«Сейчас вообще не время умирать» Как матери политзаключенных находят силы бороться, когда ребенок оказывается в тюрьме

В репрессивной системе человеческая близость становится фактором риска. Родные политзаключенных тоже оказываются под ударом: после ареста жизнь рушится и складывается заново, но справляться с новой реальностью часто приходится без поддержки, права на голос и возможности взять передышку и восстановить силы.

Мы поговорили с мамами Егора Балазейкина*, Валерии Зотовой* и Василия Жаркова. Каждая из героинь — кроме пережитых испытаний — делилась чем-то, что позволило ощутить часть огромной внутренней силы, которая не дает им опускать руки. Этот текст — о трех смелых женщинах. О том, как, встретившись с бедой, не просто не сломаться, а начать бороться за своих детей каждый день.

«У кого вообще просить помощи?» 

28 февраля 2023 года 16-летний гимназист Егор Балазейкин* бросил** в военкомат в Петербурге бутылку с керосином. Она не загорелась, но Егора арестовали и позже приговорили к шести годам лишения свободы.

Арест сына стал тяжелым ударом для семьи. Особенно тревожно было из-за диагноза — у Егора аутоиммунный гепатит, болезнь, вызывающая фиброз печени. Суд не принял** это во внимание при вынесении приговора. Администрация колонии до сих пор игнорирует стремительно ухудшающееся состояние молодого человека.

После ареста Татьяна, мама Егора, не знала, что делать. Ни привычные СМИ, ни адвокат не могли объяснить, как защитить подростка, обвиняемого по «террористической» статье.

«Когда Егора отправили под арест на два месяца, мы оказались в каком-то вакууме, — рассказывает Татьяна. — Не знаешь, куда бежать. Вроде и адвокат найден, а толку никакого, потому что он тоже плавает в таких этих делах, о политической составляющей не подозревает: выходит из суда с круглыми глазами и говорит: «Быть такого не может, чтобы ребенка отправили под арест за какую-то брошенную бутылку! Бред какой-то!»

Это, конечно, первые мгновения — когда ты приезжаешь домой и вообще не знаешь, что делать: кричать, плакать, бежать, просить помощи… У кого вообще просить помощи?»

16 декабря 2024 года к 19 годам** колонии был приговорен 24-летний Василий Жарков.

Молодого человека обвинили в попытке вступить в легион «Свобода России»*** и в разведке военного объекта. По версии следствия, Василий фотографировал мачту связи и пытался проникнуть на территорию военной части, чтобы передать данные противнику.

Светлана Жаркова уверена: сына пытали. После допросов его трое суток не могли привезти на заседания, а на фотографиях из зала суда она заметила у него следы побоев. По ее словам, Василия содержали в СИЗО при минусовой температуре и отказывали в медицинской помощи, даже когда он серьезно заболел.

Дело Жаркова было засекречено весь год, пока шло следствие и суды. Семья пыталась самостоятельно разобраться, как защищать сына. «Когда Василия арестовали, у меня не было никакого представления, что делать, к кому обращаться. Абсолютно никакого», — говорит Светлана. Журналисты и правозащитники пытались выйти на контакт, делиться информацией с ними было запрещено. 

Защитника нашли в соседнем городе, но он ранее не сталкивался с делами о госизмене. По словам мамы Василия, адвокат работал «как мог», но информации все равно не хватало.

28 июня 2023 года к шести годам колонии по обвинению в покушении на теракт приговорили** 19-летнюю Валерию Зотову*. 

По версии следствия, Валерия якобы действовала по заданию украинских спецслужб и планировала поджечь здание, где собирали помощь российским военным. Однако девушка поджог не совершала и не подтверждала такие намерения. Вину признала только под давлением силовиков — и позже отказалась от своих слов.

Ночью после ареста в квартиру Зотовых ворвались с обыском. «Приехали фээсбэшники в полном обмундировании, с оружием, в масках. Я спала, они разбудили, подняли и стали спрашивать, есть ли у меня оружие, гранаты», — вспоминает Светлана Зотова*, мама Валерии.

Только на выходе один из силовиков обронил фразу: мол, обыск связан с арестом дочери. Где именно находится Лера — не сказали. 

