«Нелегко эмигрировать почти в 90 лет» Истории россиян, которые переехали за границу со старшими родственниками

Эмиграция сложна для всех. Но гораздо тяжелее ее переживают люди старшего поколения. «Гласная» рассказывает четыре истории о тех, кому пришлось бросить привычный быт, столкнуться со страхом неизвестности, чувством беспомощности и все же адаптироваться в новой стране в пожилом возрасте. 

«Первое время у мамы была апатия» 

Гитл Осташевская, 61 год. Перевезла 90-летнюю маму в Израиль

Моя семья — мама, папа, бабушки и дедушки с обеих сторон — родом из города Умань в Украине. В 17 лет я окончила школу, переехала учиться в Москву и осталась там. В 1997 году перевезла туда родителей.

В 2014 году мы с семьей выходили на марши мира, поскольку для нас [все происходящее между Россией и Украиной] очень больно и ужасно. Во время митингов против ареста Ивана Голунова мама стояла со мной с плакатом «Я/Мы Голунов». Более того, она еще в 99-м сказала, что это дьявол, имея в виду Путина. У мамы активная политическая позиция.

24 февраля 2022 года у нас с семьей не было никаких разногласий. Мама даже сразу сказала: «Вези меня на Красную площадь». 

Мой сын в 2020 году переехал в Израиль, и мы тоже решили репатриироваться. И в феврале 2023-го я, мама, вдова моего брата с сыном (то есть мои невестка и племянник) переехали в Хайфу.

Я не рассматривала вариант оставить маму в Москве, хотя ей тогда было 90 лет и поначалу она сомневалась, ехать или нет. Но в нашей семье уже есть травматичный опыт:

в 1941 году моя бабушка с мамой и ее младшей сестрой на руках умоляла родителей уехать из Умани.

Те остались, а бабушка сделала выбор в пользу своих детей и уехала. Прадедушку с прабабушкой расстреляли. Я попросила маму не ставить меня перед таким же выбором. 

Когда началась Великая Отечественная война, ей было семь лет. Тогда, по ее словам, ей не было так страшно, поскольку рядом была ее мама. А сейчас она понимает, что старшая в семье, но при этом сама нуждается в защите. Поэтому она переживает эти войны по-разному.

Когда мы готовились переезжать в Израиль, мама боялась перелета, поскольку в последний раз летала много лет назад, а тут еще и прямых рейсов нет. Мы могли воспользоваться бесплатными билетами от организации «Сохнут», но требовалось много документов, поэтому я решила купить все сама. Летели с пересадкой в Баку, мама — в бизнес-классе, чтобы было комфортнее, а мы — в экономе. Во всех аэропортах заказывали для нее сопровождение. В итоге она отлично перенесла полет.

Нас встретил сын и провел по всем государственным учреждениям за руку, поскольку на тот момент уже говорил на иврите. С его помощью оформили пенсию и все нужные документы.

Мы приехали в феврале, и первое время у мамы была апатия, она чувствовала себя немного потерянной. Неудивительно: в любом возрасте эмиграцию переносишь тяжело, а ее приходилось постоянно куда-то таскать — по ведомствам, в банки. Для нее это было сложно.

А затем весной выглянуло солнце, стало тепло — и, кажется, мама стала физически чувствовать себя лучше. Зимой она мерзнет в квартире, поскольку здесь они отапливаются не так, как в Москве. А летом часто находится на свежем воздухе и ей отлично.

В Москве мама жила отдельно от меня, но неподалеку. В Хайфе мы сняли жилье вместе. Оба внука живут рядом. Мама сама ходит в магазин, готовит нам еду. Я стараюсь не лезть, поскольку ей важно проявить заботу и чувствовать себя нужной.

У мамы как в Москве не было подружек — только соседки, так и здесь, есть только люди, с которыми она болтает на лавочке. Общается со всеми на русском. Четыре раза в неделю к ней приходит русскоговорящая социальная работница — она гуляет с ней, ходит по врачам.

Когда в Израиле началась война, я сильно испугалась за маму, поскольку никогда не видела ее такой.

У нее в глазах был ужас, ее трясло, я очень боялась за ее состояние и психику. Я пыталась с ней разговаривать, объясняла, как действовать, если меня не окажется рядом. Поэтому затем, во время войны с Ираном, мама уже бодрячком спускалась в бомбоубежище. 

