На протяжении XX века власти подстегивали рождаемость, запрещая аборты и ограничивая доступ к контрацепции, но у них ничего не получалось. Женщины находили способы избавиться от беременности: глотали яды, давали взятки врачам и решались на подпольные операции, даже если это грозило тюрьмой или смертью.

«Гласная» вспоминает, как на протяжении XX века государство использовало аборт в своих интересах, вынуждая женщин рисковать здоровьем и жизнью.

Глава первая, в которой в России впервые заговорили об «эпидемии абортов»

Контрацепция — женское дело

В апреле 1907 года жительница Еревана Элла Адамова с ужасом обнаружила, что беременна. Это было неожиданностью: Элла, замужняя женщина и мать, предохранялась. К началу XX века это стало обычным делом: сознательно предупреждать зачатие первыми в России стали дворянки еще во второй половине XIX века — в результате рождаемость в этом сословии к концу столетия упала в два-три раза. Элла каждый месяц отмечала в специальной записной книжке наступление регул и таким образом высчитывала овуляцию. По этим дням она воздерживалась от половых контактов с мужем.

В дореволюционной России реклама противозачаточных колпачков, маточных колец и суппозиториев уже встречалась на страницах газет и журналов, а справочник «Как предупредить беременность у больных и слабых женщин» Карла Дрекслера переиздавался аж семь раз за 10 лет. Но и такие методы могли подвести по той же причине, что и календарный: они не учитывали особенности конкретного женского организма.

В какой-то степени незапланированная беременность Эллы была предрешена отношением тогдашних мужчин к контрацепции. В начале века бытовала точка зрения, что нежелательная беременность — это исключительно женская проблема, а значит, женщинам ее и решать. Сохранилось свидетельство одной дворянки, которая жаловалась на супруга: тот попрекал ее тем, что она не умела «устроиться [так], чтобы не беременеть».

Аудиторией рекламы средств предохранения и специальной литературы в Российской империи были исключительно женщины.

Согласно современным исследованиям, контроль рождаемости куда более эффективен, если мужчина вовлечен в процесс так же, как и женщина, независимо от способа контрацепции. Но тогда этого или не знали, или знали далеко не все.

Выкидыш за 15 рублей

В Российской империи делали много абортов. В 1914 году из шести тысяч пациенток клиник Москвы и Петербурга четыре с половиной тысячи поступили в гинекологические отделения из-за осложнений после подпольного прерывания беременности. В целом до 40 процентов всех диагнозов, которые ставили пациенткам с гинекологическими проблемами, были последствиями неудачного аборта. Участники съезда авторитетного Пироговского общества врачей в 1900-х годах отзывались о ситуации не иначе как об «эпидемии абортов» (в документах того времени их еще называют «плодоизгнанием»).

Государственная статистика в тот же период насчитывала всего от 20 до 60 абортов в год. Все потому, что официально аборт в царской России был вне закона. Если его и разрешали сделать, то исключительно по медицинским показаниям. На практике операция была доступна всем желающим, но ее качество и безопасность зависели от социального и материального положения женщины.

Как описал ее историю врач по фамилии Хундадзе в журнале «Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины», Элла Адамова обратилась к ереванскому специалисту. Частная практика часто выручала обеспеченных женщин, не желавших сохранять беременность. Деньги превращали запрещенную по закону операцию в «оперативную помощь при преждевременных родах или выкидыше». Врачебный кабинет такие женщины называли «фабрикой ангелов». Но врач отказал Элле. Когда она попытала удачу с другим, произошло то же самое — женщина обращалась к нескольким специалистам, но каждый раз получала отказ.

Пользоваться «народными» способами — «глотать всякую дрянь», вроде сулемы, оловянных шариков и разведенного в воде пороха, как это делали другие женщины, — Элла не хотела: это вызывало выкидыш, но было крайне небезопасно для здоровья и жизни. Адамова воспользовалась промежуточным вариантом — нашла акушерку-самоучку, которая согласилась провести операцию подпольно. Ею оказалась Анна Лысая, 39-летняя жена ереванского врача. Лысая переехала в Ереван практически из центра империи, из Киева, и этого было достаточно, чтобы ее мастерство на Кавказе не вызывало сомнений. Стоили услуги Лысой соответственно. За подпольный аборт Адамова заплатила 15 рублей. Для сравнения, в 1907 году чернорабочий получал 93 копейки в день, то есть плата за аборт сопоставима с минимальной месячной зарплатой.

