«Бабушка пыталась меня душить» Как побег из семьи становится единственным способом избавиться от постоянного насилия

Саше 43 года, много лет назад она переехала из провинциального города в Москву, замужем, работает психологом, свободное время посвящает писательству и экоактивизму. Казалось бы, обычные будни взрослого человека. Но самостоятельная жизнь началась у Саши довольно поздно. До 30 лет она вынужденно жила с матерью и бабушкой, не любившими ее, но помешанными на контроле. Родственники Саши не алкоголики, не маргиналы, не сектанты или религиозные фанатики. Но жизнь с ними была невыносимой из-за постоянных упреков, ругани и побоев.

У всех на слуху подобные истории тотального контроля со стороны родителей в северокавказских семьях. Саша русская, ее семья не имеет отношения к Кавказу. Но пережитое домашнее насилие в родной семье во многом похоже на опыт кавказских девушек-беглянок: Седы Сулеймановой, Лии Заурбековой, Айшат Магомедовой и других.

Саша поделилась с «Гласной» историей побега, чтобы показать, что выбрать себя и начать жить свободно никогда не поздно. Ее монолог — напоминание о том, насколько проблемы домашнего насилия в России универсальны и характерны для разных регионов и слоев общества.

«Родственники создавали из меня какого-то монстра, винили в любых неприятностях»

Я была нежеланным ребенком. Никогда не чувствовала ни любви, ни своей уместности, ни связи с родственниками. Всегда была во всем виновата: в любом конфликте в школе, в том, что не так улыбаюсь, что угрюмая, что хочу отрастить длинные волосы. Если не хочу — тоже виновата.

Для семьи я все время была человеком второго сорта. Не знаю зачем, но родственники создавали из меня какого-то монстра, делали крайней в любых ситуациях. Если на мать накричал начальник, то потому, что она вынуждена работать на плохой работе после моего рождения. Все детство это отношение только нарастало. Я левша, и меня очень жестко переучивали, вплоть до побоев. Причем в наказаниях участвовали и школьные учителя. Ударить меня указкой за неправильно поднятую руку было нормальным и делалось с согласия моих родственников.

Я вынуждена была переносить на ногах практически все детские болезни, в том числе высокую температуру и отравления. Когда у меня начались месячные, они были проблемными: шли очень обильно и болезненно. Дома мне никак не помогали. 

Один раз, когда мне стало так плохо, что я сползла по стенке, от матери получила только пинок и таз мыльной воды в лицо. 

Она считала, что я симулянтка и меня не стоит жалеть. В другой раз меня выгнали в школу с температурой 38,7. На дворе январь, у меня был бронхит. Учителя на это особо не обращали внимания, а кто-то даже делал замечания. До сих пор помню фееричную запись в дневнике: «Кашляла и сорвала диктант».

В школе я была объектом травли. Во-первых, потому что была плохо одета. Во-вторых, за других детей могли вступиться родители, а меня в случае школьных конфликтов никто не защищал. Еще моя внешность могла вызывать отвращение: я страдала от очень неприятной кожной болезни, на лице периодически появлялись высыпания и даже язвы. 

Дома меня упрекали в том, что я урод. Я мечтала сходить к врачу, плакала и просила, но мать ни разу не отвела меня к дерматологу или гинекологу. Она активно запугивала, что там меня обязательно заразят и туда ходят только шлюхи. Говорила, что я тоже шлюха от рождения, но она такого дома не потерпит.

Меня всегда убеждали, что такое отношение ко мне — правильное и единственно возможное. Я должна быть благодарна, что мать меня вообще оставила, а не сдала в детдом. 

Мне внушалось, что я дрянь, сука, стерва, лентяйка, симулянтка — такая же, как и мой отец. Я все время хотела узнать, где он, познакомиться с ним. Сначала меня били, когда я об этом спрашивала, попрекали, что я такая же сволочь. Мол, он подлец и я не имею права о нем спрашивать. 

Совсем маленькой, лет в семь-восемь, я убегала и просто стояла на улице, думая, что сейчас отец пройдет мимо, я его узнаю и он меня будет любить. Это было очень глупо, такие детские сказки, которые я сама себе сочиняла. Большая удача, что я была непривлекательной. Будь чуть симпатичнее, могла бы привлечь кого угодно.

