«Там нет и не может быть доброты — там есть работа» Сотни тысяч женщин остаются без крыши над головой, их уязвимостью пользуются в трудовых домах. Репортаж с улиц Петербурга

Позапрошлый год стал рекордным по смертности среди бездомных в России — по оценкам «Ночлежки», в 2022-м умерло 40 тысяч человек. Только в Москве количество смертей выросло в два раза по сравнению с 2021-м. Этой зимой от аномальных холодов больше других страдают именно люди, оставшиеся без жилья. Сколько их всего — неизвестно. По данным первого независимого российского исследования Validata, речь может идти о 2,1 миллиона человек. Бездомных женщин из них — менее половины. Их опыт бездомности отличается от мужского: они более уязвимы, а срок продолжительности жизни у них на 17 лет меньше, чем у женщин, имеющих жилье. Чтобы заработать, многие устраиваются в трудовые дома.

Корреспондентка «Гласной» встретилась с женщинами, которые переживают холода в статусе бездомных, чтобы узнать, с какими трудностями — и рисками — они сталкиваются при попытке найти крышу над головой и работу. 

«Женщины стараются приходить и уходить парами» 

«Ночной автобус» останавливается на пустыре недалеко от железной дороги, и волонтеры начинают выдавать бездомным миски с горячей едой и хлеб. Худощавая Ирина в пуховом платке ест суп, отвернувшись от толпы. Она дрожит от ветра. 

«Раньше я старалась быстро убежать, получив еду. На меня часто наседали мужчины, кричали в лицо, что я объедаю их, хотя вообще-то на всех хватало, — рассказывает она. — Теперь стало легче, мы все здороваемся друг с другом, иногда общаемся. Если кто меня и оскорбляет, то можно просто отойти в сторону — бить не будут».

Многие женщины, столкнувшись с агрессией в местах получения помощи, в отличие от Ирины, больше не приходят. 

«Первый образ, который всплывает в голове, когда говорят о бездомных, — это неопрятный мужчина, сидящий на вокзальной скамейке, — говорит директор московского филиала “Ночлежки” Дарья Байбакова. — При этом женская бездомность гораздо менее заметна. У мужчин бездомность часто сопряжена с неудачным переездом в другой город на заработки, а у женщин — с насилием в семье. Прося о помощи, женщина попадает в публичное поле, а следовательно, становится уязвимой для разного рода опасностей. Например, получив горячую еду на точке, нужно потом с ней куда-то идти, а пространства рядом бывают плохо освещены, женщина может подвергнуться слежке и сексуализированному насилию». 

Недавно Байбакова сама стала свидетелем сцены жестокости у «Ночного автобуса» в Москве: пожилая женщина то ли специально, то ли по незнанию стала просить воду вне очереди, мужчина развернулся и закричал ей в лицо: «Да ты что, охренела? Страх потеряла?» Потом он продолжил громко обсуждать эту ситуацию с другими мужчинами. 

Байбакова считает, что конфликты между бездомными мужчинами имеют немного другой оттенок: «Агрессор хотя бы понимает, что он может получить сдачи. И формулировок про “потерял страх” я, признаюсь, никогда не слышала в мужских конфликтах. Женщины же стараются приходить и уходить парами. В принципе, это видно невооруженным глазом».

Женщины, пережившие насилие, избегают обращаться в службы помощи бездомным, выяснила исследовательница Евгения Кузинер. Из-за этого женская бездомность остается в тени мужской. 

Это стало особенно очевидно в рамках проекта «Ночлежки» «Неравнодуш», куда бездомные приходят помыться. Несмотря на наличие закрытых кабинок, где можно переодеться в халат, женщины брали талончик рано утром, всех пропускали и заходили в душ последними. Количество посетительниц возросло в шесть раз после введения «женских часов» — многие только после этого решились воспользоваться «Неравнодушем».

«Люди в хостелах и чужих квартирах тоже уязвимы»

Коренастая Ника в цветных шарфах быстро ест гречневую кашу, и на холоде от нее так много пара, что совсем не видно лица. Приговаривает, что из «Мертвых поэтов» всегда привозят все самое вкусное, и заливисто смеется. 

Ника рассказывает, что приехала из Беларуси — родители купили им с сестрой квартиру на Васильевском острове, сестра вышла замуж и подселила мужа, а Ника жила в другой комнате. Подрабатывала фрилансом, гуляла по набережным — «не хотела сидеть в офисе целый день», окончила юрфак и сразу стала писать курсовые и дипломы для студентов. Денег выходило мало, но со своим жильем на все хватало. 