Но деньги не всегда гарантировали результат. В мае 1907 года Эллу Адамову нашли в подвале собственного дома — без сознания, с перекошенным лицом и в судорогах.

Наказание не для всех

Обследование показало, что с помощью медицинского зонда кто-то пытался выскоблить плод из матки. Муж Адамовой подтвердил медикам и полиции, что женщина хотела прервать беременность. Но операция не удалась, и плод удалили врачи уже после того, как Эллу нашли в подвале. Саму женщину спасти не смогли.

В неудачном аборте супруг Эллы Адамовой обвинил Анну Лысую. По его словам, та якобы пыталась спровоцировать выкидыш несколько раз, но безуспешно. Поскольку пособничество в прерывании беременности было уголовно наказуемо, Лысую должны были судить. И по светским, и по религиозным нормам аборт приравнивался к детоубийству. По гражданскому закону и беременная женщина, и тот, кто помогал ей сделать аборт, лишались гражданских прав и ссылались на каторгу или поселение в Сибирь. Религиозное наказание для своих прихожан назначал священник или батюшка прихода, узнавший о преступлении.

Но запрет на аборты преследовал цель скорее ограничить автономию профессиональных врачей, чем наказать женщин, решившихся на прерывание беременности, считает историк Лора Энгельштейн. Хотя Анна Лысая не была сертифицированным врачом, на суде за нее вступились члены Кавказского медицинского общества. Исследователь гигиены Е. С. Хундадзе, независимый эксперт по делу Лысой, обвинил в смерти Адамовой не акушерку, а своих же коллег — профессиональных врачей.

Он выяснил, что те оперировали женщину «при полном пренебрежении правил асептики и антисептики», прямо в подвале, где нашли пациентку. Присутствовавшая при операции Анна Лысая указывала врачам-мужчинам на нарушения гигиены. К ней не прислушались, и Адамова скончалась из-за сепсиса. Также Хундадзе заявил, что Лысая вообще могла не присутствовать в доме Адамовой в момент попытки аборта, ведь были известны случаи, когда женщины самостоятельно удаляли плод из полости матки, используя для этого медицинский зонд или вязальные спицы. Вина Лысой в свете этих обстоятельств просто не могла быть доказана.

В начале XX века либерально настроенные врачи пытались отстоять свою профессиональную автономию, которую власть жестко ограничивала законами. Для этого предлагалось декриминализовать аборты и позволить женщинам самостоятельно распоряжаться своим сексуальным желанием и, если оно приводило к нежелательным последствиям, свободно обращаться за медицинской помощью. Но у таких инициатив не было шансов. Одним из главных управленческих приемов имперской власти была биополитика — управление подданными через дисциплинирование их тел посредством медицины, закона и образования. Поэтому государству было важно, чтобы врачи делали только то, что от них ожидают и что им разрешено, а женщины сохраняли подчиненное положение.

Так что для медика, проводившего аборт, наказание было более строгим, чем для женщины, — и тем более жестким, чем выше была его квалификация. Женщине, если она доказала, что раскаялась в аборте, приговор могли даже смягчить.

Глава вторая, в которой Советский Союз разрешил, а потом снова запретил аборты

«Дело большой социальной важности»

В 1920 году большевики разрешили прерывать беременность «по требованию», то есть по желанию самой женщины. Проведение абортов было передано в руки квалифицированных врачей, которые оперировали только в медицинских учреждениях. Более того, операция стала полностью бесплатной.

В 1924 году власти запустили первую в стране централизованную систему подсчета прерванных беременностей. И спустя пару лет статистика показала, что советские женщины массово отказывались от материнства. В 1927 году в Москве и Ленинграде количество абортов и родов практически сравнялось. Годом позже в Ленинграде прерванными оказались уже почти 60 процентов всех беременностей, а в Москве на одно рождение приходилось около трех абортов.

