«Родители всегда молчали об этом» Репортаж из калмыцкого поселка Шин-Мер, где не хотят забывать о сталинских репрессиях

С 2022 года в России, по данным «Мемориала»*, повреждено и демонтировано более сотни памятников и табличек, посвященных репрессированным в советский период. Но есть и обратные примеры. В калмыцком поселке Шин-Мер в 2023 году жители скинулись на мемориал землякам, которые в декабре 1943-го по приказу Сталина были депортированы в Сибирь. Журналистка Алеся Заславская съездила в Калмыкию, чтобы узнать, почему люди установили такой памятник и как потомки репрессированных вспоминают о тех событиях.

«А что ж мучиться? Надо претворять в жизнь»

Трасса между Элистой и Волгоградом усыпана автозаправками, мотелями и придорожными кафе с борцоками — традиционными калмыцкими пончиками без начинки. Сухая низкая трава, покрытые степным песком редкие деревца, в отдалении бродят горстки овец. 

Возле села Троицкое в Калмыкии работает заправка «Шин-Мер» — семь лет назад ее арендовал, а потом выкупил местный предприниматель Владимир Поваев. Заправку он назвал в честь родного поселка, который находится в 120 километрах отсюда. 

У входа Поваев повесил плакат с портретами шинмерцев — участников Великой Отечественной войны.

«Похож?» — спрашивает 67-летний Владимир, указывая на портрет своего отца Михаила, которому посчастливилось не только вернуться с войны и найти в Сибири свою депортированную семью, но и не угодить в трудовой лагерь. В разгар Великой Отечественной войны калмыков-военнослужащих стали снимать с фронта и ссылать в Широклаг — на строительство Широковской ГЭС в Пермском крае. В этом исправительно-трудовом лагере НКВД СССР работало около 3,6 тысячи калмыков, из них более 500 человек имели боевые ордена и медали.

В сентябре 2022 года Владимир Поваев рассказал жене Вере о своей давней идее поставить в Шин-Мере памятник землякам, которых сослали в Сибирь. 

Принудительное переселение калмыков — операция «Улусы» — началось утром 28 декабря 1943 года. В этот день в вагоны для скота погрузили тысячи человек, в основном женщин, детей и стариков — мужчины были на фронте. 

«Всего погружено в 46 эшелонов 26 359 семей, или 93 139 человек переселенцев, которые отправлены к местам расселения в Алтайский и Красноярский края, Омскую и Новосибирскую области. Эшелоны с переселяемыми сопровождаются работниками НКВД», — отчитывался спустя пять дней Государственный комитет обороны Иосифу Сталину.

По дороге от холода и болезней умерли 1640 человек, говорится в докладной записке, которую 27 января 1944 года направил главе НКВД Лаврентию Берии его заместитель. 

Память о Калмыкии постарались стереть: территорию республики разделили между Астраханской областью и соседними регионами, а Элисту переименовали в город Степной. 

Власти называли депортацию калмыков наказанием за коллаборационизм во время фашистской оккупации и антисоветские настроения. Но на деле выселяли всех подряд. «Выселению подлежат <…> населенные пункты и районы, пораженные антисоветским влиянием и бандитизмом», — говорится в документах Госкомитета обороны.

По оценкам историков, из-за депортации погибло от трети до половины численности всего калмыцкого народа. Согласно переписи 1939 года, в РСФСР жили 134 тысячи калмыков, при этом в декабре 1943 — январе 1944 года более 93 тысяч человек были депортированы. 

В ноябре 1956-го советские власти признали, что депортация народов, в том числе калмыков, была «одним из проявлений культа личности». Калмыкам разрешили вернуться на родину. В 1991 году Верховный совет РСФСР признал депортацию актом геноцида. 

«Нет ни одной калмыцкой семьи, где не было репрессированных. Сколько наших предков, сколько детей умерло в Сибири и по пути туда! Наши родители, деды видели плохую жизнь. Мы хотели, чтобы наши дети знали, как раньше было», — объясняет Владимир Поваев. 

