«Женщины и дети олицетворяют то, за что солдаты будут воевать» Профессор Елена Гапова — о причинах давления на женщин с начала вторжения в Украину

После начала войны в Украине российские власти стали активно обсуждать демографические проблемы. Иногда это связывают с тем, что государство испытывает острую нехватку в солдатах — и, чтобы избежать ее в будущем, призывает женщин рожать прямо сейчас. Но это не единственное объяснение — и, возможно, не самое точное. 

О том, как война привела к давлению на женщин, при чем здесь сексуализация монумента «Родина-мать зовет!» в Волгограде и почему при изучении гендерного насилия необходимо учитывать опыт мужчин, «Гласная» поговорила с Еленой Гаповой, исследовательницей постсоветского общества и истории идей и профессором кафедры социологии Университета Западного Мичигана.

«Традиционные роли помогают вписаться в новую реальность»

— Завершается третий год войны. Российские власти в публичном пространстве настойчиво призывают женщин рожать, а мужчин — воевать. Почему форсируется «традиционное» распределение гендерных ролей и ужесточается контроль над поведением женщин? 

— Чтобы понять, почему власть делает так, а не иначе, хорошо бы поговорить с ее представителями. Я могу только изложить свою интерпретацию этой политики. Мне кажется, что на фоне того, как «третий год нам нет житья от этих фрицев», согласно выстраиваемому нарративу, государство пытается предложить какие-то понятные роли, чтобы люди могли вписать себя в происходящее. 

С античности одна из традиционных мужских ролей — это воин. Ее вариант — это солдат, защитник родины. Этот образ был очень важным в послевоенное время, учитывая огромные жертвы среди мужчин. По данным переписи 1959 года, в поколении рожденных до 1928 года, находившихся в детородном возрасте, на тысячу женщин приходился 641 мужчина. Для многих мальчишек было абсолютно естественным пойти учиться в военные училища, чтобы, условно говоря, встать на место погибшего отца. 

Постепенно, с развитием «развитого социализма», простите за игру слов, когда появляется городской образованный класс и происходит всеобщая комфортизация жизни, эта роль затирается. Наверное, фильм «Выйти замуж за капитана» 1986 года — один из последних отголосков той риторики. 

Во время войны эта роль снова выводится, если использовать терминологию Ирвина Гофмана, из backstage (закулисья) на авансцену, front stage. Чтобы вести войну, нужны солдаты. Конечно, есть выплаты и прочие «льготы», но этого недостаточно, требуется идеологическое оправдание. 

С мужской ролью понятно, но мужчины и женщины друг без друга не существуют.

Женщина в этой парадигме — символ родины, родина-мать.

Часто говорят, что нынешняя пронаталистская риторика в России — это про то, что «бабы еще нарожают», то есть надо производить солдат для войны. Мне кажется, что дело несколько в другом, ведь рожденные сейчас солдатами станут еще нескоро. 

Но женщины и дети несут символическую функцию — они олицетворяют то, за что солдаты будут воевать, что они будут защищать. 

Это не моя мысль: Синтия Энлоу пишет, что солдат не может воевать просто так. Ему нужно знать, что за его спиной стоят «женщины и дети». В таком контексте выражение women and children в гендерных исследованиях иногда даже пишут слитно. Интересно, что в Украине, где сейчас множество женщин в армии, образ [украинки как] матери и берегини тоже есть. 

Что касается другой стороны вопроса, про рост контроля над поведением, то, мне кажется, ограничения усиливаются через все возможные каналы. В частности, ужесточение традиционной гендерной нормы, о чем мы говорим, — это и есть первая линия контроля за поведением. Причина рейдов на гей-клубы, законов в отношении ЛГБТ* и чайлдфри именно в этом.

— То есть такие законы нужны, чтобы сгладить когнитивный диссонанс с реальностью в глазах какой-то части населения? 