«В милиции сказали: девочка, не выдумывай»

Я была книжным ребенком. Научилась бегло читать с пяти лет, в этом была моя отдушина. Но у матери и бабки моя тяга к литературе вызывала ярость. Особенно их бесило увлечение научной фантастикой: книгами Саймака, Уиндема, Рэя Брэдбери, Айзека Азимова. До сих пор не понимаю причину. Когда уже во взрослом возрасте спрашивала их, они говорили, что я читала всякую дрянь и могла «испортиться».

У матери в детстве сочинения вызывали сложности. Она спроецировала это на меня и заставляла по два-три раза переписывать любой черновик. Я в этом совсем не нуждалась. Для меня сочинение было праздником, это было очень легко. Еще я вела дневник и старалась его прятать. Но однажды пришла из школы и застала свою бабушку за чтением моих записей. 

Она сделала замечание, что у меня плохой почерк. Честно скажу, мне тогда, как говорится, «снесло башню». Это был классический аффект. Я вырывала у нее этот дневник. Когда она стала меня бить, я кусала ее. В общем, была совершенно безобразная сцена. Я этим не горжусь. Но, наверное, и стыдиться нет смысла, потому что в такой ситуации только святой выдержал бы. А я на святость не претендую.

Мои родственники не пьющие, они не были маргиналами. Но в какой-то степени это даже хуже. Потому что когда ребенка бьют пьяницы, это воспринимается достовернее. А мне просто никто не верил. 

Я несколько раз приходила в милицию, в том числе когда вся шея была в синяках и ссадинах: бабушка пыталась меня душить. 

Ей что-то не понравилось, и она так меня воспитывала. В милиции сказали: девочка, не выдумывай, иди домой. Когда я пыталась жаловаться учителям в школе, обычно получала такую же реакцию. Кто-то отмахивался, кто-то высказывал сочувствие, но с какой-то неловкостью. Я понимала, что они не знают, как быть, и им тяжело само мое присутствие.

С годами родственники контролировали меня все сильнее. Даже запрещали закрывать дверь в туалет, чтобы я не делала чего-то плохого. Под «плохим» подразумевалось все что угодно: от банального чтения до долгого сидения в туалете, когда мне было больно при месячных.

«Продолжали контролировать даже в вузе»

Мне было лет пятнадцать, когда я поняла, что хочу уехать, не могу здесь оставаться. Возникали мысли об учебе в вузе в другом городе, но я была настолько замучена и забита, что пошла по пути наименьшего сопротивления и поступила в родном городе. Училась хорошо, мне нравилось. Очень любила такой апгрейд: поразительное ощущение, когда ты приходишь утром и знаешь, что к вечеру станешь в чем-то лучше, будешь больше знать. 

Но меня продолжали контролировать даже в вузе. За мной приходили после занятий — это вызывало насмешки, и было стыдно. 

Стоило мне задержаться в библиотеке или на семинаре, просто стоять и что-то спрашивать у преподавателя — я получала скандалы. 

Тогда меня уже перестали бить, но ругань продолжалась: меня называли уродом, говорили, что нужно было сдать в психушку.

В первый раз я попыталась вырваться, когда мне было 19 лет. Денег не было, но я примкнула к одному университетскому мероприятию. Это получилось, даже несмотря на мою внешность (тогда у меня на лице еще были язвы). Все, что оставалось, — купить билет в Москву. Там меня поселили бы в общежитии на две недели, это стало бы началом сепарации от семьи. 

Я поговорила с матерью, потому что остатков моей стипендии не хватало на проезд. Она, разумеется, сказала, что денег не даст и ни в коем случае не отпустит меня в эту, как она выразилась, «жидовскую тусовку». Тогда я отнесла в ломбард золотые сережки, которые мать дарила мне на шестнадцатилетие. Когда она узнала, то сказала, что либо я их выкуплю в ближайшие дни, либо она пишет на меня заявление в полицию о краже. И действительно написала, но потом забрала. Естественно, я никуда не поехала.