Нехватка абортных коек в больницах стала обычным делом, а среди москвичек считалось нормой пережить по шесть–восемь абортов к 30–35 годам.

Для советских властей такое положение дел было неприемлемым. Они признавали, что легализация абортов была необходимой временной мерой на фоне тяжелых экономических обстоятельств. В 1920-е годы около половины женщин, прибегающих к бесплатному хирургическому аборту, уже имели детей. Среднестатистическая горожанка, решившаяся на аборт, как правило, была в возрасте от 20 до 29 лет и имела одного ребенка, а сельская жительница — в возрасте от 30 до 45 лет и воспитывала не менее трех. И горожанка, и жительница села были уязвимы перед политической и экономической нестабильностью.

Действительно, к середине 1930-х годов основными причинами прерывания беременности стали материальные трудности (44 процента) и плохое здоровье (41 процент). В этот период рождаемость по СССР упала практически на четверть, что вызывало вопросы у руководства страны.

Но доложить «наверх», что демографический кризис — прямое следствие политики государства, чиновники и статистики, если им были дороги их карьера и жизнь, не могли. Поэтому в отчетах для Иосифа Сталина и его круга в демографическом кризисе виноватыми выставляли женщин, которые «злопотребляют» абортами, а также специалистов по женскому здоровью, которые покрывают своих пациенток.

Предполагалось, что в социалистическом обществе аборты будут полностью изжиты — за счет обеспечения детей и их матерей квалифицированной медпомощью, образованием и досугом, а также кардинальных изменений половой культуры. Но социалистический рай еще только предстояло построить, и для этого требовались рабочие руки.

Так во второй половине 1920-х появились первые ограничения: сначала женщин обязали получать разрешение на операцию у специальной комиссии, а после — платить за аборт.

В 1936 году аборты снова были объявлены вне закона.

«Нам нужны люди. Аборты, которые уничтожают жизнь, неприемлемы в нашей стране. Советская женщина имеет одинаковые права с мужчиной, но это не освобождает ее от великого и почетного долга, который возложила на нее природа: она мать, она дает жизнь. И это определенно не личное дело, но дело большой социальной важности», — писал партийный деятель и революционер Арон Сольц.

Глава третья, в которой власти поняли, что подпольные аборты намного хуже легальных

Избалованные молодые люди

После Великой Отечественной войны разрыв в численности между женским и мужским населением СССР составлял как минимум восемь миллионов человек. Это цифра, полученная демографом Анатолием Вишневским после сравнения итогов переписей 1939 и 1959 годов. Более точных данных, объясняет ученый, нет: Сталин, стремясь скрыть масштабы потерь в Великой Отечественной, сразу после войны запретил проводить даже упрощенный учет населения.

Гендерный дисбаланс влиял на отношения между полами. Холостые мужчины ценили короткие и ни к чему не обязывающие связи. Женатые заводили романы на стороне или вторые семьи — а с 1944 года разводиться стало чрезвычайно сложно, а родителям несовершеннолетних детей вообще запрещено. Нередко, когда партнерка на стороне беременела, мужчина ее бросал, и та становилась перед выбором: растить ребенка в одиночестве или делать аборт.

«Мужчина живет с женщиной, скажем, от трех до четырех лет. По личным причинам он не женится на ней или не может жениться и изменяет ей. Спустя время, не чувствуя никакой ответственности за свои поступки, он находит другую женщину, которая не рожала ему детей, и живет припеваючи» — так женщины описывали положение дел в письмах к автору закона Никите Хрущеву.

Новый закон, действительно, вводил меры поддержки для одиноких матерей и всячески пытался нормализовать их положение в обществе, где половые связи вне брака порицались. Но одновременно он привел к безотцовщине — детей, рожденных в гражданском союзе, просто запретили записывать на имя биологического отца.

