" style="position:absolute; left:-9999px;" alt="" />
Истории

«Зверь живет в каждой женщине» История Ольги Симоновой, которая отсидела срок за убийство мужа, а после записала курс о жизни в тюрьме и в семье, где есть насилие

10.10.2023читайте нас в Telegram
Фото: Аксана Лисовская

Так случилось, что Олину маму бил муж, а бабушку — бил дедушка. «Бьет — значит любит», — учили в семье. Оля такой «любви» не хотела, но все сложилось по семейному лекалу: муж начал бить ее сразу после свадьбы, а вскоре стал срывать злость и на маленьком сыне, которому диагностировали аутизм. Однажды, защищаясь, Оля убила мужа. И оказалось, что пять с половиной лет в колонии — это не так страшно. Страшнее разлука с беззащитным и нуждающимся в матери ребенком. И все же Оля выстояла и нашла тюремному опыту неожиданное применение на свободе — запустила авторский курс по выживанию в тюрьме и в семье, где есть насилие.

«Гласная» рассказывает страшную и типичную для России историю Ольги Симоновой, авторки курса «Как правильно заходить в хату».

«Мама говорила: “Бьет — значит любит”»

В общей сложности мы с мужем прожили вместе шесть лет, с 2005 года. Я работала аналитиком по ценным бумагам, печаталась в РБК. Алексей был адвокатом. До замужества у меня уже были машина и квартира в Москве, на жизнь вполне хватало. Такого, чтобы он давал мне денег на хлеб и я от него зависела, не было.

Бить меня муж начал практически сразу после свадьбы — по пьяни. В первый раз ударил очень сильно, отбил мне руки, я уехала к маме, а он пришел с подсолнухами, стал плакать.

Мама говорила: «Бьет — значит любит». Отец тоже бил маму, она вызывала милицию. Дед бил бабушку. Я до сих пор помню, как мы выбегали из их деревенского дома и бабушка была в порванном платье.

Я обещала себе: в моей семье никогда такого не будет, у меня все будет по-другому. Но по-другому не получилось.

Когда муж начал меня бить, я пыталась сопротивляться, уходила, подавала на развод, писала в полицию заявление о побоях, пряталась. Но он всегда меня находил, один раз даже подал в федеральный розыск. Говорил, что покончит с собой, писал завещания. И я возвращалась. Это сейчас я понимаю, что происходившее — совершенная дикость, но тогда это было моей повседневной жизнью. Я в этом жила, пыталась сохранить себя, занималась йогой.

Потом, когда появился ребенок — сын родился в 2008-м, — все это стало принимать совсем страшные масштабы: муж не только бил, но и угрожал отсудить и забрать сына. Постоянно обвинял меня в том, что я вожусь с ребенком, а ему не уделяю достаточно внимания. А у меня просто не было на это сил, я не могла постоянно ночами слушать его рассказы, эмоционально поддерживать, а утром уходить на работу. На мне ведь еще был ребенок. А он все повторял: «Я тебе безразличен, это все потому, что у тебя есть кто-то другой». Я похудела после родов — он обвинил меня в том, что я похудела специально, чтобы привлекать мужчин. Все это наваливалось на меня как снежный ком, я снова и снова уходила: пряталась у мамы в Саратове, снимала квартиру в Питере, а он меня находил, караулил, брал измором. И я возвращалась.

«Мой грех. Я убила» История Лены, которую бил муж и которая не смогла смотреть на то, как избивают другую, незнакомую женщину
Читайте также «Мой грех

Я убила». История Лены, которую бил муж и которая не смогла смотреть на то, как избивают другую, незнакомую женщину

Жизнь стала невыносимой. К тому времени я точно знала, что у него есть другая девушка, я очень надеялась, что он к ней уйдет. Но он не уходил.