Два года назад сестра умерла. Кто и как переписал квартиру на зятя, Ника так и не разобралась — в какой-то момент он показал документы и сказал собирать вещи. Буквально на улице Ника не провела ни дня — бродила с сумкой до ночи по набережной, а потом позвонила другу. Тот попросил не уходить слишком поздно и не возвращаться слишком рано и вписал на неопределенный срок. 

Дарья Байбакова напоминает, что бездомность не обязательно подразумевает жизнь на улице, без крыши над головой. «Люди, которые живут в трудовых домах, хостелах, чужих квартирах под угрозой насилия, — это тоже категории уязвимых бездомных людей. Кейс вроде “Муж умер, я теперь живу с братом и его семьей, они этому не рады” часто приводит [людей к нам]. Нередко женщины в таких обстоятельствах не имеют возможности уединиться и сталкиваются с насилием», — говорит она. 

Это, например, случай Ирины: она живет в комнате в коммуналке с двумя сыновьями и гражданской женой младшего. Дети пьют, денег в семье не водится, а поесть удается не каждый день. 

В том или ином виде с бездомностью сталкивались 20% россиян, выяснили исследователи НКО «Социальная валидация» по заказу «Ночлежки». Каждый пятый ответил утвердительно на вопрос, приходилось ли более двух месяцев останавливаться у друзей, в хостелах или гостиницах ввиду отсутствия другого жилья. Бездомность, при которой люди долгое время живут у родственников или друзей из-за потери или невозможности приобретения жилья, называют скрытой. 

В группу повышенного риска входят и те, кто испытывает трудности с арендой или оплатой жилья, тратит на съем больше половины дохода, делит комнату с посторонними людьми, живет в ветхом или аварийном помещении, а также находится под угрозой выселения или насилия со стороны сожителя. Каждый третий из опрошенных россиян не владеет недвижимостью, а значит, рискует остаться без жилья в кризисной ситуации.

«Там нет и не может быть доброты — там есть работа»

Ника, «чтобы не грузить товарища», у которого временно проживает, регулярно приходит к «Ночному автобусу» за едой. На таких точках можно встретиться с рекрутерами в рабочие, или трудовые, дома. Сотни объявлений около Балтийского, Московского и Финляндского вокзалов обещают проживание, питание и работу, но какую именно — не уточняется. И каждый день объявления находят целевую аудиторию.

По словам руководительницы программы приюта «Теплый прием» Татьяны Соколовой, все рабочие дома в России можно разделить на два типа: «дома трудолюбия», где на первом месте — социальная реабилитация человека, и те, что существуют за счет, по сути, бесплатного труда. 

Ника говорит, что, несмотря на бедственное положение, идти туда работать никогда не решалась.

«Никто же не скрывал, что ты упахиваешься за копейку. С кухней, со стиркой, потом до тебя еще мужики доебываются. А кому ты пожалуешься? Ты же в рабочем доме — дно, — смеется Ника. — Как Маша я вряд ли уже устроюсь. Это хуй кому еще выпадет такой шанс». 

Маша, которая вместе с Никой приходит получать горячее питание, заведует кухней одного из рабочих домов. Она приноровилась приносить хозяину чужие чеки, а еду готовила из продуктов, найденных на мусорках у супермаркетов. Только благодаря этому Маше удается копить деньги. В день она может заработать до 500 рублей, но по факту часто выходит меньше: за оплошности вроде подгоревшей каши, не постиранного вовремя постельного белья или «если кто пришел пьяным и все обблевал» штрафуют.

Читайте также «Налили стопку водки и попросили остаться»

Как люди в России оказываются в трудовом и сексуализированном рабстве

Ирина, которая тоже приходит получать горячее питание от «Ночлежки», также рассматривала возможность трудоустройства и подолгу беседовала с рекрутерами рабочих домов. Но потом решила: раз койка пока есть, а питаться можно у «Ночного автобуса», то «нечего там делать: вряд ли соседи окажутся сильно лучше». В качестве примера она приводит Костю — «вот он недавно из трудового дома». 

Его тяжело рассмотреть в темноте: на Косте черная куртка и черные штаны. Он приходит за едой часто, потому что «работа пока идет с перебоями, редко что-то платят». Получив суп, Костя сразу отходит подальше за автобус, поворачивается спиной и начинает жадно есть. 

Услышав про рабочий дом, Костя вздрагивает и долго смотрит на свои черные промокшие кроссовки. 

А потом рассказывает, как однажды встретил рекрутеров на точке и кивнул на предложение поехать с ними — давно уже не было денег и места для сна. У Кости не было никаких иллюзий относительно рабочего дома, «любой взрослый адекватный человек все понимает — тебе же ничего не обещают». Каждый день мужчин отправляли на новую работу: стройка, заготовление дров, дробилка. Иногда случались травмы, что означало некоторое количество дней без оплаты.