Заявляя, что «его сын или дочь — не от него, не носят его фамилию и [значит] являются незаконными», некоторые мужчины предлагали бывшим партнеркам обратиться за помощью к государству. В поисках справедливости женщины писали письма в правительство, требовали «приструнить» мужчин, которые, по их мнению, «в годы войны были немного избалованы».

С 1946 по 1948 год две жительницы Свердловска по очереди забеременели от одного и того же безработного мужчины по фамилии Рябов. Первая даже дважды. Обеих Рябов убедил сделать аборт. Первую для этого он избил, а второй пообещал жениться — разумеется, после операции. Но в итоге свердловчанин отправился в тюрьму на два года — за принуждение к аборту.

Принуждение к прерыванию беременности было единственной статьей в советском Уголовном кодексе, по которой можно было наказать мужчину за несправедливость по отношению к женщине.

«Приструнять» всех остальных государство не собиралось. Из-за того, что работающих мер воздействия на таких мужчин не существовало, женщины массово делали подпольные аборты, желая избавиться от беременности.

И дела о незаконных абортах, к слову, возбуждали и расследовали с куда большим усердием, чем дела о принуждении. Для сравнения: в год, когда осудили Рябова, в Свердловске завели 565 дел о незаконном прерывании беременности в отношении женщин — и всего три дела о принуждении к аборту в отношении мужчин.

Врачи, которым нельзя доверять

В начале 1950-х годов 25-летняя А. Федорова из Саратова была на шестом месяце беременности. Ее гражданского мужа забрали в армию, а женщину, на попечении которой остался двухлетний сын, немощные родители и сестра-школьница, уволили с работы. Тогда она решилась на аборт, хотя на тот момент процедура была вне закона.

Запрет 1936 года, призванный улучшить демографию, привел к тому, что больничную процедуру сменили опасные «народные» способы, чреватые перитонитом, перфорацией матки и потерей фертильности, которая наблюдалась у 18,5–35 процентов женщин. Неудачная операция нередко сопровождалась обильным кровотечением, остановить которое можно было лишь в больничных условиях. Но женщины не доверяли врачам.

Дело в том, что в Советском Союзе наказывали не только тех, кто склонял к аборту, но и женщин, которые решались на операцию. Медиков обязали сообщать в милицию обо всех женщинах, поступающих к ним после неудачного аборта.

Поэтому многие, опасаясь наказания и огласки из-за обращения в больницу, платили за аборт собственной жизнью.

Федорова с помощью интенсивных физических нагрузок с третьей попытки вызвала у себя преждевременные роды. Ребенок родился живым. Но женщине стало настолько плохо, что пришлось вызвать скорую помощь. Врачи первым делом сообщили в милицию. Приговор по делу Федоровой был стандартным: общественное порицание. За рецидив назначили бы штраф 300 рублей.

Ребенок женщины скончался меньше чем через сутки после рождения.

К концу 1940-х медики так часто сообщали о подпольных абортах, что в 1949 году за самоиндуцированный выкидыш осудили в среднем в два раза больше женщин, чем за предыдущий год. Но некоторые врачи отказывались сотрудничать с правоохранительными органами. Такие обычно «забывали» сдать медицинский отчет, без которого невозможно было возбудить дело.

Но врачи не были единственными, кого государство использовало для контроля за беременными женщинами. На фабриках под предлогом заботы о здоровье проводили регулярные осмотры работниц, и таким образом выявляли беременных. Впрочем, на них, выслуживаясь перед начальством, могли указать и коллеги. Если о беременности становилось известно, осмотры продолжались уже под предлогом заботы о будущих матерях, но фактически это была профилактика аборта.

Женщина-министр

Судя по данным из Москвы и Ленинграда, количество прерванных беременностей после запрета сократилось почти в два раза. Но уже через два года статистика снова поползла вверх. К 1940 году практически все аборты — 452 тысячи из полумиллиона — проводились подпольно.

Оставшиеся 48 тысяч касались случаев, когда женщине позволяли сделать аборт официально. Оснований было два: состояние здоровья или особое разрешение от властей. Справку о противопоказаниях к беременности можно было добыть у сговорчивого врача, готового за взятку подтвердить несуществующий диагноз. Но разрешение не давали без местной прописки, а ходатайствовать нужно было лично, отпросившись с работы, где за беременными сотрудницами тщательно следили.

