Карийская трагедия Как первые женщины-политзаключенные ценой собственной жизни изменили порядки в российских тюрьмах в XIX веке

Недавно журналистка Мария Пономаренко, осужденная по делу о «фейках» о российской армии, объявила голодовку. К этой форме протеста прибегают многие политические заключенные по всему миру. Анна Ефимова рассказывает об одних из первых женских голодовок в истории России. Это текст о поисках способов борьбы против жестокости, о личном и коллективном сопротивлении и том следе, который оставили в истории протестов участники Карийской трагедии.

«У меня нет камеры для женщин. Вы первая» 

Участие женщин в российском революционном движении стало заметным только в 1860-х годах. На скамью подсудимых в политическом процессе они попали в 1871 году по делу «нечаевцев». С него началась волна судебного террора, продлившаяся почти четверть века, с 1870-х до середины 1890-х. Тогда суду предали 158 революционерок, некоторых впервые в истории страны наравне с мужчинами отправили на каторгу. 

Однако, когда в 1878 году «бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская попала на каторгу в устье забайкальской реки Кары, местный комендант просто отправил ее жить в семью в соседнем городе со словами «У меня нет камеры для политических женщин. Вы здесь первая».

Cсылать заключенных в бассейн Кары для добычи золота, серебра и свинца стали еще на рубеже XVII–XVIII веков, но женщин здесь до этого не было. Все изменилось к 1870-м годам, когда работы в этих краях стали экономически убыточными и Карийская каторга все больше превращалась в место ссылки политических. 

Попасть на Кару можно было за участие в политических убийствах и создание подпольных типографий. Уроженку Харьковской губернии и участницу «Черного передела» Елизавету Ковальскую, прибывшую сюда в 1882 году, приговорили к бессрочному заключению за создание в Киеве Южно-русского рабочего союза, одной из первых рабочих организаций Российской империи.

В отличие от большинства революционерок того времени и подруг по тюрьме, она не принадлежала к дворянскому сословию и была незаконнорожденной дочерью полковника царской армии и крепостной крестьянки. Однако получила образование благодаря деньгам отца. 

До того как попасть на каторгу, Ковальская держала в Харькове школу для женщин, где рассказывала им о социализме и движении суфражисток. Поскольку такие разговоры были запрещены, школа просуществовала недолго: ее закрыла полиция. После этого она работала учительницей под Санкт-Петербургом и занималась агитацией среди рабочих. 

«Или убить, или делать так, как они хотят» 

Ковальскую на Каре поселили в деревянной одноэтажной женской тюрьме, построенной к тому времени. В ней не было решеток на окнах, столы были покрыты скатертями, стены украшены фоторамками и ветвями молодой лиственницы. Женщины готовили сами тут же, в домике, на маленькой кухне. Им выдавали крупы, хлеб и немного мяса, а надзирательница могла купить какие-либо продукты в ближайшем селе, если у каторжанок были деньги. Овощи они брали в огороде, который разбили во дворе тюрьмы. 

Ковальская проводила дни в готовке, чтении и разговорах с другими каторжанками на политические темы. 

Так продолжалось до 1882 года, когда из мужской тюрьмы сбежали восемь политических заключенных. В женскую тюрьму назначили нового коменданта, из военных.

Тот первым делом перевел каторжанок в неотапливаемый карцер бывшей уголовной тюрьмы, стены которой кишели клопами, а пол частично сгрызли крысы. 

Впоследствии женщин вернули в домики с прежними условиями содержания. Но запретили носить какую-либо одежду, кроме арестантской, и в разы увеличили количество надсмотрщиков. Те позволяли себе оскорблять заключенных. В ответ каторжанки объявляли забастовки. Местным чиновникам несколько лет удавалось отговаривать тюремное начальство от жесткого подавления бунтов: «Их надо или убить, или делать уж так, как они хотят. Умрут, а не подчинятся». Но вскоре все изменилось. 

Борьба в заточении

1888 год, осень. На Карийской каторге суета. Солдаты стали белить стены казенных зданий, ремонтировать крыши и выравнивать дороги. Местное начальство, спекулировавшее на продаже золота вне казны, в спешке приводило в порядок дела на россыпях. 

На тот момент Елизавета Ковальская провела на Каре семь лет. Последний год выдался тяжелым: женщина перенесла цингу и туберкулез. Когда Ковальская узнала, что все приготовления в тюремном поселке из-за того, что туда с ревизией собирается наместник Приамурского края Андрей Корф, она большую часть времени все еще проводила в лежачем положении. 