— Когда все это началось, «Новая газета» выходила с заголовком на первой полосе «Россия. Бомбит. Украину». В голове бывшего советского человека это не укладывалось. Кем быть, как себя вести, что делать в ситуации, когда происходит слом всего? Традиционные роли помогают вписаться в новую реальность. По крайней мере, они являются чем-то понятным. Не то чтобы условные власти сидели и изобретали какие-то роли. Скорее всего, они действительно думают, что женщина — это мать, а мужчина — воин.

— Когда вы говорили, что традиционные роли являются понятными, что вы имели в виду? За счет чего они понятны? 

— Конечно, власти апеллируют к советскому опыту и риторике — тому, что есть в культурной памяти. У антрополога Сергея Ушакина, который сейчас работает в Принстоне, в 2009 году вышла статья под названием «Бывшее в употреблении: постсоветское состояние как форма афазии». Афазия — это термин, который обозначает потерю речи при некоторых ментальных состояниях, и Ушакин прикладывает этот термин к постсоветской ситуации. 

Когда у людей нет новых слов, чтобы описать происходящее, они обращаются к старым концептам. Так возникли ТВ-проекты вроде «Старых песен о главном». А в отношении нынешней войны используется риторика, взятая от Великой Отечественной, потому что она-то была справедливой и «понятной».

«Не только женская телесность не принадлежит ее носительнице»

— В тему Великой Отечественной войны. В 2024 году в России преследовали девушку, которая сняла видео, как она «щекочет» соски «Родине-матери» на Мамаевом кургане в Волгограде. Девушке назначили 10 месяцев принудительных работ. Почему ее поступок вызвал такое возмущение? Потому что женщина-мать — сакральный образ в военное время?

— Мне кажется, это вообще не про то, что можно делать женщине. На мой взгляд, происходит вот что: девушка хотела, и я другого слова не подберу, постебаться над символом, который важен для многих людей. Их реакцию можно понять. 

Я упоминала в одной статье случай с американской актрисой Джейн Фондой, которая в молодости выступала против войны во Вьетнаме. В 1972 году она посетила эту страну и сфотографировалась, сидя на вьетнамской зенитной пушке, которая использовалась, чтобы сбивать американские самолеты. Фото разошлись по газетам и вызвали в США большой общественный резонанс. Фонда потом извинялась и объяснялась. Через 30 лет во время книжного тура к ней подошел ветеран вьетнамской войны и плюнул в лицо. И она не стала подавать на него в суд. 

Интересно было бы почитать комментарии, как люди формулируют свое отношение к поступку той девушки. Для многих Мамаев курган — очень важный символ, связанный с чувством скорби и в то же время гордости и достоинства. Когда над таким символом смеются, это вызывает определенные эмоции у любого народа. Возможно, конечно, что для кого-то отношение к военной памяти сейчас затерто ее коммерциализацией и использованием в целях пропаганды.

— В комментариях к постам о поступке девушки были две стороны. Одни озвучивали схожую с вашей позицию. Другие были недовольны тем, что женская телесность в этом случае принадлежит не женщине, а абстрактной идее. 

— Но ведь не только женская телесность не принадлежит ее носительнице. Мужчин призывают в армию и отправляют на войну. Я помню фотографии очередей в Домодедове на третий день войны, полный зал улетающих мужчин, потому что их «тела» хотят использовать так, как их «носители» не хотели бы. Конечно, женские и мужские тела несут свои символические смыслы, но они существуют в одном социальном поле.

Может быть, если бы девушка «щекотала» ногу статуи, это воспринималось бы менее остро, вообще не вызвало бы реакции. Но так как сосок — символически нагруженная часть женского тела, девушка стремилась сыграть на намеренной сексуализации материнского символа. Точно так же обстояли дела в свое время с Pussy Riot: народ возбудился, только когда они пришли в храм Христа Спасителя, хотя до того они танцевали на Красной площади, на Лобном месте, и это не вызвало значительной реакции.

«Как реализовать мужественность тому, кто сидит дома с ребенком?»

— В 2024 году в России появились новые ограничения доступа к абортам и выплаты за рождение детей для женщин 23–27 лет. Врачам в некоторых регионах дают премии, если они уговорят пациенток не прерывать беременность. На ваш взгляд, настолько реально изменить ценности молодых людей, которые ставят в приоритет карьеру и материальное обеспечение, такими мерами?