«Там нет и не может быть доброты — там есть работа, за которую получаешь возможность поесть и поспать в тепле. Подкопить в рабочем доме можно, но нужно отдавать себе отчет, что иногда это многолетний процесс, — рассказывает Костя. — Много пьющих людей, это создает неудобства. А если начинаешь пить сам, то тебя штрафуют за каждый раз несколькими днями работы забесплатно». 

Точное количество рабочих домов в России неизвестно. Открыть заведение может каждый, а устраивать туда людей не сложно — регистрация или трудовой договор не требуются. Нет и данных о количестве человек в рабочих домах. Когда начинаешь спрашивать бездомных на улице, кажется, будто все там были хотя бы через одно рукопожатие. 

«Рабочих домов сейчас больше, чем людей в ситуации бездомности. Они берутся закрыть все потребности человека сразу: питание, проживание, некоторый доход, но не решают реальную социальную проблему, — говорит Андрей Чекрыгин, социальный работник “Ночлежки”. — На выходе мы видим такого же бездомного, безработного человека, только еще и с подорванным здоровьем. Бытовые условия, конечно, отличаются от дома к дому, но есть один общий момент: никто не гарантирует тебе безопасности, пока ты находишься там».

При этом Чекрыгину кажется закономерным, что между «Ночлежкой» и рабочим домом бездомные нередко выбирают второй вариант: «У нас есть правила, которые включают приемлемые отношения в коллективе, работу с зависимостями, посещение психологических групп. А во многих рабочих домах разрешено выпивать — человеком с зависимостями это считывается как более комфортный вариант».

«Девушки много не зарабатывают»

Звоню по номерам, указанным на листовках трудовых домов, — диалоги выходят однотипные. Уточняют, что за беда случилась, и предлагают приехать к метро ранним утром, а оттуда — снова позвонить. На вопрос об оплате поясняют, что «девушки много не зарабатывают». Где-то предлагают «содержать дом в чистоте и готовить» за 500 рублей в сутки, где-то — фасовать бисер за тысячу. 

Когда интересуюсь, пьют ли мужчины и будет ли там безопасно, отвечают: «А сами вы как думаете?»

Как и в других сферах, в трудовых домах сохраняется неравенство мужчин и женщин, говорит Дарья Байбакова. По ее словам, в одном из домов мужчины в сутки получали 800 рублей, а женщины 120, «хотя работают они не меньше, готовят и стирают на всех». 

Побывавший в трудовом доме Костя подтверждает: сложнее всех приходилось женщинам: «Обычно хозяйка одна на весь дом, делает ту же самую физическую работу: стирка, уборка, готовка. У тебя остается часа три-четыре поспать, но обязательно кто-то приходит пьяным и долбится в двери, то есть женщина фактически не спит, пока живет в рабочем доме». 

С Анастасией, несколько лет проведшей в таких домах, мы встречаемся в библиотеке «Ночлежки». Она смущенно потирает обветренные руки. Раньше Анастасия жила в Бийске с мамой и двумя дочерьми. В Петербург приехала на заработки: знакомые предложили стать номинальным директором их фирмы, а потом повесили на нее все долги. Анастасии удалось посадить мошенников, однако возвращаться домой она не стала: «Очень не хотелось признаваться близким, как надурили». Оказавшись на улице, Анастасия решила лечь в городскую наркологическую больницу (ГНБ), чтобы в тепле обдумать, как жить дальше. Первый раз ее в ГНБ не приняли — пришлось выпить бутылку водки и вызвать скорую, сославшись на запой.

Саша, с которым Анастасия на тот момент состояла в отношениях, когда-то проживал в рабочем доме и подначивал ее тоже попробовать. В конце концов она согласилась — из ГНБ все равно идти было особо некуда.

«Я понимала, что в рабочем доме будет тяжело, но такого расписания, конечно, не ожидала. Встаешь в половине пятого, ложишься в лучшем случае в час ночи. О выходных и праздниках речь не идет, — рассказывает Анастасия. — Бывает, если женщина начинает просить себе выходной — просто один раз отоспаться, — ее как бы в назидание перекидывают к алкоголикам и наркоманам, где никто ни за что ответственности не несет. У нас, конечно, был запрет на алкоголь, но часто ребята приходили пьяными. Их с радостью прощали [не выгоняли из рабочего дома]: если человек пришел пьяный, то, согласно системе штрафов, будет три дня работать бесплатно». 

