" style="position:absolute; left:-9999px;" alt="" />
Поддержать
Мнение

«Даже Афганистан не был таким по последствиям» Как устроен бумеранг насилия во время военных конфликтов

19.01.2023читайте нас в Telegram
Иллюстрация: Анна Иванцова | Гласная

В прошлом году российские кризисные центры зафиксировали затишье в запросах пострадавших от домашних агрессоров. Эксперты объясняют феномен отложенным эффектом «бумеранга насилия»: агрессия, с которой сталкиваются российские военнослужащие в ходе боевых действий, может вернуться в их семьи. Пока же мужчины сами подвергаются насилию — со стороны государства, в ходе принудительной мобилизации, отправки в приграничные территории и на «линию соприкосновения».

«Гласная» поговорила со специалистками в области домашнего насилия о том, как в обществе поменялось отношение к насилию после начала мобилизации и куда может прилететь запущенный «бумеранг».

«Гласная»: Что значит «бумеранг насилия», и как он работает во время военных действий?

Юлия Островская, экспертка в области гендерных исследований, юристка: Существуют исследования, показывающие, что конфликт на одном уровне — в данном случае участие в военных действиях — порождает системные изменения характера конфликтов на другом, индивидуальном уровне. В частности, влечет за собой изменение масштабов и интенсивности экономического и физического насилия в семье (и шире — в системе домохозяйств), которое происходят во время и после вовлечения в военные действия.

Например, война во Вьетнаме привела к всплеску насилия в США не только во время самого конфликта, но и в послевоенный период: количество смертей, связанных с насилием в семье, значительно возрастало.

В целом исследования за последние 50 лет подводят к выводам о связи военных конфликтов и роста уровня насилия в обществе, причем на примере разных стран, везде ситуация развивается схожим образом.

Довольно старое исследование 1975 года анализирует пять войн и использует данные официальной статистики о преступлениях в Америке. Свежее исследование 2018 года, где разбираются кейсы Боснии и Герцеговины и Восточный Тимор, — о том, что в постконфликтных обществах наблюдается более высокий уровень домашнего и семейного насилия: когда гипермаскулинизированные и травмированные мужчины покидают поле боя, часто по множеству причин их дома становятся новыми сценами для насилия.

Анна Ривина, директор центра по работе с проблемой насилия «Насилию.нет»: Везде и всегда после войн наблюдается всплеск насилия — опыт войны меняет паттерны поведения.

Бумеранга, скорее, какое-то время не будет, при этом само насилие все равно останется в обществе. Думаю, до того, как он проявится, мы будем иметь параллельно рост уровня латентных преступлений и в то же время держаться за обычную, привычную жизнь.

В 2014 году украинские солдаты вернулись с АТО, и поднялся вопрос о домашнем насилии. В Украине провели исследование, а потом приняли отдельный закон против насилия.

В России же до сих пор нет никакого законодательства о борьбе с домашним насилием — а значит, десятки миллионов детей будут видеть насилие и повторять его снова и снова.

Татьяна Орлова, автор книги «За закрытыми дверями», соучредитель центра для переживших насилие «НеТерпи»: Бумеранг обычно прицелен, а насилие — это, скорее, фосфорные бомбы, которые поражают всех вокруг.

Я бы сравнивала насилие с оружием химического типа — когда мы не можем предсказать последствия и масштабы его использования. От насилия страдают все, кто рядом, прямо или косвенно: психологи говорят о ПТСР и травмах наблюдателя.

Алия Байназарова, глава благотворительного фонда «Благие дела» и казанского шелтера «Мамин дом»: Бумеранг насилия может прилететь даже в те семьи, где не было насилия.

Даже Афганистан не был таким обширным по последствиям — это была больше профессиональная история, туда шли профессиональные военные. Сейчас это коснулось обычных людей — обычных мужчин, обычных детей, обычных женщин.