Каторжанка сказал себе: если Корф придет в женскую тюрьму, вставать перед ним в знак приветствия она не будет.

«Я решительно не могла бы, находясь в плену, вставать перед врагом, с которым я продолжала борьбу и в тюрьме», — писала она. 

Но чтобы не подставлять товарищей и не привлекать к себе лишнее внимание, перед приездом Корфа Ковальская скрылась во дворе женской тюрьмы и легла на лавку. Корф заметил ее только на обратном пути из здания. Он резко развернулся в ее сторону и, приблизившись, раздраженно скомандовал: «Встать!»

По воспоминаниям Ковальской, написанным в советское время, революционерка, продолжая лежать, ответила генералу так: «Я сослана сюда за то, что не признаю вашего правительства, и перед представителями его не встаю». Когда Корф велел свите поднять ее штыками за непослушание, та парировала: «Действуйте. Это будет в pendant к вашей речи к вашим подчиненным, которую вы закончили словами “Помните, господа: сила не в силе, а сила в любви”». 

Генерал-губернатор развернулся и ушел. Спустя трое суток Ковальскую в белье, заткнув ей рот одеялом, похитили посреди ночи. В похищении участвовали несколько солдат и жандармские офицеры. 

Ее бросили на телегу и отвезли на сельскую пристань, словесно издеваясь на ней по пути. В казенном доме на пристани Ковальскую переодели в арестантскую одежду: рубаху и юбку. Во время принудительного переодевания она вырвалась и дала пощечину жандармскому офицеру, за что была избита до потери сознания.

В таком состоянии Ковальскую погрузили в лодку и три дня этапировали до Верхнеудинского тюремного замка. Поскольку теплой одежды у нее с собой не было, солдаты укрывали ее своей. В новой тюрьме Ковальскую поместили в одиночную камеру без права переписки.

Читайте также «Ты не человек — ты просто зэк»

Как женщин пытают, убивают и расчеловечивают в российских колониях. Но они продолжают бороться

Голодовка

Поначалу о происшествии знали только соседки Ковальской по камере — сторонницы «Народной воли» и участницы ее украинских кружков Мария Ковалевская, Надежда Смирницкая и Мария Калюжная. Именно они разнесли весть о похищении среди других политических каторжан и впоследствии стали жертвами Карийской трагедии. 

Вскоре заключенным стало известно, что девушку увезли по приказу генерал-губернатора Андрея Корфа, разозленного отказом Ковальской встать в его присутствии. Но жестокость и грубость, с которыми поручение было исполнено, были инициативой жандармского офицера Масюкова, руководившего похищением. 

Тогда женщины предъявили руководству каторги требование — перевести офицера на другое место работы. Они перестали принимать письма и посылки с воли, поскольку в женскую тюрьму их приносил именно Масюков. В дополнение Ковалевская, Смирницкая и Калюжная объявили голодовку.

В начале 1880-х голодовка была относительно новым, но эффективным средством борьбы среди заключенных революционеров.

К ней прибегали, чтобы добиться изменения условий содержания — например, перевода неугодного надсмотрщика, улучшения питания, предоставления доступа к библиотеке. 

Спустя время местные власти согласились выполнить условие Ковалевской, Смирницкой и Калюжной. Однако в Петербурге посчитали, что «сильное» правительство не должно уступать заключенным. Масюков остался на своем месте.

«Единственное средство — отомстить своей смертью»

В августе 1889 года 27-летняя Надежда Сигида, осужденная за учреждение нелегальной народовольческой типографии в Таганроге, под ложным предлогом пришла в кабинет Масюкова. И ударила его. 

По порядкам того времени офицера, перенесшего физическое оскорбление от заключенного, немедленно переводили на другое место работы. Сигида знала об этом и рассчитывала, что после ее поступка руководству каторги не останется ничего, кроме как избавиться от обидчика Елизаветы Ковальской, несмотря на запрет имперских властей. 

Наместник Корф, узнав об инциденте, запретил увольнять Масюкова. Он также велел наказать Сигиду 100 ударами розог, хотя существовало негласное правило, по которому политических каторжан, бывших в основном дворянами, не подвергали телесным наказаниям. Тем более розгами — ими секли крестьян. Сигида же происходила из обеспеченной семьи греческих купцов Малоксиано, осевших на юге России в XVIII веке. Она окончила женскую гимназию (одновременно с сестрой Антона Чехова Марией) и работала учительницей.