После этой неудачной попытки мне было очень тяжело. Но внутри что-то сдвинулось. Я училась на психологическом факультете и стала применять свои знания, искать другие отдушины и способы переключиться. Всерьез думала перейти на заочку и работать уборщицей, чтобы уехать хоть ненадолго. Даже начала об этом спрашивать.

В 20 лет смогла выехать на юг, в первое самостоятельное путешествие. Мать с бабкой дали мне возможность передохнуть — видимо, понимали, что дальше так нельзя, будет срыв. Даже добавили немного денег к моей стипендии. Я жила в какой-то халупе, питалась практически одним хлебом. Было тяжело, потому что у меня аллергия на табак, а под окнами моей конуры курили. 

Но я впервые была одна: могла пойти просто гулять по улицам. Все зависело от меня самой. Этот совершенно фантастический опыт меня окрылил. 

Я стала искать способы привести в порядок внешность. Когда тебе 20 лет и от тебя шарахаются люди в транспорте, это очень больно. Впервые в жизни попала к гинекологу. Не повезло, и я столкнулась с местной карательной гинекологией во всей красе, но все-таки узнала, что ничем ужасным не больна, и смогла вылечиться. 

Мать, видя, что у меня постепенно улучшается лицо, стала одновременно обвинять меня в том, что я шлюха, и активно требовать внуков. Говорила о «женском счастье», мол, она хочет понянчить малыша. Я даже еще не целовалась в 20 лет. Требовать от меня в тот момент внука было, мягко говоря, глупо.

«Внутри меня многое сломалось»

Благодаря психологическому образованию я все больше понимала, что ситуация в моей семье ненормальна. Ненормально, что меня обыскивают, что я живу в системе двойных координат: за одно и то же действие могут сегодня похвалить, а завтра устроить скандал.

Мне хотелось быть собой, писать, участвовать в научных дискуссиях. Я чувствовала, что это приносит мне радость. Очень хотела дальше развиваться в этом направлении. Стала активнее писать стихи. В университете появились друзья и знакомые, тоже пишущие. Это стало еще одной отдушиной. Настоящей, глубокой дружбы не было, но я могла с кем-то общаться на равных. Я поспешно старалась добрать социализации, которой мне не хватало. У матери это тоже вызывало ярость: она могла вырвать телефонную трубку, когда я разговаривала с подругой. Мне тогда уже было 21–22 года.

Когда я окончила университет, произошла история, которая необратимо изменила мое отношение к матери. 

У меня на копчике появилась опухоль. Она чесалась и болела, и я пошла к онкологу. Врач сказал, что, возможно, опухоль злокачественная, нужна биопсия, но проводить ее рискованно, я могу стать человеком с инвалидностью. Альтернативный вариант — это семейный анамнез. 

Я в прямом смысле слова стояла на коленях перед матерью, умоляя сказать, где мой отец. Говорила, что я уже взрослая, мне очень страшно, я боюсь стать недееспособной. Это для меня было ужаснее смерти, потому что я знала, что такое жизнь с неполноценностью. Обещала, что никаких претензий предъявлять отцу не буду, но мать мне отказала. Сказала, что у меня отца нет и я не должна быть симулянткой и сволочью. 

Я выздоровела, опухоль оказалась неопасной, но внутри тогда многое сломалось. Должна быть какая-то грань обид и сведения счетов. Когда человек стоит перед, возможно, смертельной болезнью, мелкие дрязги должны отступать.

В 23 года я поменяла фамилию. Выдержала все — истерики, побои, плевки в лицо. Но о сделанном не жалею. 

Даже в дипломе ее поменяла. Считаю это решение очень правильным. Моя нынешняя фамилия не несет болезненных воспоминаний, я взяла ее из переписки с одним очень талантливым человеком. Та переписка сильно меня поддержала, и если у моей фамилии должна быть связь с кем-то, то пусть будет с ним.

После окончания университета я активно пыталась найти работу. Вернее, вышло так: я получила красный диплом и хотела пойти в аспирантуру. Но мне открытым текстом заявили, что без денег могу поступать до второго пришествия, а успехи в учебе и подвешенный язык ничего не решают. При этом мою дипломную работу хвалили, говорили, что у меня оригинальные идеи, а работа очень интересная и хорошо изложена. 