Валерию удалось найти только на четвертый день. В дни поисков Светлана не могла ни спать, ни есть. Старший сын посоветовал ей обратиться в ОВД-Инфо**. Там подсказали, что делать дальше.

Спустя некоторое время мать узнала: в момент задержания Леру избили, затем увезли на допрос. На допросе, по словам Светланы, девушку пытали.

«Они ее били. Заставляли стоять на снегу без обуви и носков, в одних трусах и футболке. Окунали головой в сугроб. Сутки не кормили и не поили, только выводили в туалет. А на ночь пристегнули наручниками к идущей под потолком раскаленной радиаторной трубе. Прижали при этом спиной к самой батарее так, что от жары она чуть не угорела, задыхалась всю ночь», — вспоминает Светлана.

Защита ребенка — полноценная работа

Вся повседневная жизнь матерей политзаключенных — быт, забота о других членах семьи, работа, увлечения, — оказалась на втором плане. Силы пришлось направить на борьбу за свободу и здоровье детей, за возможность увидеться с ними. Изучение материалов, переписка, суды, передачи, адвокаты — все это стало полноценной работой без выходных. Взять передышку и прийти в себя от эмоциональных потрясений было некогда. 

Татьяна Балазейкина погрузилась в изучение документов и юридических материалов. Это, по ее словам, помогало не утонуть в отчаянии, найти опору в чем-то рациональном. При этом женщине удалось сохранить основную работу — она продолжила преподавать как репетиторка. 

Ее супругу повезло меньше. Даниэля Балазейкина уволили спустя полтора месяца после ареста сына из-за проверок ФСБ и полиции.

Близким политзаключенных регулярно приходится посещать судебные заседания, заниматься документами и передачами. Такой ритм очень тяжело совместить с работой по найму, отмечает Татьяна.

В семьях Валерии Зотовой и Василия Жаркова матери не были официально трудоустроены на момент ареста детей. Отцам удалось сохранить работу, несмотря на высокие эмоциональные и физические нагрузки.

Светлана Зотова* не только работала над защитой дочери, но и сама попала под политическое преследование. Спустя месяц после задержания Леры силовики пришли за ней.

В декабре 2023 года 2-й Западный окружной военный суд в Москве приговорил** Светлану к штрафу в размере 350 тысяч рублей за несколько комментариев к постам в телеграм-каналах. Светлана, как и позже ее дочь Валерия, была внесена в список террористов и экстремистов.

Женщина рассказывает о произошедшем с юмором — говорит, что была готова сесть в тюрьму, собирала сумки, шутила о ситуации с мужем. 

«Не хочу, чтобы ей чего-то не хватало»

Формально государство обеспечивает заключенных, но на практике почти вся поддержка ложится на плечи родных. Бóльшая часть бюджета семьи уходит на передачи, лекарства, адвокатов и прочие нужды детей в заключении.

Светлана Жаркова делится: «Мы скидываемся всей семьей, чтобы как-то уложиться в эти расходы. Я бегаю по магазинам, ищу, где что подешевле, чтобы выгадать хоть какую-то копейку. Адвоката ведь тоже оплачиваем — это очень большие траты».

Татьяна Балазейкина рассказывает: «Ты думаешь — сейчас суд пройдет, хотя бы расходы на адвокатов отвалятся. А после суда оказывается — еще апелляция. После апелляции — кассация. А после кассации адвоката уже не убрать из дела, потому что теперь нужно контролировать все, что происходит в тюрьме. Траты на юридическое сопровождение безостановочны — пока человек не освободится. Может, они не закончатся и после освобождения».

Первые расходы на адвокатов покрыла бабушка Егора. У нее на войне с Украиной погиб сын. «Гробовые» пошли на защиту внука.

Для семьи Балазейкиных ситуация усугубляется необходимостью регулярно покупать жизненно важные лекарства. Медицинская помощь в СИЗО и колониях почти не оказывается, даже направлений на базовые обследования приходится добиваться месяцами через адвокатов. При диагнозе Егора — аутоиммунный гепатит с фиброзом печени — промедление может стоить жизни.