Она, конечно, переживает из-за происходящего, но старается следовать какому-то порядку — например, собрала тревожный чемоданчик. К тому же во время этой войны у нас было по 7–15 минут с момента предупреждения, чтобы спуститься в бомбоубежище. Если ты окажешься во время сирены на улице, то люди тебя не бросят и отведут к ближайшему бункеру. 

Первое время она говорила, мол, может, зря мы сюда поехали. А потом читала новости и говорила, что не зря. Примерно полтора года назад мама заикнулась о возвращении в Москву, но это было связано скорее с разногласиями со мной. Она сказала сыну, что поехала бы домой, но поскольку я сдала ее квартиру, то возвращаться некуда. Я ей ответила: «Пожалуйста, давай куплю тебе билеты и ты поедешь». Но в итоге она не захотела. 

Мама часто говорила, что скучает не столько по Москве, сколько по своей квартире. Она прекрасно осознает все, что сейчас происходит в России, и относится к этому суперотрицательно. Сейчас вроде бы адаптировалась к жизни в Израиле.

Она получает российскую пенсию, а также израильскую. Материально устроена здесь лучше, чем в Москве: может сама оплачивать квартиру, все счета, покупать продукты. Первое время, пока я не вышла на работу, даже жила немного за ее счет. В России я ей оплачивала квартиру и покупала продукты.

Также в Израиле у нее есть право на бесплатные или субсидированные лекарства. Например, в Москве ей делали уколы в колено, и она платила за каждый 15 тысяч рублей. А здесь отдает 56 агор (примерно 13 рублей). 

К тому же здесь потрясающе относятся к пожилым и детям. Так, мы однажды приехали оформлять внутренние паспорта, зашли в кабинет на втором этаже, где нам сказали, что нужно подняться на третий этаж. Но затем сотрудник добавил: «Сидите-сидите, я сам схожу и все оформлю». На почте маму принимают без очереди.

Я чувствую, что мама сейчас как будто мой ребенок. Поскольку она не говорит на иврите, мне приходится самой записывать ее к врачу, помогать с банковскими делами. Еще со временем она начала больше капризничать. Но главное, что мы вместе и в безопасности.

«Завела знакомых продавщиц и немного выучила язык» 

Ангелина, 49 лет. Перевезла 85-летнюю маму в Черногорию

Я поняла, что не буду жить в РФ, 25 февраля 2022 года, когда почти никто не вышел на Тверскую, а в метро стала слышать фразы вроде «надо мочить укропов». 

В марте или в апреле мой родной Ленинградский проспект украсили плакатами «Присоединяйся к СВОим» и портретами погибших присоединившихся. Я, прожив в Москве 45 лет, ехала по городу как по чужому. Не видела больше смысла там жить, мне не было больше в нем места. Но не я, а муж первым произнес фразу: «Что ж, значит, надо уезжать».

Дочери на тот момент было 26 лет, она уже давно жила отдельно, со своим парнем. В первые же дни войны мы с мужем привезли им два пустых чемодана и сказали: «Валите немедленно». Собственно, они и сами все прекрасно понимали, так что наши слова были лишними, в отличие от чемоданов. Ее парень стал искать варианты релокации. 

А меня держала мама. Она против войны, все прекрасно понимает про власть, Путина и ситуацию. Но ей 85 лет, и у нее онкология в анамнезе. А еще она очень привязана к дому. Для нее любой переезд — трагедия, травма, раздрай. А я — единственный ребенок. Никаких других родных в Москве нет, хотя есть в Киеве, Западной Украине, Костроме. 

Дилемма была адская: бросить маму я не могу, жить в РФ тоже не могу.

Без преувеличений я каждый день рыдала на протяжении полугода, хотя и не плакса. Выпила литры алкоголя и выкурила тонны сигарет, хотя в целом не особо злоупотребляю. Были даже мысли о суициде, хотя в мирное время не склонна. И все из-за того, что не могла решить эту проблему.

Не плакала я только в один-единственный день — когда парень дочки, получив оффер, уехал с ней на новое место жительства, в Черногорию. Незадолго до этого они расписались. «Хоть они спаслись», — подумала я. Мама, кстати, тоже восприняла ее отъезд с радостью, хотя не представляла жизнь без любимой внучки. 

Дети уехали в мае, а в начале сентября я убедила маму поехать к ним в отпуск на три недели, просто на каникулы. Она отнекивалась, говорила, что ей станет плохо в самолете, что не долетит, умрет в дороге, всем доставит хлопот. Но как-то удалось ее уговорить. В итоге долетела, все хорошо, внуки рядом. 