Когда я стала устраивать сына в детсад, выяснилось, что у Артема аутизм. Мужу я сначала об этом не говорила: боялась. Он избивал меня все чаще — ночью по пьяни бил, а утром просил прощения. Я плакала, он обвинял меня и в этом: «Ты постоянно плачешь, ты истеричка». Когда я сказала мужу про диагноз сына, он побежал в интернет, стал гуглить и узнал, что аутисты не смотрят в глаза, [после чего] стал регулярно подходить к ребенку, насильно поворачивать ему голову рукой, чтобы тот посмотрел ему в глаза. А Артем ведь маленьким был, всего три года. Алексей же огромный — два метра, сто килограмм. Я очень боялась, что он случайно покалечит ребенка, и говорила: «Нельзя так с сыном». В ответ — новые обвинения: «Это ты виновата, что так вышло. Диагноз появился из-за того, что ты бегала с ним по городам, теперь у меня ребенок-даун».

Фото: Аксана Лисовская

После того как сыну поставили диагноз, Алексей стал пить еще больше. У него был пистолет, имелось на него разрешение, и как-то он даже выбегал с ним на улицу, пытался с кем-то подраться. В такси потерял кошелек, написал заявление на таксиста, что тот его украл. Но в салоне была видеокамера, и таксист доказал, что ничего не брал. Тогда нам позвонили из полиции — им нужны были показания мужа, и, когда я сказала, что Алексей дома, он стал на меня орать, что я специально сдала его ментам, чтобы «потрахаться со следователем».

«Легко, как в сливочное масло»

В тот вечер — это был ноябрь 2011 года — муж пришел пьяным, но продолжил пить. Я уложила ребенка спать, и тут Алексей стал заставлять меня написать расписку, что я [якобы] ему изменяю. Не знаю, зачем ему это было нужно, наверное, чтобы оправдать свое рукоприкладство, доказать самому себе, что он хороший, а я плохая — и поэтому меня надо бить. Я отказывалась. Он пьяный метался по комнате, орал, стучал, потом схватил меня и посадил на стол. А время час ночи, наверное, было. В итоге я написала расписку, думала, он от меня отстанет. Но муж стал меня бить, моей головой разбил стекло на картине, которая висела над столом, начал душить. Я побежала на кухню, схватила разделочную доску, чтобы хоть как-то защищаться. Дальше я помню все очень смутно. Я взяла эту доску, а следующее ощущение — удивление оттого, что она сломалась. Даже не помню отчего, наверное, я ею отбивалась. Муж кричит, хрипит, меня хватает. Мне так страшно. Дальше я, видимо, схватила нож. Потому что следующее воспоминание — нож очень легко входит в тело, как в сливочное масло.

Я даже не поняла, что случилось. Стою, мою под краном нож, вода попадает на руки, и я недоумеваю, почему с ножа течет томатный сок.

Нож я помыла, протерла губкой, положила в подставку для ножей, унесла ребенка в дальнюю комнату, потому что боялась, что муж проснется и продолжит меня бить. Кинула на кухню подушку с одеялом, чтобы ему было удобнее спать, хотела его задобрить. Вроде бы той ночью поила сына молоком.

Читайте также Бойся, тварь, я тебя посажу

История принца с Рублевки и его юной жены. Почему красивую сказку про Золушку давно пора переписать

Когда уже рассвело, я подошла к двери послушать, как там муж, ему пора уже было хотя бы сходить в туалет. Но он так и не встал. Я испугалась, подождала, когда начнется рабочий день, позвонила знакомому юристу. Когда он приехал, сказала, что, кажется, убила мужа. Мы позвонили в полицию.

«Самообороной не считается»

Следователем оказалась женщина, которой я уже давала показания год назад. Там была такая история: муж застраховал имущество, потом его спрятал, написал заявление, что его ограбили, и получил страховку. Об этом я узнала позже — у нас с мужем заключен брачный договор, поэтому я считала, что его дела меня не касаются. Муж тогда просил подъехать в отдел к следователю, которая вела дело о краже, и больше ничего не объяснил. Так как я ничего не знала, то и рассказать мне было нечего. А вот если бы знала правду, то, наверное, сдала бы его полиции, чтобы его закрыли за мошенничество. Следовательница тогда меня спрашивала, поделился ли муж со мной полученной выплатой. Я объяснила, что его деньги мне не нужны, что у нас плохие отношения. Все на районе знали, что он скандалист.

