 тысяч рублей и не готовы платить дополнительно за то, что могут получить бесплатно. Хотя бывают исключения.

Однажды пришел молодой парень с пройденным чек-апом в частной клинике, отдал им шесть тысяч рублей — захотел и «чекапнулся» для себя. Хотя многие из этих анализов можно было сделать бесплатно. А консультироваться с результатами пришел ко мне.

Недавно была пациентка. Стул швырком-броском, села: «Я не сплю полгода!» Думаю: «Только бы меня не заставили лечить бессонницу». Не люблю неврологических больных. Оказывается, она была у платного невролога, не смогла записаться к эндокринологу и пришла требовать анализы на все гормоны.

У нас в поликлинике нет какой-то установки на экономию, но есть определенные критерии и показания для назначения анализов. Очень редко, когда приходят пациенты с таким запросом и, чтобы с ними не связываться, ты выписываешь все направления. Хотя показаний у человека нет. Или пока нет.

Но, например, анализы на гормоны щитовидной железы мы делаем, только если есть подозрение на заболевание — и то сначала отправляем к эндокринологу. Такая установка есть, да.

У меня есть возможность отправлять людей — например, неврологического пациента после инсульта — на реабилитацию или в санаторий. Дефицита с этим нет абсолютно. Или, например, ко мне приходят те, кому нужна высокотехнологичная медпомощь и операции в федеральных центрах. Конечно, они ждут очереди какое-то время. Но такого, чтобы им отказали или потребовали какие-то деньги, чтобы туда попасть, нет.

«Их на кладбище нести пора, а они идут на СВО»

Хуже пациентов, которые требуют лечить бессонницу, могут быть только некоторые СВОшники. Они считают, что им все должны. Я не особо хочу с ними общаться. Говорят: «Ты че мне тут лечишь? Я вообще-то военный, с войны вернулся». Это [манера общения] немножко подбешивает.

Очень часто такие товарищи бухают, у них ПТСР. Периодически посылают на хер, когда просишь что-то сделать. Приглашаешь на анализы и обследования — они говорят «да-да» и не приходят. Видимо, потому что им тут в попу никто не дует.

Когда еще в стационаре работала, тоже видела этих товарищей. Они приезжают из своей деревни, эти полудохлые 65-летние мужики.

Их самих на кладбище скоро нести пора, а они идут [на СВО], потому что болеют и не могут заработать.

Возвращаются оттуда [с СВО] больные насквозь, помирать. На него смотришь и думаешь: «Господи, какой ты вояка вообще?»

Молодой мужчина, 30 лет, сахарный диабет 1-го типа, ни кола ни двора, да еще бухающий. Поехал [на СВО], чтобы заработать на комнату в коммуналке, — вернулся, купил и начал там бухать. Два раза допивался до комы со своим диабетом. Нам в больницу потом еще звонили его соседи, передавали паспортные данные. Его же «скорая» схватила и повезла спасать в реанимацию — у бригады не было времени, чтобы найти паспорт в этом срачнике [его комнате].

Вдовы и матери военных приравнены по уровню льгот к инвалидам и приходят ко мне за льготными путевками в санатории. Они плачут. Убитые горем люди, их жалко ужасно.

«Каждый сам за себя»

Хотя я работаю участковым всего несколько месяцев, многое уже просто подбешивает: работа в цейтноте, отсутствие стационарного места и времени, чтобы вникнуть в ситуацию больного. Но главное — отношение руководства. Оно не везде одинаковое.

У меня ставки в двух разных поликлиниках, мне есть, с чем сравнить. Одна — большая, городская, где я работаю терапевтом и где меня, грубо говоря, все посылают на хрен. А другая — районная (территориально поликлиники рядом — прим. ред.), где мне говорят: «Доктор, как здорово, что вы пришли».

В первой каждый день долбают: «У тебя самые херовые показатели». Имеются в виду планы по диспансеризации, профосмотрам и репродуктивным осмотрам — уролог и анализ на PSA у мужчин, гинеколог и мазок у женщин. Я бы не сказала, что есть перегибы, никого из пациентов не агитируют, это такой же осмотр, как и другие. Но когда лето и никого нет [отпуска у сотрудников], планы особенно горят.

За невыполнение планов руководство грозит увольнением. Тут никто не церемонится, никто не объясняет и не подсказывает. «Не нравится — увольняйся». Я не люблю, когда со мной разговаривают неуважительно.

Поэтому решила, что никакие планы выполнять не буду, сколько смогу, столько смогу.

При этом дефицит кадров есть. Коллеги переезжают в другие города, но совсем из профессии не уходят. Когда десять лет отучишься, потом с ней уже не расстанешься: мы же, медики, больше ничего не умеем.

В стационаре было по-другому — все в одной ординаторской, а то и за одним операционным столом, срабатываются. В поликлиниках — самый трэш, здесь каждый сам за себя.

Поэтому я стараюсь заботиться о себе как могу. Я не суперзожник, но

если не буду заниматься спортом, превращусь в знак вопроса. У меня отвалится спина и поясница, и геморрой будет размером с кулак.

Сидеть [на месте] девять часов в день — такое себе. Поэтому я оборудовала себе рабочее место: подставка под компьютер, монитор на уровне глаз, специальный коврик для мыши под запястье. Но со всеми моими девайсами перемещаться каждый день из кабинета в кабинет, конечно, нереально.

Каждый день я начинаю с зарядки — даже онлайн-сервис видеотренировок оплатила, там куча разных занятий. Один-два раза в неделю хожу в спортзал. Когда не занята семьей (у Алевтины муж и маленький ребенок — прим. ред.), люблю гулять по ночному городу, иду в кино или пить кофе. На время это помогает.

«Работа превращается в квест»

Каждый раз, когда на работе происходит какая-нибудь очередная хрень, муж говорит: «Увольняйся, увольняйся!»

Но, во-первых, я, может, какая-то ебанашка, но мне интересно. Реально, ты приходишь каждый день и думаешь: «А что у нас сегодня?» Работа превращается в квест, где нужно победить главного босса. Я чувствую некоторый азарт, из-за которого еще не выгорела.

А во-вторых, у меня есть мои «пуськи» — мои пациенты. В основном это женщины лет 50–60, которые годятся мне в матери, и мы с ними находим коннект на этой теме. Или это сложные пациенты, с которыми мы много и долго взаимодействуем.

Когда они приходят и говорят: «Доктор, помогите», я включаюсь, даю свой номер, и мы оперативно решаем все проблемы в мессенджере.

Трое таких «пусек», например, сейчас в стационаре — я их туда отправила.

В большинстве своем пациенты адекватные. Есть даже благодарные: недавно принесли связку бананов — это лучше, чем шоколадки и конфеты, я их не ем. А в стационаре лет пять назад мне подарили домашние соленья. Однажды мужчина принес даже торт на заказ с изображением принцесски — мы знатно пролечили его отца, и ему стало легче. Национальную выпечку привозили — когда мы лечили ребенка с особенностями. Видно было, что люди небогатые и благодарят от души, такая милота.

Правда, после ковида, когда в стационаре стало очень много народу и скученность, все эти няшности резко и конкретно закончились. Стоит ли вся эта игра свеч, я пока не решила. Но меньше 60 тысяч рублей я еще не получала. Бывало и 100, но это полторы ставки. Если работать узким специалистом — правда, я всего на четверть ставки, — нет такого потока пациентов, и финансовая разница ощутима. Мне кажется, 80 тысяч рублей — адекватная зарплата. Тот минимум, ниже которого я не вижу смысла работать участковым.