Светлана Зотова отмечает, что со временем расходы на содержание дочери в колонии не уменьшаются: «С каждым разом все дорожает. Даже когда нам помогают — все равно приходится добавлять. В месяц уходит до 50 тысяч, особенно если нужны вещи. Я не хочу, чтобы ей чего-то не хватало. Хотя, думаю, все равно не хватает — она же не одна ест. У нее там подруга, а той передают меньше — Лера делится с ней.

А нам же нужно платить еще за коммуналку, покупать младшей дочери одежду (на момент задержания Валерии ее младшей сестре было 13 лет. — Прим. ред.). И самим на что-то жить… Тяжело. Тюрьма — дорогое удовольствие». 

«Зачем он вообще в эту политику поперся?»

После ареста сына Татьяна Балазейкина оказалась в другой реальности — далекой от повседневной жизни ее друзей и родных. Контраст стал слишком резким, а разговоры — все сложнее.

«Я пересмотрела взаимоотношения с близкими людьми, с которыми прошла полжизни, а то и всю жизнь. Когда начинались разговоры вроде «нельзя идти против своей страны, когда она в беде”, я просто прощалась. Вычеркивала из контактов и прерывала общение. У меня не было сил кого-то переубеждать». 

Вначале поддержка была: друзья звонили, интересовались делами, говорит Татьяна. Учителя Егора — ее подруги — пытались быть рядом. Но постепенно каждый вернулся к своей жизни.

Разрыв произошел и с родственниками. 

Семья Татьяны осталась в Казахстане, откуда они с мужем переехали в Россию в 2003 году. Общение быстро стало напряженным.

«Родственникам, понимаете, до того, что происходит в России… Мы-то, живя здесь, не вполне понимали, что происходит. Какие-то кусочки где-то вылавливали, но целостной картины у нас не было. А уж у них — тем более».

Непонимание касалось не только политики. Сам факт ареста Егора вызывал недоумение. «Они говорили: “Ну дурак он, что ли? Кто его просил? Сидел бы себе, учился спокойно. Зачем он вообще в эту политику поперся?”».

Особенно тяжело Татьяне давались разговоры с матерью.

«Единственный, кого я продолжала убеждать, — это моя мама. Когда она начинала плакать и говорить: “Ай, дурачок какой, куда он полез?” — я не могла позволить ей так думать о собственном внуке. Все время с ней говорила. Объясняла: “Мам, какой же он дурачок? Ты вообще пойми, про кого ты говоришь!” И знаете, мне удалось… не переубедить, но объяснить. Она скачала телеграм, подписалась на “Север.Реалии”**, “Политзек-Инфо”. Теперь очень внимательно следит за всем».

Светлана Жаркова, рассказала, что после ареста сына семье пришлось испытать серьезное давление — неожиданно его источником стал сосед по дому. «Активист», как называет его Светлана, расклеил на каждом этаже листовки с осуждением семьи Жарковых.

«Реакции были разные: кто-то с нами продолжал здороваться, кто-то отстранился. А кто-то просто говорил нам добрые слова, выражал поддержку.

Если человек даже просто не перестал здороваться — это уже было хорошо», — вспоминает Светлана.

Жаркова рассказывает, что когда написала об этом в общем чате, одна женщина ответила: «Как я вас понимаю. У меня родственники были “врагами народа” еще в 30-е».

«Кто-то отвернулся, кто-то отказался… Мы этих людей не осуждаем. Мы их, в общем-то, жалеем», — резюмирует она.

«Ужасает, что не заканчиваются новые знакомства»

Вместо разрушенных социальных связей постепенно появляются новые. Татьяна Балазейкина познакомилась с родственниками политзаключенных, проходящими через схожие испытания, и теми, кто просто сопереживает ее сыну: волонтерами, активистами, журналистами и просто неравнодушными людьми.

«Среди новых знакомых — не только мамы узников, но и жены, дети, сестры… А пап, кстати, очень мало», — замечает Татьяна. 

Но количество людей в чатах близких политзаключенных растет — и это повод для дополнительных переживаний: «Значит, это новые аресты и новые приговоры, что очень сильно удручает. Ужасает, что не заканчиваются эти новые знакомства».

Светлана Зотова тоже активно общается с политзаключенными, их родными и теми, кто вовлечен в поддержку.