— Беспокойство о количестве населения есть во всех странах. Найри Ювал-Дэвис в своей знаменитой книге Gender and Nation пишет: «People are power», то есть люди — это сила нации. Идея, что популяция должна восстанавливаться и расти, не нова. Считается, что в Белоруссии во время Второй мировой погиб каждый третий или четвертый, в зависимости от данных. Через 30–40 лет после войны в учебниках писали, что население все еще не достигло предвоенного уровня. 

Другой пример — писательница Нина Берберова в воспоминаниях описывает, как после войны встретила в Лондоне свою еврейскую приятельницу. Та ожидала ребенка и сказала, что для еврейского народа сейчас, после холокоста, важно, чтобы рождались дети.

Недавно я прочла, что 2025 год будет, очевидно, первым за долгий период, когда население земли начнет сокращаться. Последние годы оно росло за счет высокого уровня воспроизводства в Африке. Рождаемость в других странах составляет менее двух детей на женщину, а вот в Нигерии — пять. Но даже там она падает. Значит, предыдущие поколения перестают воспроизводиться. Но чтобы жизнь продолжалась, а в старости у нас была медицинская система, соцзащита, производство всего необходимого, нужны люди, которые будут все это обеспечивать. 

Рождаемость почти повсеместно сейчас ниже уровня простого воспроизводства. В Дании — 1,2 ребенка на женщину, в Германии — 1,6, в России — 1,4. В постсоветской Центральной Азии, правда, около 3, но в остальных странах — 1,5 или менее. Возможно ли что-то кардинально изменить? Очевидно, нет. Но, предпринимая некоторые меры, рождаемость можно увеличить на доли процента. Например, демограф Алексей Ракша говорит, что выплаты на второго ребенка должны быть существенно выше: первого рожают обычно все, а второго — нет, здесь стимуляция может сыграть роль. 

Мне кажется, важным инструментом, о котором обычно не задумываются, является более справедливое распределение обязанностей по уходу за домом и близкими. Многие женщины отказываются от последующих детей, понимая, как сложно это совмещать с профессиональной жизнью. Если бы такие хлопоты брали на себя оба родителя, ситуация могла бы немного измениться [к лучшему].

— Могли бы вы привести какие-нибудь конкретные примеры таких мер? Может быть, скандинавский опыт?

— Я не считаю, что Швеция — страна победившего феминизма, но в ней действительно есть определенные изменения. Я там когда-то преподавала. Однажды коллега после моей лекции извинялся, что хотел бы организовать в этот день ужин, но не мог, потому что был занят с детьми. В Скандинавских странах были приняты институциональные меры, чтобы стимулировать равное распределение обязанностей. Например, размер оплаты отпуска по уходу за ребенком меньше, если его берет только один родитель, и больше, если оба попеременно.

Как организовать в современном обществе «работу заботы» (care work) — действительно важный вопрос. Без его решения общество, даже высокотехнологическое, существовать не может, но надо придумать, как это реализовать. Какой должна быть система соцзащиты, детских учреждений и так далее. То есть как «делить деньги» в условиях рынка.

— Как вы считаете, могут ли подобные меры по справедливому распределению трудовых обязанностей внутри семьи прижиться в постсоветских странах?

— Постсоветские страны разные. Вообще, еще в Советском Союзе отпуск по уходу за ребенком мог брать любой член семьи, включая бабушку и дедушку. Но количество мужчин, воспользовавшихся этой возможностью, было небольшим. Ситуация, когда мужчина уходит на войну, а женщина бережет дом — экстремальная. Что в ней возможно, я не знаю. 

В нормальной жизни, наверное, необходимо предложить людям какие-нибудь альтернативные образы жизни, в том числе через культуру. Мы ведь там берем модели поведения. Однажды знакомый, который работал учителем в 1970–1980-х годах, вспоминал, как для них был важен фильм «Доживем до понедельника». Он давал целому поколению новые модели учительской жизни. 