В Минздраве на рубеже 1950-х сформировалась группа специалистов, которые понимали, что запреты на аборты не работают так, как того хотело советское государство. Группу возглавила Мария Ковригина — на тот момент министр здравоохранения РСФСР. В 1944 году, будучи заместителем наркома здравоохранения СССР, она инициировала тот самый указ о помощи беременным женщинам, многодетным и одиноким матерям. Ковригина считала, что рождение детей было не только «общественной функцией», но и «личным делом» женщины. В конце 1940-х она решила добиться снятия запрета на аборт, но сначала нужно было убедить руководство страны в том, что это действительно необходимо.

В 1950 году были опубликованы результаты первого в российской и советской истории крупного исследования женских абортных практик. Заказала его, скорее всего, сама Ковригина. Согласно исследованию, причина 50 процентов абортов — это проблемы в отношениях с отцами будущих детей. На втором и третьем месте плохие жилищные (около 29 процентов) и материальные условия (около 7 процентов).

Чиновники от Минздрава и юристы предложили правительству смягчить законодательство, приняв во внимание сложности в личной жизни женщин, а также губительные последствия подпольных операций. Историк Миэ Накачи уверена, что именно такой набор причин не случаен. В Советском Союзе не хватало нормального жилья и инфраструктуры для детей, которые позволили бы женщинам и работать, и воспитывать ребенка. Но обосновать аборты этими обстоятельствами было бы все равно что попросить партийное руководство расписаться в провале социальной политики, обещавшей реальные возможности для всех. Поэтому чиновники сослались на проблемы, напрямую не связанные с государством.

И это сработало — во второй раз, теперь уже окончательно, аборт по желанию женщины в Советском Союзе легализовали в 1954 году.

Глава четвертая, в которой советские власти сделали аборт пыткой

Не право, а обязанность

«Абортарий на Лермонтовском проспекте — это чудовищное заведение — мясорубка — как его называют сами женщины. Пропускная способность клиники — 200–300 человек в день». Это отрывок из эссе жительницы Архангельска Веры Голубевой, опубликованного ленинградским самиздатом «Женщина и Россия» в 1979 году.

Голубева писала, что стандартная процедура в государственном абортарии Архангельска была максимально бездушной по отношению к женщине.

«Одновременно абортируются по две, а то и шесть женщин в одной операционной. Кресла расположены так, что женщины могут видеть все, что происходит напротив».

Советскому государству была важна общественная и репродуктивная роль женщины. Но до ее внутреннего мира ему было мало дела. С теми, кто противоречил официальной риторике, расправлялись быстро. Самиздат «Женщина и Россия», опубликовавший эссе Голубевой, закрылся практически сразу после выхода первого номера, а его создательницы покинули страну. В официальной женской прессе активно обсуждали повседневные проблемы советской женщины, но не упоминали тех, кто сделал аборт, а также не писали о происходящем до, во время и после операции.

В СССР аборт не был инструментом реализации репродуктивного права. Он позволял женщине решать, когда именно она хочет родить, а не рожать ли вообще, подчеркивает историк Миэ Накачи. И даже за эту несущественную возможность выбора приходилось платить страшную цену.

Прогресс, которого не случилось

В 1970-е годы в западноевропейских странах и США происходила «контрацептивная революция». Оральные контрацептивы, впервые появившиеся на американском рынке в 1960 году, довольно эффективно предупреждали наступление нежелательной беременности и стали чрезвычайно популярны. Женское движение поддерживало диалог с фармакологическими компаниями, чтобы улучшить качество и состав таблеток, а власти регулировали рынок новых препаратов.