Вместе с женой он отправился к старшему брату Александру, народному художнику Калмыкии, и его супруге Вере обсудить идею памятника. 

«Приехал к нам Владимир Михайлович с супругой, и Вера говорит: “Он много лет мучается этим вопросом”. Я говорю: “А что ж мучиться? Надо претворять в жизнь”», — рассказывает жена Александра, 71-летний редактор журнала Союза писателей Калмыкии Вера Поваева. 

«За одно слово ты мог сесть на 10 лет»

Вера Поваева помогла написать обращение к землякам, Владимир отправил его в чат шинмерцев. Он хотел заручиться моральной поддержкой всех жителей — и люди откликнулись.

«Сразу начали говорить: “Куда деньги [переводить]?” Был какой-то хороший энтузиазм. Каждый из нас ждал, когда будет такой памятник», — вспоминает художник Александр Поваев.

Через пару месяцев шинмерцы выбрали место для памятника — высокий курган при въезде в поселок. Именно отсюда в конце 1943 года калмыков увозили на железнодорожную станцию Абганерово и сажали в вагоны. Территорию освятил лама, Поваевы стали подыскивать камень, а остальные жители — собирать деньги.

«Мы всегда друг другу помогаем, что бы ни случилось. Калмыки всегда дружные были: нас мало», — объясняет Владимир энтузиазм односельчан.

Собрали около миллиона рублей — участвовали не только жители Шин-Мера, но и земляки из других городов и стран. 

Найти подходящий камень оказалось непросто: в Калмыкии нет каменных карьеров. Александр Поваев считал, что «камень должен быть простой, грубый — как жизнь наших ссыльных предков», вспоминает его супруга Вера. Поваевы обращались к художникам из Ростова-на-Дону, Ставрополя, Волгограда — просили узнать, нет ли таких камней в их регионах.

Глыбу уральского серо-зеленого мрамора весом в три тонны нашли в Волгограде. Камень погрузили на КамАЗ и привезли в Шин-Мер, где с помощью подъемного крана установили на кургане. Вера предлагала посадить возле памятника деревья, но супруг возразил: «Камень должен стоять в степи, на ветру — ничто не должно его закрывать». 

На камне установили буддийский знак из меди. «Означает, что мы — буддийская республика», — поясняет Александр Поваев. На постаменте перечислили годы ссылки — с 1943-го по 1957-й. На памятнике выбили слова: «Багшин-шебенеровцам, прошедшим через ужас сталинских репрессий на сибирской земле. И помнить страшно, и забыть нельзя…»

Формулировку предложила Вера Поваева: она пишет книгу о депортации калмыков. Материал достался ей от брата — краеведа и директора шинмерской школы Зургана Анджукаева, который много лет собирал воспоминания старшего поколения. В октябре 2021 года Зурган умер, и Вера сочла, что «обязана завершить его работу».

Как только Вера заговаривает о депортации, голос ее срывается. 

«Нас увозили в самый мороз, 28 декабря — голых, босых. До этого мы были несколько месяцев под немецкой оккупацией. Мы очень бедно жили, даже фашисты удивлялись беспредельной нищете. Религию у нас запретили. У нас была своя письменность, но в 1924 году нас на кириллицу перевели. Некоторые [во время депортации] не понимали, что им говорят, потому что не знали русского языка: никуда не выезжали и ничего не видели, кроме степи и своего скота».

Из Шин-Мера во время операции «Улусы» депортировали около тысячи человек, в том числе семью Веры. Своего мужа она называет «односельчанином по ссылке»: оба родились в селе Подсосново Алтайского края.

Семья Веры вернулась на родину в мае 1957-го: бабушка, дедушка, мама с папой, старший брат, сама Вера и младший брат, младенец Федя. «У нас были русские имена: благодарные калмыки называли детей в честь своих друзей. Федю назвали в честь [знакомого] бригадира», — поясняет Вера.