Анастасия за 20 часов стирки, уборки и работы на кухне получала 500, хотя мужчины за несколько часов работы в день получали 300 — например, столько платили за протягивание электрического кабеля. 15 тысяч рублей в месяц скопить никак не выходило: хозяин всегда искал недостатки в работе и назначал штрафы. 

А если штрафовать было совсем не за что, говорил, что «ребятам живется тяжело и хорошо бы из своих денег добавить на курицу, на мыло, на шампунь». В итоге чистого заработка хватало только на сигареты.

Друг Анастасии Саша в поисках лучшей жизни ушел в новый рабочий дом, но и там, «конечно, несладко, потому что с помойки есть все боятся и живут впроголодь — не будешь же работать с диареей». Завтраки, обеды и ужины готовятся из собранных в мусорных баках давно просроченных ингредиентов. «У нас так было бы невозможно, я отчитывалась за каждый грамм крупы. Перед мужчинами и так было ужасно неудобно: они тяжело работают целый день, а я им ничего, кроме каш, хлеба и котлет наполовину из того же хлеба, не могу предложить». 

По воскресеньям иногда приходило начальство — хозяин рабочего дома со своей семьей. Тогда денег выделяли побольше, готовили оливье или даже жареное мясо. Анастасия показывает на маленьком экране телефона застолье в рабочем доме. Ей повезло, что одно из воскресений совпало как-то с ее днем рождения и с приходом начальства: на стол поставили торт из супермаркета, бутерброды, салаты и горячее. 

Анастасия сменила несколько рабочих домов. Чем-то они отличались очень сильно, например, «где-то за проступки штрафовали бесплатными рабочими часами, а где-то вполне могли и избить». Но одно всегда оставалось стабильным: «Ты как будто в рабстве, из тебя выжимают всю силу, деньги накопить практически невозможно, но при этом ты знаешь, что тебе изначально никто ничего не был должен». 

«Человек платит здоровьем за кров» 

Соблюдение прав в трудовом доме — вопрос везения: где-то паспорт остается при работнике, и тот может уйти в любой момент, где-то человека держат в заложниках и принуждают заниматься незаконной деятельностью. Один из подопечных «Ночлежки», поехав в Чечню на заработки, оказался в реальном трудовом рабстве. 

Если факт рабства удастся доказать, можно завести уголовное дело по статье 127.2, наказание по ней предусматривает до 15 лет лишения свободы в зависимости от тяжести преступлений. Однако бездомные часто имеют негативный опыт взаимодействия с полицией, и это мешает им подать заявление.

В последнее время возникают дискуссии о легализации такого бизнеса — в июле прошлого года стало известно об инициативе Общественной палаты выявлять бездомных людей на улицах и отправлять с помощью правоохранительных органов в «социально-трудовые дома». Судя по всему, если этот проект примут, рабочие дома получат легальный статус.

И это вызывает беспокойство у сотрудников НКО. «Легализация домов может сперва казаться хорошей идеей: сейчас вывезем бездомных, условно, за МКАД — и больше не будут встречаться на улицах плохо пахнущие люди. Но в итоге закрытая система будет только множить травму: любая закрытая система провоцирует правонарушения», — уверен Чекрыгин. 

«В обсуждениях легализации рабочих домов принимают участие компании-гиганты — например, РЖД, — продолжает Байбакова. — Понятно, что они очень заинтересованы в почти бесплатной рабочей силе. Мы даже написали им письмо с просьбой уточнить, понимают ли они, в чем участвуют, но ответа так и не получили. Надеюсь, идея легализации останется на уровне разговоров, потому что никаких реальных проблем рабочие дома не решают: на выходе из трудового дома мы встречаем такого же бездомного и безработного человека, только теперь на его восстановление нужно потратить много ресурсов». 

Байбакова называет легальную альтернативу трудовым домам — работу с предоставлением жилья: «С человеком заключают договор, ему выплачивают зарплату, возможно, что-то удерживают за проживание». 

В типичном трудовом доме, по ее словам, все сводится к тому, что человек платит здоровьем за кров, еду и сигареты.

Анастасия, которая провела в трудовых домах несколько лет, испытала это на себе. Сейчас с помощью «Ночлежки» она собирает документы на получение инвалидности и надеется никогда больше не столкнуться с рабочим домом: «Лучше запретить вообще, там нет ничего хорошего для человека». 

Пока же сотрудники «Ночлежки» и «Ночного автобуса» тщательно следят, чтобы рядом с подопечными не было рекрутеров. Однако на вокзалах такие встречи практически неизбежны, да и с объявлениями на столбах ничего не сделать. Чекрыгин советует оказавшимся на улице людям не отзываться на предложения «Есть работа, поехали со мной», а приходить к правозащитникам, формулировать запрос и вместе искать варианты.