И вот именно та следовательница пришла ко мне теперь, и я ей так обрадовалась: она тоже женщина, знает меня, знает моего мужа и год назад очень плохо о нем говорила. Я подписала протокол допроса, даже не читая. А выяснилось, что она вписала туда удар разделочной доской как первую попытку убийства. Меня повезли на медосмотр. Мою голову, которой он разбил стекло на картине, даже не осмотрели. Написали: «Ушибов нет». В итоге мне объяснили, что моя теория о самообороне не подтверждается, что никакой самообороны [в деле] не будет. Потом я лежала в Кащенко. Там в заключении что-то было про «долгую травмирующую ситуацию» — не помню точно, как это называется, но это тоже не было учтено при расследовании.

Дело велось с обвинительным уклоном. Показания соседей, домработницы и его сотрудников о том, каким он был человеком, не учли. На том основании, что [свидетели] не находились в квартире в тот момент.

Читайте также «Вернись к мужу и сделай так, чтобы не бил»

История чеченки, которая сначала бежала от деспотии отца, потом от деспотии мужа — и только тогда ощутила себя счастливой

Не учли ничего. Ни того факта, что муж бегал с пистолетом около метро, дрался, провел ночь в полиции, обвинил таксиста в краже кошелька. У меня было три адвоката, но ни один не смог ничего сделать с желанием следствия «раскрыть» очень сложное преступление. Думаю, что адвокаты вообще не играют роли в такой ситуации. До тех пор пока судьям не разрешат оправдывать женщин за самооборону, ничего не изменится. Приговор судьи был перепечатан с обвинительного заключения. Слово в слово.

Меня приговорили к шести годам. Моя сестра оформила опекунство над моим сыном. Мне тогда было 28 лет.

Камера на сорок человек

В итоге в тюрьме я провела пять лет и два месяца — вышла по УДО. К чему там нельзя привыкнуть? Наверное, к запаху — там просто ужасный запах, ведь мыться можно лишь раз в неделю. Нельзя привыкнуть и к отсутствию личного пространства. Нас в камере было очень много — 40 человек. Помню, мы все, кто умел писать (многие-то вообще не умели — цыганки, например), составляли обращения, просили увеличить площадь, чтобы на каждую осужденную было не 0,83 метра, а хотя бы метр. И через год нас услышали — считаю, что это маленькая победа и я имею к ней отношение.

Держаться мне помогала мысль о сыне, я очень хотела к нему домой — наверное, только это меня и спасло. Это было какое-то не просто материнское, а животное чувство. Когда меня забрали из дома, Артему было три с половиной годика и мы всегда были вместе. Я помнила его запах, ощущение, когда я его обнимаю. Раньше, когда муж меня периодически избивал, было больно, ужасно, унизительно. Но у меня был ребенок, он был рядом, я видела, как он растет.

Жуткие условия в тюрьме, необходимость ходить строем, отсутствие возможности каждый день мыться — ничто по сравнению с тем, что рядом нет ребенка.

Это так больно, что ты просто превращаешься в зверушку. Пропустить детство ребенка, освободиться, когда ему уже было за восемь лет и он пошел в первый класс, — это очень тяжело. Ужасное чувство вины, оно просто сжирает.

Но я держалась. Научилась как будто замораживать себя изнутри, не разрешать себе чувствовать. Довольно быстро я осознала: если ты понимаешь, что не можешь с эмоциями справиться, надо просто запретить себе их ощущать. А еще я очень хотела, мне было по-настоящему важно освободиться человеком, а не каким-нибудь быдлом.

Сокамерницы, естественно, знали, по какой статье я сижу, и, когда я им рассказывала, что убила мужа, не уточняли за что. Все всё понимали. Просто спрашивали: «Пил? Бил?» Киваешь головой, и на этом разговор заканчивается.