Говорить о депортации в семьях боялись. Разговоры о политических репрессиях во все годы советской власти считались антисоветской агитацией и пропагандой, за такое могли посадить в тюрьму. 

«Наши родители всегда молчали об этом, — рассказывает Александр Поваев. — Мы жили в Сибири, но никто не говорил почему. О депортации я не от родителей узнал — их тогда уже не было в живых. Отец был человек не очень разговорчивый. Выселение сказалось на их образе жизни и мышлении. Все старались молчать, потому что за одно сказанное слово ты мог сесть на 10 лет».

«Единственный кусочек справедливости» 

На открытие памятника депортированным багшин-шебенеровцам 9 мая 2023 года собралось около 200 человек. На церемонии были в том числе и сотрудники администрации Кетченеровского района — правда, в ее официальном канале чиновники не упомянули об инициаторах депортации калмыков. 

«Бабушки, деды на открытии плакали. Кто ходить не мог, их привезли на машине. Люди благодарили меня, что правильно сделал», — вспоминает Владимир Поваев.

Главное, говорит он, чтобы об этой депортации помнили калмыки. На новость о том, что в декабре 2023 года на станции Абганерово в Волгоградской области вандалы разбили мемориальную доску к 80-летию депортации калмыков, реагирует сдержанно: «Там есть молодежь, которая не знает, где Калмыкия находится». 

Вандализм в отношении памятников жертвам репрессий в последние годы — не редкость в России. С 2022 года «Мемориал» ведет статистику случаев порчи, сноса, исчезновения монументов, мемориальных табличек, поклонных крестов, закладных камней, в том числе когда власти увозят их на реставрацию. 

С 2022 по 2025 год произошло минимум 100 подобных событий. Чаще это случается в регионах, история которых особенно тесно переплетается с репрессиями и лагерями: Томской, Астраханской, Новгородской, Ленинградской областях, Республиках Коми и Карелии, Пермском крае. Нередко вандализму подвергаются памятники представителям какой-либо национальности: полякам, финнам, украинцам, литовцам.

Исследовательница «Мемориала» Александра Поливанова вспоминает памятник на Левашовском кладбище в Санкт-Петербурге, на котором было написано*: «Вечная память украинцам, безвинно убиенным». Мемориал был посвящен украинцам, расстрелянным в 1937–1939 годах в Ленинградской области и захороненным в Левашове. В феврале 2023-го текст сократили до «Вечная память украинцам», а потом памятник и вовсе закрыли черным мешком. 

«Речь идет о целенаправленном уничтожении памяти о том, что эти нации пострадали во время сталинских репрессий и Второй мировой войны. Вероятно, это связано с изменением государственной политики в отношении памяти: теперь эти нации считаются недружественными — а значит, нет смысла сохранять память об этих жертвах на нашей земле», — говорит сотрудница «Мемориала», попросившая не называть своего имени: она собирает базу таких памятников в России, подвергшихся вандализму за время СВО. 

Иногда памятники портят прогосударственные активисты, иногда — обычные граждане. Например, по подозрению в разрушении мемориальной доски на станции Абганерово под Волгоградом был задержан местный житель. 

Тем временем другие люди стараются сохранить существующие памятники и даже установить новые. Например, в сентябре 2024 года в Тульской области на Тесницком полигоне открыли* монумент памяти жертв греческой операции НКВД, а в апреле 2025-го в Ленинградской области по инициативе местных священников установили поклонный крест в расстрельном урочище Койранкангас. 

Несколько памятников репрессированным появилось в последние годы и в Калмыкии. Помимо Шин-Мера, их поставили в селе Малые Дербеты, поселке Чилгир и в Приютненском районе республики. 

Александра Поливанова считает, что после 2022 года люди стали вкладывать в памятники жертвам политических репрессий больше смысла: 

«Когда добиться справедливости невозможно нигде, кажется, что память — это единственный кусочек справедливости, который мы можем отстоять. Мы можем гарантировать убитым людям, что память о них будет справедливее, чем судьба, которая их постигла». 