«Я сама поддерживаю политзаключенных через “Почту России” и разные электронные сервисы — столько, сколько физически тяну. В активной переписке состою более чем с тридцатью из них. Да, это много. И я каждый раз говорю себе, что больше не возьму новенького, но все равно беру, когда информация о ком-то достойном и малоизвестном появляется в сводках новостей», — делится Светлана.

«Я виню себя»

Татьяна до сих пор злится на себя за то, что не заметила изменений в эмоциональном состоянии сына до того, как Егор бросил бутылку в военкомат. И сейчас переживает, что письма, звонки, свидания позволяют делиться важным, но не сближают по-настоящему. 

«Он растет, взрослеет — но не там, где должен, не в той среде. Полностью от нас оторван. Мы, наверное, даже на двадцать процентов не понимаем, какой жизнью он сейчас живет. Егор не рассказывает нам всего, чтобы не тревожить лишний раз. Мы не знаем, через что ему приходится проходить, сколько оскорблений выслушивать ежедневно. А он, находясь в этом тюремном вакууме, тоже не до конца понимает, как живем мы», — делится Татьяна.

«Это очень болезненно. Раньше, если у нас были разные точки зрения, мы совершенно спокойно спорили или ругались, но все равно приходили к согласию. Сейчас я понимаю, что не готова с ним ругаться. Совсем не то время, когда нужно что-то доказывать, говорить, что он в чем-то не прав. Эта недоговоренность висит в воздухе, в напряжении. Ты стараешься лишний раз его не трогать, потому что ему и так плохо. 

Я думаю, что мы, конечно же, ко всему вернемся, проговорим и поставим точку. Но когда настанет этот момент — совершенно непонятно».

Светлана Зотова ищет разные способы поддерживать дочь. «Когда в письмах видно, что у Леры упадок сил, я это сразу понимаю. Эмоциональные перепады бывают у всех, кто сидит. Тогда я ей пишу: “Приеду к тебе, привезу много новостей — и из них много хороших”. Чтобы она ждала меня с надеждой…», — делится Светлана с «Гласной».

Долгожданные длительные свидания очень важны для них обеих, но их на деле сокращают. Официально заключенным и их родственникам дается трое суток, но времени часто отводят меньше — позже отпускают из камеры, раньше уводят.

«Когда мы встречаемся, сначала плачем. Потом смеемся. Затем — по-разному. Доченька тоже старается обо мне позаботиться. На мой день рождения неравнодушная женщина, которая переписывается с Лерчиком, по ее просьбе отправила мне букет моих любимых ромашек», — рассказывала Светлана в интервью проекту «Слово защите».

Родные Василия Жаркова с самого начала старались как можно чаще быть рядом: приезжали на каждое судебное заседание, добивались свиданий, писали письма, собирали и передавали передачи. Каждый из близких поддерживает Василия по мере возможностей. «Никто не остался в стороне», — делится с нами Светлана Жаркова.

В июне Василия перевели в тюрьму — ФКУ Т-2 УФСИН по Липецкой области, расположенную в городе Ельце. Именно там он проведет три года заключения.

В тюрьмах — в России их всего восемь — содержат не только «госизменников», но и осужденных за особо тяжкие преступления. Условия содержания там считаются самыми строгими.

Это проявляется в первую очередь в ограничениях на свидания и посылки. В СИЗО мать Василия могла видеться с ним чаще: в месяц там положены два краткосрочных свидания по четыре часа. Для каждого ей приходилось лично получать разрешение на Лубянке. В тюрьме правила гораздо жестче: в год заключенным разрешено всего два коротких четырехчасовых свидания и два длительных, по три дня. 

Для Василия, которого сейчас содержат в строгих условиях, ограничения еще суровее: ему доступны только два краткосрочных и одно длительное свидание в год. Посылки также строго лимитированы: одна посылка весом до 20 кг и одна бандероль до 5 кг в год.

Для сравнения, в колониях общего режима осужденным разрешено получать шесть посылок и шесть бандеролей в год при обычных условиях или три посылки и три бандероли при строгих условиях содержания.

Помимо этого, тюрьма в Ельце находится значительно дальше от дома Жарковых, чем СИЗО, что делает поездки к Василию затратными и утомительными.