Еще 20 сентября 2022 года я уныло думала, что сейчас каникулы кончатся и нам придется вернуться в Москву все к той же дилемме. Странно так говорить, но, к моему счастью, 21-го числа в РФ объявили мобилизацию.

Для меня это звучало так: «Если тебе нужен знак, вот он».

Мы сказали маме: «Видишь, что там происходит? Мы никуда не летим. Остаемся тут. Билеты просто порвем». Она была растеряна, но даже не очень сопротивлялась. Аргумент «Если мы вернемся, ты больше никогда не увидишь внучку» действовал железно, потому что был реальным, не придуманным. 

Мы не представляли на тот момент, как будем жить, на что, где. Ехали же с тремя чемоданами купальников на короткий летний отдых. Из обуви только кеды и вьетнамки — кроссовки мы купили здесь в первую очередь. Потом нашлась квартира в аренду, потом легализовались, потом я смогла пригнать из Москвы машину.

Сняли квартиру вместе с мамой. Я не жила с родителями с 16 лет, поэтому было сложно. Тяжело чувствовать такую ответственность, притом что в эмиграции у тебя еще миллион новых забот и вещей, в которых нужно разобраться. Пожилой родитель — почти ребенок, только со своими особенностями. Но ничего, справляемся.

Есть множество сопутствующих проблем: Черногория — не социальный рай для эмигрантов, все приходится оплачивать за свой счет. Мы сами покупаем маме лекарства — заказываем их из России, сами оплачиваем врачей. Также маме очень важно общение: у нее в РФ осталось много важных ей людей. С блокировкой вотсапа и телеграма был коллапс, стараемся наладить связь.

Мама продолжает получать российскую пенсию — выводим ее через криптовалюту. Бюджет у нас общий.

Первое время — и до сих пор иногда, но реже — мама говорила: «Верните меня в Россию, я хочу умереть на родине». Я понимала, что если она вернется, то действительно быстро умрет, потому что там в жизни было мало смысла. 

Здесь же у нее появилась новая задача — не доставлять нам лишних хлопот. И она как-то мобилизовалась: стала разбираться в местных магазинах, где что дешевле или вкуснее. Завела знакомых продавщиц и кассиров. Немного выучила язык. Видя, как мы с мужем денно и нощно вкалываем, стала готовить нам борщи. 

Жизнь бросила ей новые вызовы, и, вместо того чтобы умирать, она решила им соответствовать. Сейчас, мне кажется, она чувствует себя более уверенно, чем три года назад в Москве.

Мне было и есть, конечно, страшно примерно за все, но и счастливо тоже. Мы бы не осилили переезд, если бы внутренне не были на 150% готовы уехать. А так это будто само собой произошло.

Я понимаю, что эмиграция в Черногорию — лучший и единственный для нас вариант. Если бы осталась в России, то мне бы грозила тюрьма за участие в протестных акциях. У меня открытый профиль в фейсбуке*, где я выражаю антивоенную позицию. И в принципе я не умею жить и молчать, если бы осталась — наверняка бы ввязалась в полемику. В Черногории есть фонд «Пристаниште», который помогает украинцам. Я волонтерю в нем, это для меня вроде индульгенции — здесь я могу делать что-то, что противостоит безумию и кошмару.

Не думаю, что, если бы мы остались в Москве и я попала в российскую тюрьму, маме было бы лучше.

Я вижу смысл жить в Черногории. Поэтому находятся силы, энергия, способы решать проблемы. Без ощущения смысла их не было бы ни у меня, ни у мамы. Мне бесконечно жаль ее: я понимаю, что почти в 90 лет очень нелегко эмигрировать, оказаться в чужой среде, без любимых кружек и давилки для чеснока. И все равно — это лучший выход в тех худших временах, в которых нам пришлось жить.

Планируем оставаться в Черногории. Ехать с мамой больше никуда не можем, даже не рассматриваем этот вариант. Шансов на гражданство здесь нет, но есть перспектива получить ПМЖ.

«Маме нравится, что все вокруг улыбаются» 

Наташа, 49 лет. Перевезла 74-летнюю маму и 73-летнего папу в Канаду

Я родилась в Воркуте, поступила в институт в Ярославле. После вуза вышла замуж, и мы переехали в Украину, пожили там какое-то время, а 20 лет назад эмигрировали в Ванкувер (Канада). Здесь получили сначала статус постоянного жителя страны, а затем гражданство.

В Воркуте мама работала в торговле, в 50 лет вышла на пенсию. Папа трудился на больших производствах. После Воркуты они переехали в Белгород и жили там. Приезжали к нам в Канаду несколько раз. 