«Человек живет так, как получается»

Поселок Шин-Мер стоит посреди степи, в долине речки Передняя Элиста. Три улицы, школа с 14 учениками, медпункт, точка выдачи Ozon, продуктовый магазин. Скромные одноэтажные дома — многие из них саманные, построенные в 1958 году первыми возвращенцами из сибирской ссылки. 

Высокий курган при въезде в поселок, на котором стоит памятник депортированным землякам, шинмерцы считают сакральным местом. 

«Наши предки приходили сюда молиться. Жара — просили дождя, холодно — просили тепла. Когда сын [женился] или дочка выходила замуж, проводили здесь обряды. И этим памятником мы отдаем дань уважения нашим предкам за то, что они выжили и сохранили культуру», — рассказывает 45-летняя Татьяна Мацакова. На ней черное платье с национальным узором, к груди приколота георгиевская ленточка. 

Татьяна родилась в Шин-Мере, работала учителем, завучем в местной школе, библиотекарем, с 2018 года руководит центром соцобслуживания в поселке Кетченеры, куда раньше добиралась на попутках. Два года назад Татьяна получила права и теперь ездит на служебной «Ладе Гранта». В конце 2023 года Мацакова стала депутатом Народного Хурала от партии «Единая Россия». Сейчас она в отпуске, но ей поминутно звонят с рабочими вопросами — и она переходит на калмыцкий язык. 

Под памятником, на краю тополиной рощи, стоит новенький буддийский храм — хурул. Его в 2019 году построил фермер Баатыр Мацаков, супруг Татьяны. Мужчина, объясняет она, исполнил завет своей матери, которая хотела, чтобы у шинмерцев был свой хурул. 

«Строили опять сами, хозспособом, как и памятник. Баатыра поддержали его сестры, братья и остальные земляки. Мы как большая семья. Конечно, можем поругаться: мы же живой организм, у нас не может быть все идеально. Но потом все равно мы снова семья», — рассказывает Татьяна. 

Задолго до хурула в Шин-Мере появилась ступа Победы — и тоже по инициативе местного жителя, бывшего учителя физкультуры Василия Кандуева. Ступу построили в честь земляка — монаха и буддийского учителя Геше Вангьяла, внутрь как реликвию положили его вязаную шапочку. Жители сами насыпали курган, красили, крутили молитвенный барабан с 67 миллионами мантр. На строительство ступы сделала пожертвование группа «Аквариум», Борис Гребенщиков* выступал на ее открытии в 2007 году.

«Сюда приходят мамы, сестры, супруги тех, кто находится сегодня на территории специальной военной операции. Родители, у кого дети учатся за пределами республики или за границей. Эта локация — часть нашей жизни. Мы получаем здесь энергию и успокаиваемся», — поясняет Татьяна.

В разгар буднего дня Шин-Мер, в котором живут полторы сотни человек, как будто дремлет. Ветер гонит пыль по пустынным улицам и едва не вырывает с корнем маленькие колючки на тонких стеблях. На дороге толпятся овцы, под ногами кизяк. Во дворах никого: все в поле, сеют озимые.

Жизнь кипит в клубе: здесь дают патриотический концерт «С любовью к родине». В здании собираются 30 школьников из разных поселков Кетченеровского района в красных футболках с надписью «Первые». 

У входа в зал — большой плакат с именами и фотографиями репрессированных багшин-шебенеровцев, который напечатали к открытию памятника. Среди десятков лиц под надписью «Сибирь моя, боль моя» есть и портрет Гиляны — бабушки Татьяны Мацаковой. Девочке было 12 лет, когда ее с родственниками выслали в Алтайский край. В ссылке Гиляну насильно выдали замуж, и она ушла от супруга через две недели. А когда в начале пятидесятых девушка принесла домой с поля 200 граммов зерна, ее посадили на пять лет. В иркутской тюрьме Гиляна мастерски научилась класть пятиоборотные печи и после возвращения из Сибири сделала такие многим в Шин-Мере. 