Это совершенно не коснулось Советского Союза. По уровню разнообразия средств контрацепции поздний СССР не сильно отличался от начала XX века — тогда среди московских студентов в ходу были презервативы (16 процентов) и «недоконченное совокупление», или прерванный половой акт (25 процентов). В городах Центральной России второй половины столетия использовались презервативы, а в селах, где доступность аптек была ниже, — спринцевание и прерванный половой акт. Оральные контрацептивы в стране не производили вообще, а только закупали в небольшом количестве в Венгрии и Югославии. Многие просто не знали, как эффективно предупреждать беременность. Поэтому аборт оставался основным средством репродуктивного контроля.

При этом аборт был крайне неприятной процедурой. Во-первых, физически: в государственных учреждениях аборты делали без анестезии. Во-вторых, морально — из-за хамства медицинского персонала в абортариях и женских консультациях.

«В операционной два врача и одна медсестра. “Быстро-быстро!” — говорит медсестра. <…> Врач раздраженно говорит, какую позу нужно принять на кресле», — описывала Вера Голубева типичную процедуру в государственном абортарии для альманаха «Женщина и Россия».

К такому были готовы далеко не все. Молодые девушки, забеременевшие по незнанию после первого сексуального опыта, и женщины, у которых срок беременности превышал разрешенные 12 недель, делали аборты подпольно. Поэтому, когда западный мир праздновал появление оральных контрацептивов, в Советском Союзе в 1970-е годы разгорелась «эпидемия» незаконных операций — на них, по данным Миэ Накачи, приходилось до 70 процентов абортов в городе и 90 процентов в селе. Делали их так же, как и десятилетия назад: на дому, в гаражах или втихую в больницах, а их последствия для женщин нередко были трагическими.

Среди продвинутых советских медицинских специалистов существовало мнение, что помочь таким женщинам может только качественная контрацепция, в том числе оральная. В Минздраве к зарубежной новинке относились с недоверием, но уступили. В 1972 году в Москве открылся один из четырех международных научно-исследовательских центров проекта Всемирной организации здравоохранения по репродукции человека. Возобновились и домашние программы по разработке гормональных контрацептивов.

Но в середине 1970-х статистика показала очередное падение рождаемости, и реформы быстро свернули. Минздрав вернулся к знакомым запретительным мерам. Более чем в два раза снизили производство презервативов, ограничив их выпуск в стране 40 процентами от прежней годовой нормы. Проекты по разработке советских оральных контрацептивов закрыли. Сами таблетки, до того ввозимые из-за рубежа, фактически запретили из-за «побочных эффектов». Соответствующий указ цитировал устаревшие данные о симптоматике, наблюдаемой 15 лет назад от приема самых первых таблеток западного производства.

Серьезного улучшения демографии не произошло. Советские врачи, которые настояли на разработке средств предохранения от беременности, оказались правы. Количество абортов в России стало снижаться только в 1990-х годах, с появлением в стране рынка контрацептивов, в том числе за счет импорта.

Лишь в 1994 году хирургическая операция перестала быть основным средством репродуктивного контроля, уступив другим видам контрацепции, а также к средствам для медикаментозного аборта.

***
В 2022 году, по данным Минздрава, число абортов в России снизилось на 3,9% за год — с 411 тыс. до 395 тыс. Из них около половины — 179 тыс. — приходится на медицинский аборт по желанию женщины. Примерно половина прерываний беременности делается на ранних сроках с использованием медикаментов — в частности препаратов с мизопростолом и мифепристоном. Однако правительство подготовило поправки в перечень контролируемых препаратов, согласно которым все медикаменты с содержанием мизопростола и мифепристона попадают под усиленный контроль Минздрава. А это не только средства для аборта, но и для экстренной контрацепции.

Препараты с высоким содержанием мифепристона (200 мг) можно приобрести только при обращении к медицинскому специалисту. В гораздо меньшей дозировке (10 мг) вещество содержится в средствах экстренной контрацепции, например «Женале», «Гинепристоне» и «Внеплании», которые пока доступны в аптеках. В перечне Минздрава указаны названия действующих веществ, а не названия конкретных торговых марок. Это значит, что если приказ не изменится, все вещества, содержащие мифепристон и мизопростол, по степени контроля приравняют к наркотическим, и они фактически исчезнут из свободной продажи. Проект может вступить в силу уже в апреле 2024 года.