«Когда ее закрыли в карцер, у меня истерика была»

Шок от ареста, ежедневные переживания и изнуряющая борьба за безопасность детей — все это не проходит бесследно для здоровья.

Татьяна Балазейкина вспоминает: когда активная фаза защиты в судах завершилась, накопленный стресс дал о себе знать — наступило физическое истощение.

«Объем работы помогал как-то держаться в тонусе. А когда все закончилось, Егора окончательно посадили в тюрьму — когда мы прошли все этапы, вплоть до кассации, — стало понятно, что ты уже ничего не можешь сделать. Ты больше ничего не можешь сделать, чтобы защитить ребенка. Как только активная работа закончилась, я начала болеть. У меня болит вообще все».

Татьяна вспоминает: в какой-то момент стресс начал преследовать ее даже по ночам.

«Мне часто снились ужасные сны — как будто Егор погиб. Прямо вот мертвый у меня на руках.

Я просыпалась в ужасе. Пошла к психологу, говорю:  “Я скоро с ума сойду с этими снами, невозможно — каждое утро просыпаешься в панике”».

Светлана Жаркова говорит о своем состоянии почти вскользь, но многое понятно без слов. Она инвалид II группы, у нее гипертония и ишемическая болезнь сердца. Пережитые испытания сказываются на здоровье: даже при удивительной моральной стойкости и поддержке семьи эмоциональные и физические перегрузки даются тяжело.

Светлана Зотова, прошедшая через арест дочери, обыски и допросы, старалась сохранять стойкость и во время следствия по своему делу. Вместе с мужем они искали повод посмеяться, не давая стрессу разрушить здоровье еще сильнее.

«Мы в семье смеемся. Говорю мужу: “Не хочу, чтобы ты у меня был на суде”. Он такой: “А что? Хочу посмотреть, сколько тебе дадут”. А что делать? Сидеть и ныть? Переживать? Здоровье еще больше тратить? Я и так из-за Леры все нервы себе вытрепала. У меня уже глаз перестал видеть. А когда ее закрыли в карцер, у меня вообще истерика была».

Но, признается Светлана, накануне оглашения приговора, 7 декабря 2023 года, она не спала всю ночь.

«Я не знала, что смогу столько выдержать»

Даже когда привычный мир рушится, распадаются человеческие связи, а стресс подрывает здоровье, героини находят силы действовать, бороться и поддерживать других.

Но всегда ли они были такими сильными? Спрашиваем: «Что вы узнали о себе за это время?»

Светлана Зотова отвечает без колебаний: у нее всегда был крепкий характер. Даже когда ей запрашивали семь лет колонии за комментарии в телеграме, она встретила этот момент с поднятой головой.

«Я уже приготовилась сесть. Была настроена, и меня это даже нисколько не угнетало. Такой характер у меня, видимо, сильный. Плакать, слезы лить я не буду».

Светлана Жаркова рассказывает: после того как с дела сняли гриф секретности и общение с внешним миром стало возможным, Василию начали писать волонтеры, появилась поддержка. Это хоть немного облегчило ситуацию.

То, что раньше казалось непереносимым, раскрыло в ней неожиданные внутренние ресурсы — не только для борьбы за своего сына, но и для поддержки других, оказавшихся в похожем положении.

«Господь благословил — и на помощь, и на труд, о котором я даже не подозревала. Я не знала, что смогу выдержать столько испытаний, столько трудностей. И еще других утешать. Переписываемся в чатах с родственниками, я стараюсь поддержать, поделиться тем, что сама уже узнала, через что прошла».

Татьяна Балазейкина рассказывает: Егор — ее единственный и долгожданный сын. Он всегда был для нее важнее всех и всего. Когда его арестовали, мама Татьяны, живущая в Казахстане, впала в отчаяние.

«Говорила: “Ой, я умру, не переживу этого”. А я ей сказала: “Мам, если хочешь — умирай. Но я на похороны не приеду. У меня сейчас есть чем заниматься. Обижайся, говори, что я плохая дочь, но у меня сын в тюрьме. Мне нужно бросить туда все силы. Поэтому, пожалуйста, соберись. Помоги мне пройти этот путь. Не надо сейчас умирать. Не время. Потом когда-нибудь мы все умрем”».