«Жалоб я от бабушки никогда не слышала — она просто повествовала. Про тюрьму говорила: “Ух, я зверь, выдержала”. Когда ее срок закончился, начальник говорит: “Галина, тебе надо уходить”. А ей некуда идти: тюрьма стала ей домом», — рассказывает Татьяна.

Второй раз замуж Гиляна вышла в 28 лет за земляка Петра. В Сибири у них родились и умерли двое детей. Третья девочка, тетя Татьяны, выжила — с ней семья вернулась в Шин-Мер. 

Мацакова вспоминает, что «бабушка была очень добрая и хохотушка». В Шин-Мере Гиляна мыла полы в клубе, собирала яблоки и груши, работала в поле. Петр разносил почту и возил воду на пастушьи стоянки в степи, выращивал в своем саду арбузы и тыквы. Хозяйство он вел очень аккуратно: всегда белил сараи, чистил стойла для коров — говорил, что научился этому в Сибири у ссыльных немцев. 

Когда дети не хотели есть суп с жиром, дедушка злился: «Вы не знаете, что такое голод!» Петр вспоминал, как в ссылке однажды ночью земляк позвал его достать павшую скотину из скотомогильника. 

«Я, говорит, в яму прыгаю, вытаскиваю. Мы отряхиваем мясо от червей, начинаем мыть в марганцевой воде. А потом жарили, и нам казалось так вкусно! А вы есть не хотите, что бабушка вам готовит», — вспоминает Татьяна. 

На советскую власть, по ее словам, бабушка с дедушкой обиды не держали:

«Они как-то иронизировали на эту тему: “А мы что, простой народ? Какая разница, какая власть пришла, лишь бы у нас был хлеб на столе, лишь бы войны не было”. Есть же фильм, когда красные пришли — дедушка красную шапку надевает, белые пришли — другую. Бабушка Гиляна всегда говорила, что нельзя осуждать людей, потому что “человек живет так, как получается”».

В зале клуба висит родовое древо, на нем перечислены пять родов, представители которых живут в Шин-Мере. В Калмыкии принято знать своих предков. Нарисовать семейное древо на листе бумаги или заказать художнику и повесить на стену — обычное для калмыцкой семьи дело. 

«Человеку требуется корень. Человек без корня — это же не человек как бы, — объясняет Татьяна. Она переживает, что городские жители забывают родной язык: — Глобализация идет, мы теряем культуру, язык. А поколения наших бабушек и дедушек передавали информацию из уст в уста и сохранили язык». Внуки Татьяны калмыцкий понимают, но свободно на родном языке не говорят. 

Начинается концерт, сотрудницы районных школ и клубов исполняют военные песни. Возле сцены стоят флаги — российский триколор и желто-голубой флаг Калмыкии. 

Учительница истории в шинмерской школе Лариса Кандуева выступает с песней «Это просто война». Перед этим она рассказывает со сцены: «Песня очень созвучна событиям, которые происходят сейчас на специальной военной операции. Многие наши молодые ребята, которые уходят на фронт, остаются навечно героями…» Воевать в Украину из Шин-Мера ушло около 30 человек, семеро из них уже погибли и были похоронены с почестями.

В школьном музее висят портреты шинмерцев, потерявших жизни на разных войнах: Великой Отечественной, афганской, чеченской, в Украине. 

К 80-летию Победы жители обновили советский памятник багшин-шебенеровцам — участникам Великой Отечественной войны, который стоит на холме неподалеку от поселка. За полтора месяца шинмерцы собрали более 700 тысяч рублей на реставрацию (треть выделили из сельского и районного бюджетов) и сами помогали его обустраивать. На черных табличках перечислили имена 138 шинмерцев, которые ушли на ту войну. 

«У нас сильно выражено желание что-то делать для своего поселка. Не знаю, откуда это. Дань уважения своим предкам, что ли?» — разводит руками Татьяна Мацакова.