Читайте также Дышите глубже — все само пройдет

Людям, которые возвращаются с фронта, нужна современная психотерапия. Но все, что предлагает государство, — похвальные грамоты и встречи ветеранов

Можно ли сравнивать домашнее насилие в отношении женщин и действия государства в адрес мужчин в контексте мобилизации? В чем сходство и в чем разница?

Анна Ривина: Нет надобности противопоставлять насилие в отношении мужчин и женщин: домашнее и государственное насилие работает по схожим принципам.

Риторика и конструкция домашнего насилия перекочевали на государственные рельсы — очевидно абсолютное насилие в обществе.

И конечно, сотни тысяч мужчин подвергаются сейчас насилию. Когда президент говорит: «Нравится не нравится — терпи, моя красавица» — это задает некий тон.

Алия Байназарова: Разница в том, что в отношении женщин у нас домашнего насилия «не существует», а в отношении мужчин — существует для всех. Сходство в том, что формат государственного насилия — это то же принуждение. Многие подчиняются, просто насилие не называется насилием.

Те мужчины, которые бежали от мобилизации, по сути, имели запрос на проживание и убежище. И это сродни стратегии выживания в ситуации домашнего насилия.

Как так получилось, что мужчины сами стали объектами насилия, воспроизводя его у себя дома?

Анна Ривина: На протяжении долгих лет, пока мужчины не были вовлечены в эту тему [домашнего насилия], она воспринималась ими факультативно и даже иронично. Происходила нормализация насилия: фактически домашнее насилие не считалось насилием.

Женщинам говорили: «Ты придумала, ты утрируешь и передергиваешь». А теперь эти же женщины помогают им спастись от насилия и, например, уехать.

Думаю, мужчины, которые столкнулись с этим, будут теперь менее пренебрежительно относиться к женщинам.

Татьяна Орлова: Мужчины становятся агрессорами в своих семьях, являясь жертвами внутри системы. Несут напряжение домой и становятся авторами насилия там — тут получил, там отдал. Сейчас это происходит в контексте мобилизации, но все напряжение и агрессию переносят в места военных действий.

При этом если мужчины и бывают разочарованы, то не сутью насилия, а своим положением внутри иерархии.

Например, действиями своего командования: как их плохо снабжают, как командование ведет себя. Неизвестно, как этот негатив отразится на мирных.

Осознают ли мужчины ситуацию насилия, в которой оказались? Почему они, как и большинство женщин, или терпят, или не замечают его?

Татьяна Орлова: В детстве ребенка могут не бить, но он может наблюдать, как один родитель бьет другого, и видеть две ролевые модели: молчать и терпеть или нападать. Поскольку домашнее насилие очень распространено в России, все научились терпеть — это выученный социальный навык.

И теперь, во время мобилизации, государство может использовать его в своих целях.

Мне кажется, мужчины абсолютно не осознают себя в роли пострадавших от насилия. Осознают те, кто уезжает или предпринимает какую-то другую активность.

У тех, кто остается и идет служить, инстинктивно срабатывает один из двух механизмов: или жертвенный, или абьюзивный.

В первом случае у человека включается защитная реакция в духе «Я что, трус, что ли?»

Во втором случае человек присоединяется к любым нарративам вроде «защитим отчизну», «победим фашизм», «священная война».

Бывает, что из одной позиции происходит переход в другую: сначала мужчина хочет идти воевать, но на семейном совете все-таки принимается решение уезжать.

Иллюстрация: Анна Иванцова | Гласная

Анна Ривина: Дело в том, что мужчины не сидели в вакууме, их не воспитывали каким-то особым образом: они транслируют общие ценности и идеи насилия в обществе. Это, условно, те же люди, которые отдали свой голос на выборах за 500 рублей.

Мужчин, которые осознают, что они сейчас в ситуации насилия, немного.

Что завещал мужчинам патриархат? «Пожаловался на насилие, проявил слабость — не мужик». Сколько из них говорят: «Ну а как я не пойду [воевать]? Я же тогда предатель».