Чтобы исполнить задуманное, Корф издал инструкцию, разрешающую тюремщикам  применять телесные наказания против политических без опасения за последствия.

Порка Сигиды розгами — один из первых известных историкам случаев применения телесного наказания в отношении политической каторжанки в Восточной Сибири. 

В материалах уголовного дела сохранилась телеграмма Корфа, в которой он объяснял свой поступок: «Вы знаете, я не жестокий человек; но если бы опять такой случай, и я, даже зная вперед вероятный исход наказания, все-таки применил бы его. <…> позорно, что мы довели до побоев преступниками начальников».

Сигида легла под розги без принуждения. Как описывали наказание очевидцы, когда девушке стало дурно и она отказалась от воды, ей стали вливать ее в горло насильно. После Сигида не могла идти, было приказано подгонять ее до общей камеры прикладами. Девушка скончалась от увечий в окружении Марии Ковалевской, Надежды Смирницкой и Марии Калюжной, с которыми делила камеру. 

После этого три женщины снова объявили голодовку. В прокламации, переданной ими на волю и выпущенной ссыльными, Калюжная объясняла: «Мы <…> не имеем возможности отомстить другим путем за это насилие и за гнусное поругание над нашей товаркой. Единственное средство у нас остается — отомстить своей смертью. Мы решили заморить себя голодом». 

Через восемь дней после начала голодовки женщины совершили самоубийство. Узнав об их гибели, 16 заключенных мужской тюрьмы приняли смертельную дозу яда. Препарат оказался просроченным. Погибли двое. 

«Русский метод борьбы»

После Карийской трагедии российские власти оказались в центре международного скандала. В 1891 году американский фотограф Джордж Кеннан, несколько лет путешествовавший по Сибири, издал двухтомник «Сибирь и ссылка». В книге, ставшей бестселлером в США, также в деталях рассказывалось о Карийской трагедии. Кеннан стал ездить с публичными лекциями о преследовании политической оппозиции в России, для большего эффекта появляясь перед слушателями в робе каторжника и с кандалами на ногах. 

Одновременно противники царского режима, тайно покинувшие Россию и обосновавшиеся в Лондоне, выпускали статьи и печатали листовки, посвященные этой и последовавшим голодовкам. Так о ней стало известно британским радикальным активистам, которые стали использовать голодовку в своих целях, подчеркивая ее российское происхождение. 

Стремясь смягчить последствия этой информационной кампании, российские власти объявили о закрытии политической тюрьмы на Каре. Они также приняли закон, запрещающий телесные наказания в отношении ссыльных женщин. Для остальных заключенных и ссыльных каторжан-мужчин их отменили только в 1904 году. 

Но бывших карийских политзаключенных эти изменения практически не коснулись. После закрытия Карийской каторги их перевели в обычную тюрьму в селе Акатуй. В качестве возмездия за бунт их подвергли такому же жестокому обращению, как преступников, осужденных по уголовным статьям. 

В июле 1909 года британская суфражистка Марион Уоллес Данлоп объявила голодовку в тюрьме Холлоуэй. В местном женском журнале «Голоса за женщин» писали, что Данлоп прибегла к «русскому методу борьбы». 

Наследие 

Елизавета Ковальская, участница «Черного передела», отказавшаяся встать перед генерал-губернатором Корфом, ничего не знала о событиях, развернувшихся на Каре после ее похищения. О трагедии ей стало известно только через год из записки от товарища на воле, переданной уголовным пересыльным. Тот уговаривал ее не следовать примеру каторжан, покончивших с собой в заключении. В противном случае Ковальской пришлось бы, уверял он, «взять на себя ответственность за новые самоубийства». 

Вскоре после Карийской трагедии Ковальской заменили бессрочную каторгу на 20-летнюю. Отбыв ее, революционерка уехала в эмиграцию. Вернувшись в Россию в 1918 году, Ковальская стала литературным редактором и издателем. Она выпустила несколько книг со статьями и мемуарами о женской политической каторге в Российской империи, Карийской трагедии и Надежде Сигиде, и ушла из жизни в 1943 году в эвакуации на Дальнем Востоке. Генерал-губернатор Андрей Корф, из-за жестокости которого произошла Карийская трагедия, скоропостижно умер в 1893 году. Сегодня его именем названо шесть географических пунктов на Дальнем Востоке.