Я стала работать не по специальности или на таких должностях, где мне платили три копейки. Продолжала активно рассылать резюме и искать вакансии, но мне не везло. И неожиданно узнала, что это не просто невезение. Однажды я мыла голову: у меня длинные волосы, это долгий процесс. Дверь в ванную приоткрыла кошка. Зазвонил телефон. Я ждала звонка только через два часа. Как раз готовилась идти на собеседование. До сих пор помню фразу своей матери по телефону: «Нет, она еще спит. Они вчера до четырех утра гудели, сейчас она вам не ответит». 

Может, нужно было выскочить и заорать, но у меня был шок. Я лишь стояла под струей воды и плакала. Одно дело, когда ты человеку просто не доверяешь… Например, вы не доверите случайному попутчику в транспорте стеречь вашу сумку. И совсем другое дело, когда этот же человек внезапно ткнет вас ножом или ударит. Для меня тогда слова матери были как такой нож.

Сколько я себя помню, я хотела любить свою семью. Но не могла. 
А после тех лживых слов матери по телефону почувствовала, что не смогу дальше с такими людьми вместе жить. Я попыталась найти работу в другом городе, но мне отказали в последний момент — не хочу выглядеть параноиком, но думаю, что это могло произойти из-за подобного поведения матери.

Искала другой способ уйти из семьи. Познакомилась с парнем, хотела выйти за него замуж и уехать. Но все в открытую испортила моя мать. Он был человеком, настроенным на семью. А она устраивала ему истерики. Говорила: «Либо ты пойдешь вон, либо я сейчас выпрыгну с балкона и напишу в записке, что вы меня довели до самоубийства». Говорила: «Я ее не отпущу, да и ты будешь счастлив, что этого не случилось». Я не виню парня за то, что он такое не выдержал. Я сама бы сбежала после первого же скандала.

Еще одной отдушиной стал интернет. Здесь меня никто не мог контролировать. Я купила маленький ноутбук и ходила в интернет-клуб. Нашла друзей на почве общих увлечений книгами. Кое с кем мы общаемся уже лет пятнадцать. Я считаю людей, живущих на расстоянии десятой части экватора, своими лучшими друзьями. К некоторым уже потом ездила в гости.

«До этого будто и не жила»

Я сбежала в Москву, когда мне было 30 лет. В этом возрасте многие считают, что молодость уже прошла, а я ощущала, что до этого будто и не жила. Это было именно бегство. Помню декабрьский дождливый день и свой страх. Если бы об этом узнали мои родственники… В предыдущие несколько попыток уже было все: испорченные вещи, спрятанные документы, истерики-скандалы, когда мне перегораживали путь. Было чувство, что и сейчас все сорвется. Но мне удалось. Позже написала об этом в стихотворении: «Рюкзак казался невесомым, сном наяву в бездонной ночи. Ушла из проклятого дома в мир, долгожданный, и не очень».

Обустроиться в столице помогли интернет-знакомые. Подсказали, у кого снять комнату на первое время. Работу я нашла дней через десять. Большими расходами тогда стали покупка представительной одежды и косметики. Я очень нервничала, боялась, что денег не хватит. С тех пор только один раз была в том городе, где родилась.

В Москве пришлось нелегко. Я сталкивалась с безденежьем, мошенниками — проще перечислить, с чем не сталкивалась. Единственное, что могу сказать, — я не запила.

Даже после переезда родственники не хотели оставить меня в покое. Угрожали, что объявят меня в розыск или напишут заявление, что я ушла в секту. 

Постоянно обрывали телефон, звонили мне на работу. Я устроилась в психологический центр, и там вышла реклама с моим лицом: у меня волосы длиной около 90 сантиметров, выглядело необычно, и фотограф это использовал. А я сглупила: очень обрадовалась и рассказала человеку, который тоже знал мою мать, что у меня профессиональный успех и мой портрет даже в журнале напечатали.