Но раньше, признается Татьяна, она даже представить не могла, что справится с такими испытаниями.

«Я всегда думала: если, не дай бог, с моим ребенком что-нибудь случится — все, я сразу умру. Даже не доеду ни до какой полиции — меня просто не станет. А сейчас думаю: уже два года и два месяца прошло. Не умерла.

Более того, я даже по-другому теперь на это смотрю.

Некоторые мамы говорят: “Я бы сейчас выпрыгнула из окна, и пусть дальше все будет без меня”. А я думаю — как так? Ты же тогда его больше не увидишь. Не поговоришь по телефону. Не встретишь на выходе из колонии. Не увидишь, как он дальше самореализуется. Это же кошмар. Я вспомнила тогда, что говорила маме: сейчас вообще не время умирать.

Хотя раньше я думала иначе: либо с ума сойду, и меня в психушку увезут, либо пойду и утоплюсь или повешусь — что угодно. Потому что невозможно выдержать, каждую секунду думаешь: “Что там с ним? Как он? Его избили? Его пытают?” В голову лезет всякое.

За это время я узнала, что, оказывается, у меня больше сил, чем я думала. Ты думала, что умрешь, а, оказывается, не умерла. Ты сильнее оказалась».

«Тебя окатывает волной силы, и на этой волне живешь какое-то время»

Светлана Зотова говорит, что главным источником силы для нее остается общение с дочерью. Но помогает и общение с другими политзаключенными, и чувство ненависти как внутренняя опора.

«Меня сейчас очень поддерживает переписка с политзаключенными. Я им пишу, они пишут. Но это второе. 

А первое, наверное, ненависть. Меня ненависть не съедает. Я их ненавижу — меня больше всего это поддерживает. Я желаю им всего самого плохого. 

Ненавижу не только за то, что они издевались над Лерой — за все эти издевательства я их проклинаю.

Они пытали меня, пытали других — почему я должна их жалеть? Никогда этого не прощу».

Татьяна Балазейкина говорит: живыми для нее остаются только моменты, когда она общается с Егором. Остальная жизнь проходит «механически».

«Общение с Егором придает сил. Хотя бы настроение у него хорошее — покушал, ничего сильно не болит. И тебя окатывает волной силы, и ты на этой волне еще живешь какое-то время».

Еще помогают домашние животные — те, кто нуждаются в ее тепле и заботе.

Светлана Жаркова, делится: внутри появилось чувство, которое помогает продолжать путь. «У меня нет злости — ни к кому, ни к чему. Есть только надежда. И свет в душе. Что все это закончится. Что все вернется на круги своя. Оно не может так долго длиться».

«Я с ним 48 часов в сутки — в этом СИЗО»

Татьяна делится: «В последнее время, как Егора на работу вывели, он звонит где-то в промежуток с 8:30 до 8:45. Вчера он утром не позвонил. Все, понимаете, я уже думаю: “Его в ШИЗО его отправили? Или убили там?” У меня сразу этот бред начинает в голову лезть. Я стараюсь занять себя чем-то механическим. Вечером позвонит — фух, все, выдохнула.

Каждый день думаешь: а как он там сейчас? Вот мы вышли с досмотра после длительного свидания — а как он прошел этот досмотр? Говорили ли они ему что-то? Конечно, все сразу в голове прогоняешь».

Понятно, что пока он не выйдет из дверей колонии, не сядет в машину — наверное, это чувство никуда не денется».

Светлана Зотова* рассказывает, что пишет дочери Лере почти каждый день — пересылает новости, тексты песен, стихи, теплые слова — чтобы дочка чувствовала поддержку: «Нет ни дня, чтобы я о ней не думала и не переживала».

Светлана Жаркова говорит: «Знаете, я с ним 48 часов в сутки — в этом СИЗО. Все время думаю. Все время молюсь. Мы просто ждем его. Ждем и надеемся, что когда-нибудь это все рухнет — и чем быстрее, тем лучше».

Редактура: Агхаси Наапетян

* Внесены Росфинмониторингом в перечень террористов и экстремистов 
** Признаны Минюстом РФ иноагентами
*** Признан экстремистской организацией и запрещен на территории РФ