Они не осознают, что у них есть своя жизнь и право ею распоряжаться. «Твое дело правое, иди, куда послали» — это страшный, убивающий мачизм, заставляющий проживать не свою жизнь.

Голоса жен и матерей: почему их, с одной стороны, не слышно, протесты единичные, а с другой ― почему защищают своих мужей и сыновей женщины, годами терпевшие от них насилие?

Анна Ривина: Огромное количество женщин мирится с тем, что мужчин забирают: а что они теперь сделают, если никогда не имели голоса в патриархальной системе?

Есть огромное количество мужчин, которые старались задвигать женщин как можно дальше. Давайте не будем исключать это из разговора: у нас в стране 150 миллиардов невыплаченных алиментов.

В Чечне были женщины на митингах [против мобилизации], могли сказать: «Я никакой ценой не позволю тебе уйти на [слово запрещено]». Но потом их мужей заставили бить их же.

Татьяна Орлова: Сопереживание жен и матерей, которые терпели насилие в семьях, тоже вполне объяснимо. Опять-таки, жертвенный и абьюзивный механизм работает: кто-то мстит, кто-то отстаивает и сопереживает.

В семье — если даже там есть насилие — люди все равно связаны и привязаны друг к другу. Поэтому может сохраняться параллельно и любовь, и насилие. Домашнее насилие состоит не из постоянных избиений — мы знаем, что обязательно есть стадия «медовый месяц» и другие.

Алия Байназарова: Единицы хотят сталкиваться с государством. Им говорят: «Ваша обязанность — ждать», «Мужчины разберутся», «Не суйтесь, вы ничего не понимаете».

И поэтому и нам, и на всевозможные горячие линии от женщин поступают в основном финансовые запросы. Если мужчины же смиренно собираются и едут воевать, женщины ищут, какую выгоду получить от этой ситуации.

Это разные виды защитной реакции психики: у женщин, в частности, — потому что не смогли остановить мужчин.

С тревоги и страха они переходят на принятие: видят в них героев, поддерживают СВО ― позицию силы, которой по привычке надо подчиниться.

Там, где были факты домашнего насилия, мнения женщин не спрашивали — на 90% уверена, что семейного совета не было и мужчины из этих семей поехали в числе первых. Может, поэтому у нас в центре и тишина.

Как изменились запросы со стороны женщин, переживших домашнее насилие, с началом мобилизации?

Алия Байназарова: С начала мобилизации у нас на 99% снизилось количество обращений по поводу домашнего насилия с просьбами убежища и проживания. Домашнего насилия будто не стало, одномоментно все исчезло. Непонятно, куда все делось и что происходит. Как будто никто уже не хочет уходить из дома. К нам стали больше обращаться женщины в трудной жизненной ситуации, за консультациями по финансовым вопросам и за психологической помощью.

Весной тоже была тишина с запросами на убежище. И так каждый раз, когда происходит острая кризисная ситуация. Наша целевая аудитория в первую очередь затихает, но мы знаем: потом запросы будут расти.

Татьяна Орлова: В начале [слово запрещено] у нас в центре был пик суицидальных заявок, потом — запросы на совладание и общение с близкими. В мобилизацию мы тоже видели пик подобных запросов. Но в домашнем насилии всплеска нет — скорее, затишье.

Мы не видим насилия, потому что общество в острой фазе травмы, а насилие — это реакция совладания, она проявляется не всегда сразу.

Если мужчин отпустят из зоны военных действий в короткие отпуска, они могут продержаться — и мы тоже не увидим насилия. А вот когда совсем вернутся, будет тяжело.

Чего стоит ожидать после возвращения военнослужащих в семьи, к чему готовиться?

Татьяна Орлова: Если они выживут и вернутся в семьи, у них, как у всех комбатантов, будут последствия. Здесь не выиграет никто.