После выхода этой рекламы в центре, где я работала, начались проблемы, я была вынуждена оттуда уйти. У меня нет доказательств, но думаю, что это из-за звонков матери. Центр находился в подвальном помещении, мобильная связь была плохой. Стационарный телефон всегда брала администратор и потом говорила, кого спрашивали. Сначала я услышала: «Вам мама звонила, ей плохо», потом почувствовала перемену в отношении ко мне. 

Я тогда сильно уставала: ездила на работу почти два часа в один конец. Держалась немного в стороне от коллег — я скорее замкнутый человек. Еще в активе уже был выговор за бледный маникюр и отсутствие каблуков. Это было унизительно, директриса цедила: «Ну сходите в салон, что ли». А у меня тогда зарплата была 30 тысяч рублей, половину отдавала за комнату. Какой салон? Все это наверняка тоже сыграло роль.

Я их не виню: кто будет держать специалиста, у которого явно неадекватное окружение? Сейчас мой новый номер телефона мать не знает, и никто из родственников тоже. Для разговора с ними у меня отдельная сим-карта. Нет никакого желания общаться без большой необходимости.

Помню, как в Москве после приезда я видела во дворе сцену: бабушка с внучкой играли на детской площадке в догонялки на роликовых коньках. Пожилая женщина и девочка лет девяти-десяти. Я смотрела в окно, и у меня слезы стояли на глазах. Было горько оттого, что меня всю жизнь ограничивали, шпыняли, оскорбляли. В 14 лет соседки и знакомые матери стыдили за то, что я каталась на роликах: выговаривали, что я взрослая кобыла и надо старшим помогать, а не мотаться, как мальчишка. 

Каждая лезла в мою жизнь, делала замечания, считала нужным меня исправить. Я ненавижу эту черту провинциального менталитета, она душит.

А тут я увидела, как женщина намного старше меня просто живет как хочет. Ей плевать, что скажут соседи. Говорят, что в Москве люди безразличные. Скорее нет, просто никто не лезет в твою жизнь. Здесь у людей есть личное пространство. Той бабушке было неважно, если кто-то считает ее старой для роликов. Это стало для меня символом столицы.

В Москве я чувствую себя свободнее. В родном городе я ощущала себя брошенной и одинокой. Так странно: такой дотошный контроль со стороны родственников и в то же время чувство одиночества.

Тут я познакомилась с тем, кто стал моим спутником жизни. Мы вместе уже давно. У нас много общих интересов. Например, мы экоактивисты, уже семь лет ездим сажать лес — наверное, целую рощу посадили. Разумеется, ссоримся, иногда не понимаем друг друга. Порой хочется его прибить, когда он храпом будит меня по пять раз за ночь. 

Но самое главное — я сейчас просто спокойно живу. Не боюсь, что меня будут обыскивать, кричать, что-то отнимать. Я чувствую себя в безопасности.

Я уже много лет прочойс-активистка: считаю, что если женщина забеременела и не хочет ребенка, то имеет право сделать аборт. Я последовательная сторонница закона о защите от домашнего насилия. Работаю психологом и консультирую многих, кто сбежал, подвергся или до сих пор подвергается насилию. Однажды я нашла в интернете историю Седы Сулеймановой, Лии Заурбековой и других кавказских девушек, которые тоже сбежали — кто-то удачно, кто-то нет. Я им очень сильно сочувствую и переживаю. 

Хочу обратиться к тем, кто сталкивается с насилием дома и собирается убежать, но, может быть, не решается. Правда на вашей стороне. Нельзя обращаться так с человеком, притаскивать взрослого домой против воли. Никакие традиции или религия, ничто не может оправдать бесчеловечное обращение или лишение свободы — это преступление. По себе знаю, как это больно и тяжело. А самое тяжелое — когда срывается попытка побега. Это не просто потраченные силы, время и деньги, у тебя будто вырезают кусок жизни, лишают большой надежды. Побег — это очень трудно, но оно того стоит. Я ни минуты не жалела, что уехала. Единственное, о чем жалею, — что у меня ушло на это так много времени, сил и здоровья. Я хочу поддержать всех, кто в такой ситуации. Защищайте себя. Сил вам.