Фото: Аксана Лисовская

Как-то ко мне приезжали мама с сестрой, это был мой день рождения, я попросила себе свидание. Сына, естественно, они не взяли: зачем ему это видеть? Я попросила их привезти мне туфли, платье, скатерть, чашечку, чайную ложку, блюдечко, чтобы в этот день просто попить чай, как человек, находящийся где-то в нормальном месте, а не в тюрьме.

Секрет разноцветного пони

Когда я вышла из тюрьмы, меня на машине встречали сестра с ее мужем, подарили мне белые розы. А на заправке я купила сыну игрушку — разноцветного пони с крылышками. Просто хотелось купить что-то яркое и «свое», потому что в тюрьме, кроме зеленого цвета, других цветов не было. И личного тоже — в тюрьме осматривают все, в том числе фотографии, достают даже нижнее белье.

Когда мы вошли домой, я протянула коняшку сыну, а он ее не взял и от меня убежал. Тогда я пошла в душ. Потом — опять к сыну. Артем привык ко мне не сразу, очень долго у него было две мамы: мама Оля и мама Юля (моя сестра). У меня ушло года четыре, чтобы стать для него единственной мамой. Юлю он теперь просто называет по имени и понимает, что это его тетя. Правду, где я была все это время, мы ему так и не сказали. Объяснили, что просто уезжала по работе.

Читайте также «У нас нет понимания, что женщину нельзя брать силой»

Почему в Европе секс без согласия — это изнасилование, а в России — нет

Десять месяцев после освобождения я ходила в полицию отмечаться, и это было очень сложно — не вытягиваться, не потеть от страха, когда ты видишь людей в форме, не думать, на все ли пуговицы ты застегнута. В тюрьме ты живешь по распорядку и не имеешь ни права голоса, ни права выбора — это очень сильно ломает психику.

Однако, как ни парадоксально, тюрьма дает и полезное знание: она учит ценить простые вещи, которых не замечают другие люди.

Например, когда я приезжаю к маме на дачу, я каждый раз плачу у куста малины. Потому что пять лет мне это было недоступно. Я не могла понюхать цветы, не могла сорвать с куста ягоду, не могла полежать в ванне.

И сейчас, когда я понимаю, что у меня есть ванна, я могу обнять ребенка, испечь шарлотку, гулять с зонтиком под дождем — для меня это настоящее счастье.

Сразу же после тюрьмы мне нужно было устроиться на работу — это было условием УДО. Сперва я устроилась курьером, но было понятно, что долго так работать я не смогу: чтобы поднимать сына, нужны были деньги. И мне самой нужно было как можно быстрее адаптироваться к новой жизни. Пока меня не было, многое изменилось: я долго привыкала к айфону, появилось много новых программ для бухгалтерии, их надо было срочно изучать. И я с этим справилась.

Одним из способов адаптации для меня стали выступления со стендапом в разных московских клубах. Такую возможность я «подарила» себе на 40-летие. Для меня это вызов — выйти на сцену и признаться, что я сидела, что я убила мужа. Мне очень хотелось донести свою историю до как можно большего количества людей, уберечь их от ошибок. Хотелось показать, что в каждой женщине живет зверь. Причем показать это не только женщинам, но и мужчинам. Чтобы каждый из них задумался: а вдруг в его подруге тоже живет зверь, и, если он будет ее бить, она его убьет. Я честно пытаюсь рассказать свою историю с юмором, однако над моими шутками никто не смеется.

Смеются над шутками других — про секс, про грудь, про то, «кто сколько раз может», — такой юмор зал понимает. Но как только я говорю: «Сначала муж меня бил, а потом я его разочек, и выяснилось, что у меня лучше получается» — никто даже не улыбается.