«Желаю, чтобы такого больше не было» 

Людей, которые были депортированы взрослыми и хорошо помнят те события, в Калмыкии почти не осталось. Но еще живы те, кто оказался в Сибири маленькими детьми. 

Анне Менкеевой летом исполнилось 85 лет. Около 25 лет назад она переехала из Шин-Мера в поселок Кетченеры, к сыну и невестке. Говорит Анна в основном на калмыцком языке. На ней платье с серебряным узором, ярко-зеленая косынка и золотистые серьги.

В ссылку Менкеева попала в три года — с мамой, старшим братом и сестрой. Отец в это время был на фронте. Сестренка почти сразу умерла — Анна помнит только сверток на руках у мамы.

Анна окончила четыре класса: ходить в школу было не в чем. «Мать сторожем работала, утром придет — я ее валенки надену, иду в школу». Девочка работала на сенокосе и в огороде, а зимой по ночам ходила в лес «воровать дрова» — подбирать валежник не разрешал лесник. Идти нужно было непременно в буран, чтобы не оставить следов. Из хорошего Анна помнит, что «собирали много ягод» и иногда ходили с подружками на танцы. 

В 1955 году отец Менкеевой из Широклага приехал к семье в ссылку, в Сибирь. Через три года он умер, и на родину они вернулись без него. Анна вспоминает, как они добрались до железнодорожной станции Абганерово, а потом она 10 дней шла пешком в Шин-Мер: перегоняла коров. Из поселка Анну с мамой и братом забрали на пастушью точку в степи — ухаживать за скотиной. Потом Анна вышла замуж, стали рождаться дети. Трудилась разнорабочей, затем в детском саду. В 40 лет Анна овдовела.

«Пять детей, 15 внуков, 11 правнуков!» — с гордостью говорит Менкеева. 

Ее подруга, 85-летняя Галина Нохашкина, живет в Шин-Мере в одноэтажном доме на центральной улице. Женщина рассказывает, что на завтрак любит овсянку с сахаром и сливочным маслом, а по выходным ее навещают внуки, которые живут в городе. Галина переживает: с самого утра нет электричества, а она хочет посмотреть сериал. 

В сибирской ссылке Галина, как и Анна, оказалась в три года. Мама рассказывала ей, что выселяли жестоко — два солдата с автоматами встали возле двери и не разрешили взять никаких вещей: «В чем были — вышли из дома».

Галина отучилась три класса: нужно было нянчить сестренку, потому что мать целый день работала. Женщина достает из шкафа большую фотографию, завернутую в целлофановый пакет: девочка в школьной форме с черными косами смотрит прямо в объектив. В ссылке мама умудрилась пригласить фотографа, чтобы тот сделал фото дочери на память. 

«Похожа? — хохочет Нохашкина. Она долго смотрит на фотографию, вздыхает: — Сибирь. 13 лет».

В Калмыкию Галина вернулась в ноябре 1956 года — с мамой и пятилетней сестрой: отец погиб на войне. На вопрос, случались ли в ее молодости радости, Галина отмахивается: «Какие там радости?» Всю жизнь она проработала в совхозе и детском саду.

На открытие памятника депортированным Галина не попала: была в городе, у сестры. Потом попросила соседей отвезти ее на машине. Приглашение на церемонию она хранит на видном месте — над лампадкой.

В 2023 году, к 80-летию депортации, Нохашкина получила два благодарственных письма — от губернатора Калмыкии Бату Хасикова и от главы района Санала Годжурова. Чиновники хвалили женщину «за активную работу на благо родной республики после возвращения из Сибири в родные степи». «Ваши имена и славные дела служат для сегодняшних детей и молодежи ярким примером патриотизма», — говорится в письме губернатора. 

Вспоминая Великую Отечественную войну, Галина вздыхает: считает, не случись она, калмыков бы не депортировали. По ее словам, рассказывая внукам о тех событиях, она повторяет:

«Я вам желаю, чтобы такого больше не было».

* Признаны Минюстом РФ «иноагентами».