— Вы упомянули, что в Советском Союзе мужчины редко брали отпуск по уходу за ребенком. Почему? 

— Это была мера из конца 1980-х, периода позднего социализма. Та система социальной защиты не была рассчитана на рынок. Но во всем мире такой отпуск берет малый процент мужчин, даже если есть возможность. Обычно это происходит, когда женщина зарабатывает значительно больше. Но это непросто, потому что мужественность с древности состоит в том, чтобы обладать тем, чего нет у женщины, — фаллосом, деньгами, профессионализмом, физической силой. Это немного поменялось, конечно, но тем не менее — как реализовать мужественность тому, кто [сидит] дома с ребенком?

«В России идеологию чайлдфри понимают иначе, чем на Западе»

— Экономические меры по стимулированию рождаемости в России нацелены в первую очередь на женщин более низкого социально-экономического статуса. В то же время в публичной риторике власти обращаются к феминисткам или чайлдфри. Нет ли в этом противоречия?

— Экономически помогают тем, у кого денег меньше. Так работает социальное перераспределение: деньги дают тем, у кого их меньше. Риторика же обращена на производителей дискурса, что логично. 

К слову, чайлдфри — это интересная категория. В начале 2000-х в ЖЖ была группа «Феминистки», в которой состояло много украинок, россиянок и, наверное, пара человек из Беларуси и других стран. Эти годы были периодом первичного накопления капитала, ситуация на рынке труда была очень жесткой. И там как-то возник разговор, что, если ты хочешь конкурировать с мужчинами, ты не можешь себе позволить детей. Российская исследовательница Ольга Исупова хорошо сформулировала эту позицию: у мужчин не должно быть детей, чтобы они могли НЕ работать, а у женщин — чтобы работать. Но сейчас ситуация иная, очевидно.

Недавно в университете я читала курс по семье и включила в него тему о чайлдфри. Это небольшая группа, но она есть, и на Западе ее члены часто обосновывают свою позицию борьбой с эксплуатацией природы. Они прямо подсчитывают, сколько каждый родившийся человек вдыхает и выдыхает воздуха, пьет воды и ест мяса. Все это уничтожает землю, поэтому нужно перестать размножаться. Но, мне кажется, в России идеологию чайлдфри понимают иначе, да и следуют ей немногие. Люди не заводят детей по каким-то иным причинам. 

Думаю, что нынешняя политика в отношении ЛГБТ, чайлдфри и феминизма связана не столько с борьбой за повышение рождаемости, сколько с боязнью любой несанкционированной активности. Феминистки включены в международные сети информационного обмена, умеют организовывать сообщества, а государство пытается ликвидировать любую возможность самоорганизации. В Беларуси, например, закрыли даже неправительственную организацию, которая занималась охраной птиц: государство видит опасность в том, что люди собираются вместе.

— Ограничение доступа к абортам происходит по той же причине?

— Если судить по высказываниям российских противников прерывания беременности, они считают, что в случае запрета абортов все эти дети появятся на свет. Так не происходит, но дело еще и в другом. Количество абортов в России гораздо ниже, чем было в Советском Союзе, и продолжает падать, оно статистически незначимо и не решит проблему рождаемости. 

Интересно сравнить с тем, что происходит в США, где пару лет назад отменили конституционную поправку 1973 года о праве на аборт. Правда, в Мичигане, где я живу, она внесена в конституцию штата. Если не менять конституцию, то и с поправкой ничего нельзя сделать. В то же время в других штатах, например в некоторых южных, прерывание беременности запретили вообще, вне зависимости от обстоятельств: изнасилования, угрозы жизни матери и прочего. И здесь риторика противников абортов связана с дискуссией о том, в какой момент начинается жизнь — при рождении или при зачатии. Причем апеллируют к этим категориям конгрессмены и губернаторы — люди, облеченные властью. Так что Россия не уникальна в этом отношении.

* Верховный суд РФ признал так называемое движение ЛГБТ «экстремистской организацией» и запретил его деятельность на территории России.