Вместе с Юлей Наполовой, основательницей и директором архитектурного бюро PS Culture, мы организовали «Нефиолетовую выставку» — экспозицию, посвященную домашнему насилию. После этой выставки я набрала под тысячу подписчиков в своем телеграм-канале. Но я понимала, что и это слишком маленький охват аудитории. Так появилась идея создать курс «Как правильно заходить в хату» — и выкладывать его на ютьюбе по платной подписке. Да, этот курс небесплатный — я хочу, чтобы люди понимали, что это не просто развлечение, а информация, которая может спасти. В видео я пытаюсь объяснить, что ждет женщин, если они сделают неправильный выбор, оставшись с мужем, который бьет.

Еще одна тема курса — как выжить в тюрьме. Многие боятся тюрьмы, но на самом деле все можно пережить. Да, тюрьма — дикая вещь, страшная, но в жизни может случиться и она, и это далеко не самое ужасное. Иногда люди предают себя и своих близких ради того, чтобы не попасть в тюрьму, и тем, кто колеблется перед этим выбором, я пытаюсь объяснить: выжить можно и в тюрьме.

А тем, кто переживает домашнее насилие, я всегда настойчиво говорю: уйти очень непросто. Но если бы мне тогда, в самом начале, рассказали историю Оли Симоновой — через что она прошла, как ее разлучили с ребенком, как ее попытку защититься не расценили как самооборону, — конечно, я бы решилась [уйти].

Никто не засчитает вам самооборону, если человек убит в домашних тапочках. Если это человек с улицы и в грязных ботинках — возможно. Но в остальных случаях на 99 процентов это будет признано убийством.

Важно понимать: из домашнего насилия есть три выхода — либо ты уходишь, либо убиваешь и попадаешь в тюрьму, как я, либо пополняешь статистику убитых женщин.

«А ночью снится тюрьма»

После тюрьмы прошло семь лет. Сейчас я работаю на себя, открыла ИП, оказываю консультационные бухгалтерские услуги. У меня появились новые отношения. Однако со мной сложно: я — как собака с улицы, которую били, а потом домой взяли. Ее кормят с руки а она все равно дергается. Вот так и у меня. Теперь я к хорошим инициативам в свою сторону отношусь осторожно, с недоверием. И иногда мне снится тюрьма. От этих снов я просыпаюсь в мурашках, мне очень страшно. Об этой главе в моей биографии мой мужчина знает — сказала ему сразу, когда и отношений еще толком не было, мы просто общались. Лично сказать не решилась, написала в ватсапе — и он все понял.

Сейчас я учу английский и занимаюсь боксом. У меня есть мечта — поехать в Шотландию и рассказать свою историю там на английском языке. Еще я хочу выйти на ринг. Боксом я как будто компенсирую те моменты беспомощности, которые я переживала, когда меня били, а я не могла ответить. Когда изучаю приемы, надеваю перчатки и бью грушу, такое ощущение, как будто я возвращаюсь в прошлое. Для меня выйти на ринг — это победить свой страх. Я точно знаю: смелость, как и волю, можно прокачать.

Если вы столкнулись с домашним насилием, вы можете получить поддержку от кризисных центров, которые помогают женщинам.

*«Центр по работе с проблемой насилия “НАСИЛИЮ.НЕТ”» признан иностранным агентом.

«Гласная» в соцсетях Подпишитесь, чтобы не пропустить самое важное

Facebook и Instagram принадлежат компании Meta, признанной экстремистской в РФ

К другим материалам
«Сердца так очерствели, что ими можно орехи колоть»

Людмила ищет без вести пропавшего на СВО сына. Ее история — о лицемерии, терпении и надежде

«Я понимала: морю больно»

История волонтера Таисии Каталини из Анапы — о бескорыстной помощи, пределе возможностей и риске совершить ошибку

«Этой зимой он умрет на остановке»

Как женщина на инвалидной коляске открыла приют для бездомных

«Дневник горя»

Как тикток помогает женщинам, потерявшим ребенка, пережить утрату

«Я сделаю все, чтобы не жить с этим монстром»

Марина мечтала о сцене и журналистике, но стала женой чеченского силовика. Ее история — о насилии и удачном побеге

«Люди не понимают, почему я стал таким закрытым»

Как анонимный чат психологической помощи «1221» помогает подросткам

Читать все материалы по теме