Мы с мужем начали планировать их переезд сюда, когда встали на ноги. Я всегда боялась, что с родителями что-то случится на родине, а я не смогу никак им помочь. Решили оформить для переезда спонсорскую визу, процесс занял примерно четыре года. 

Они получили ее в 2013 году и сразу переехали в Канаду со статусом постоянного жителя. На тот момент им было чуть больше 60 лет, они уже были пенсионерами.

Я до сих пор не могу осознать, как они решились на этот шаг. Вначале долго не соглашались, а в какой-то момент позвонили и сказали, что прилетят через две недели. Просто свалились мне на голову.

Переезжать было морально тяжело. С одной стороны, было много надежд, с другой — давила неизвестность. Больше всего родители боялись, что не хватит денег на жизнь. По приезде у них была небольшая сумма, которой достаточно на несколько месяцев, но деньги быстро ушли. Еще переживали, что будут делать без знания языка, как найдут работу, как справятся с государственными институтами и медицинской системой. 

В Ванкувере я им сразу сняла однокомнатную квартиру в пяти минутах езды от нас. Купила туда все: от мебели до посуды.

Папе повезло найти работу через знакомых без какого-либо знания языка.

Он работал у русскоязычной бизнесвумен за минимальную зарплату — ее хватало, чтобы закрыть базовые потребности: оплатить аренду и купить еду. Но делал он это даже не из-за денег, а чтобы была какая-то занятость и рутина. Начинал рабочим, а закончил правой рукой на производстве — его не хотели отпускать.

Мама периодически убирала номера в мотеле. Перестала после начала пандемии коронавируса. Работала, главным образом чтобы занять чем-то свободное время. В Канаде по-другому смотрят на клининг: не только мои родители, но и все приезжие быстро понимают, что здесь все работы хороши, если они достойно оплачиваются. Владелец мотеля неплохо платил маме по местным меркам: за день она могла заработать до 300 CAD (17 409 рублей) — в России не у всех пенсия достигает такой суммы. 

Какое-то время они ходили в фудбанк, где встречали других русскоговорящих. Им очень подходил этот формат — прийти, постоять в очереди 15 минут, перекинуться с кем-то словом и убежать.

Спустя два года они съехали из той квартиры в мою, которую я купила, и прожили в ней 10 лет. А два года назад я продала то жилье и купила два дома в Келоуне, на соседних улицах, и родители переехали сюда. Папа ушел с работы и теперь полноценно на пенсии.

Оба родителя через несколько лет после переезда получили гражданство Канады, с 2023 года им выплачивают пенсию — 3000 CAD (174 096 рублей) на двоих. Она минимальная, но в основном им хватает.

Им выплачивают северную пенсию в России, но все деньги идут моей сестре, поскольку у нее тяжелое материальное положение. Родители этими деньгами никогда не пользовались.

Я в течение многих лет спрашивала, хотят ли они вернуться. Ответ: «Нет, никогда в жизни». Они ездили несколько раз в Россию: у них в Белгороде остается квартира, с которой абсолютно непонятно что делать. 

При этом они пропутинские, говорят, что Путин поднял Россию с колен. Но все равно считают, что здесь жить лучше при всех недостатках Канады. Хотя они и не видят этих недостатков, поскольку живут в готовом доме, из которого их никто никогда не выселит, и я сама менеджерю их жизнь. Если им что-то надо, они это получают, поскольку я имею такую возможность. Звоню врачам, оплачиваю их кредитки, слежу за их расписанием, занимаюсь документами. Поэтому для них все легко и хорошо. Есть семейный доктор и зубной, которые говорят по-русски и, естественно, никогда не кричат на них, проводят постоянные осмотры — все это бесплатно.

Мама считает, что здесь безопаснее, лучше продукты, экология. Она четыре года ходила на курсы английского языка, знает основы — делала это, скорее чтобы как-то занять свой день. Ей нравится, что все вокруг улыбаются, внимательно слушают, когда она пытается что-то говорить, все вежливы. 

У папы есть машина, он водит. Утром ходит на два часа в спортзал, это его рутина.

Они периодически созваниваются со своими друзьями и родственниками из России и Украины и держат с ними связь. Я навещаю их несколько раз в неделю.

Сейчас у меня как будто два тинейджера. Я уже привыкла, но это сложно, поскольку на них завязана вся моя жизнь. Если что-то планирую, всегда должна иметь в виду, нет ли каких-то дел у родителей. Не могу надолго куда-то уехать. Повезло, что муж во всем меня поддерживает и что у меня есть материальная возможность помогать родителям.