На этом фоне семьи, где есть домашнее насилие, могут вообще не замечать эту внешнюю повестку. У них эта [слово запрещено] идет дома. До тех пор пока мужчину не забрали, им пофиг — [слово запрещено] не [слово запрещено].

Некоторым на этом фоне даже как будто стало чуть-чуть легче, потому что внутренняя картинка совпала с внешней: «Вот так, собственно, мир и устроен».

Юлия Островская: С одной стороны, опыт участия в военных действиях снимает социальные ограничения, которые обычно удерживают людей от насилия.

С другой — конфликт с внешними группами делает группу более нетерпимой к внутреннему инакомыслию и приводит к поиску «внутренних врагов», к которым можно применять насилие внутри группы.

Неравномерное распределение власти между мужчинами и женщинами и гендерное неравенство будут объяснять в этом случае рост именно гендерно обусловленного насилия.

Кроме того, мужчины, получившие увечья, не смогут продолжить свою привычную деятельность и будут вынуждены искать более легкую работу или же довольствоваться пособиями. Это затруднит реализацию предписываемой им гендерной роли добытчика и кормильца.

Гнев в такой ситуации может быть обращен не на себя, а вовне и направлен на «воспринимаемого обидчика», того, кто оказывается рядом: жену, детей, родителей.

Анна Ривина: Конечно, мы не отвернемся от мужчин, столкнувшихся с насилием. Но чтобы принять помощь, они должны сначала признать, что пострадали от насилия. Это похоже на работу с авторами семейного насилия. Зависит от позиции, как мужчина себя позиционирует: раскаивается и говорит, что сожалеет, или настаивает, что будет продолжать.

Нас ждет печальное зрелище. В проекте закона о домашнем насилии закрепляется обязательная процедура работы с авторами насилия. Если бы в России был этот закон, только представьте: сейчас бы вернулись десятки тысяч человек, а этот механизм был бы прописан.

Но сейчас они вернутся, и никто с ними не будет работать соответствующим образом. У нас нет совсем ничего, прям болото.

Именно сейчас, как мне кажется, происходит разговор: будем ли мы жить в иерархическом обществе или двигаться к горизонтальному. Очень хочу ошибиться, но кажется, российское государство ничего не будет делать с этой проблемой.

Алия Байназарова: У нас еще до 21 сентября был проект поддержки членов семей и работы с ПТСР авторов насилия. Если до этого момента местные региональные власти поддерживали заявку на грант, то теперь отказали ввиду отсутствия актуальности: «Актуальность не подтверждена». Проблема была — и раз! — ее не стало. Хотя ФСИН тоже поддерживала, [говорила], что проект нужный, понимала, что надо готовить психологов. Теперь нужно думать, [как] работать с потерями: мало кто ждет мужчин живыми.

У нас еще ни у кого не было опыта проживания подобного. Когда были Афган и Чечня, это были профессиональные военные. Теперь в насилие будут втянуты вообще психологически неподготовленные люди. Разумеется, они будут сломлены. Если вернутся.

«Гласная» в соцсетях Подпишитесь, чтобы не пропустить самое важное

Facebook и Instagram принадлежат компании Meta, признанной экстремистской в РФ

К другим материалам
Уж замуж не хочу

Почему женщины больше не воспринимают брак как обязательный этап биографии

Кто главный по тарелочкам?

Почему женщины продолжают мыть за всеми посуду, даже когда их об этом не просят

«Рупор женской ярости»

Почему новый канал о небезопасных мужчинах вызвал возмущение в соцсетях

«Думаешь, я боюсь каких-то капель крови, солнышко?»

Почему у героинь современной литературы для подростков и молодых взрослых почти не идут месячные

«Победит феминизм — победят все»

Профеминисты рассказывают, почему они против женоненавистничества

Радость без права на усталость

Оставлять себе детей после развода — это женская привилегия или отражение неравенства?

Читать все материалы по теме