С одной стороны, я понимаю, что, если бы они сейчас не жили здесь, мне было бы проще. Но с другой — хорошо, что они рядом, у них благополучная старость, достойная пенсия. Мы несколько раз ездили с ними в Мексику. Я горжусь, что у нас все так получилось.

«Сложно найти друзей, когда тебе больше 50 лет»

Митя, 31 год. Помог переехать 53-летней маме в Грузию

Моя мама родом из Мордовии, она эрзянка, ее родной язык — эрзянский. До сих пор его помнит и говорит на нем с сестрами. В Москву она переехала на заработки, когда я был в седьмом классе. 

В момент начала войны мама путешествовала по Грузии, мы с ней долго обсуждали эмиграцию. Ей очень понравилось в этой стране, я поддержал ее идею о переезде. Она вернулась в Москву, чтобы решить бытовые вопросы, я помог ей продать квартиру и поменять деньги. 

Затем началась мобилизация, и мы с моим партнером уехали в Тбилиси. Мама приехала к нам чуть позже. Я помог ей купить там первую квартиру. Параллельно мой партнер подавался на гуманитарные визы для нас в Европе. Затем мама продала ту квартиру, поскольку она была слишком большой, и купила две другие, а также дом в горах в Раче. 

В январе 2023-го мы с партнером переехали в Европу, а мама осталась в Грузии. Перевезти ее сюда нет возможности, здесь ей сложнее интегрироваться, потому что мама говорит только на русском и эрзянском.

Работу ей искать не надо — на жизнь хватает денег с ренты двух квартир. Планирует в 2026 году оформить российскую пенсию, поскольку ей полагается ранняя чернобыльская пенсия, — для этого придется ехать в РФ.

В Грузии мама столкнулась со сложностями при поиске друзей, поскольку здесь острее воспринимают происходящее в Украине и порой люди недружелюбно настроены к эмигрантам из России. К тому же в целом сложно найти друзей, когда тебе больше 50 лет.

Я дважды был у нее в гостях после переезда в Европу, оба раза приезжал на несколько месяцев, помогал с покупкой недвижимости и всячески поддерживал. У нас теплые крепкие отношения, созваниваемся каждый день. 

Антонина, 56 лет, мама Мити

Я очень быстро решилась на эмиграцию. В день, когда объявили мобилизацию, мы с сыном поняли, что точно уедем из России. Он покинул страну на следующий день. А я осталась решать вопросы в Москве. 

Меня многое связывает с Украиной, я часто туда ездила. У меня даже сейчас слезы наворачиваются от того, что происходит. Поэтому я уехала и не хочу возвращаться в Россию, хотя у меня там есть дела. Но пока и слышать не хочу ничего об этой стране. 

Я сейчас живу в горах, в провинции Рача, и здесь многие поддерживают Россию. Говорят, что Митя — дезертир, оставил свою родину, должен был остаться, защищать кого-то. А иногда мне в глаза говорят, что я оккупантка. Мне неприятны эти разговоры.

Но на днях ехала в маршрутке с жителями моей деревни, мы разговорились, и они сказали, что ненавидят нашего президента. Я им ответила, что есть люди, которые говорят наоборот, — те очень удивились. Получается, есть и такие, и такие. 

Я быстро нахожу язык с людьми, в Тбилиси подружилась с грузинкой. Там у меня не было с этим проблем, это многонациональный город. А здесь я живу на краю деревни, и даже соседи находятся далеко от меня. Но в Тбилиси не планирую возвращаться по личным причинам.

В Тбилиси я ходила в театр, когда приезжали русские актеры, в фитнес-клуб. Здесь в основном смотрю фильмы и наслаждаюсь природой.

Еще когда переехала в Рачу, завела здесь щеночка. Он увязался за мной из соседнего селения, я спросила всех, чей это, оказался ничьим. А знакомые Мити спасли кошку от собаки в Турции, привезли ее в Грузию, и сын попросил меня забрать ее. Я согласилась. С тех пор уже почти три года живем с ними вместе.

Я пока не знаю, что буду делать дальше. В ближайшее время точно останусь в Грузии, а дальше посмотрю. У меня есть ВНЖ, который я получила при покупке недвижимости. Возможно, подамся на гражданство, но с этим еще надо разобраться.

* Соцсеть принадлежит компании Meta, которая признана в России «экстремистской организацией».