«Зверь живет в каждой женщине» История Ольги Симоновой, которая отсидела срок за убийство мужа, а после записала курс о жизни в тюрьме и в семье, где есть насилие

Так случилось, что Олину маму бил муж, а бабушку — бил дедушка. «Бьет — значит любит», — учили в семье. Оля такой «любви» не хотела, но все сложилось по семейному лекалу: муж начал бить ее сразу после свадьбы, а вскоре стал срывать злость и на маленьком сыне, которому диагностировали аутизм. Однажды, защищаясь, Оля убила мужа. И оказалось, что пять с половиной лет в колонии — это не так страшно. Страшнее разлука с беззащитным и нуждающимся в матери ребенком. И все же Оля выстояла и нашла тюремному опыту неожиданное применение на свободе — запустила авторский курс по выживанию в тюрьме и в семье, где есть насилие.
«Гласная» рассказывает страшную и типичную для России историю Ольги Симоновой, авторки курса «Как правильно заходить в хату».
«Мама говорила: “Бьет — значит любит”»
В общей сложности мы с мужем прожили вместе шесть лет, с 2005 года. Я работала аналитиком по ценным бумагам, печаталась в РБК. Алексей был адвокатом. До замужества у меня уже были машина и квартира в Москве, на жизнь вполне хватало. Такого, чтобы он давал мне денег на хлеб и я от него зависела, не было.
Бить меня муж начал практически сразу после свадьбы — по пьяни. В первый раз ударил очень сильно, отбил мне руки, я уехала к маме, а он пришел с подсолнухами, стал плакать.
Мама говорила: «Бьет — значит любит». Отец тоже бил маму, она вызывала милицию. Дед бил бабушку. Я до сих пор помню, как мы выбегали из их деревенского дома и бабушка была в порванном платье.
Я обещала себе: в моей семье никогда такого не будет, у меня все будет по-другому. Но по-другому не получилось.
Когда муж начал меня бить, я пыталась сопротивляться, уходила, подавала на развод, писала в полицию заявление о побоях, пряталась. Но он всегда меня находил, один раз даже подал в федеральный розыск. Говорил, что покончит с собой, писал завещания. И я возвращалась. Это сейчас я понимаю, что происходившее — совершенная дикость, но тогда это было моей повседневной жизнью. Я в этом жила, пыталась сохранить себя, занималась йогой.
Потом, когда появился ребенок — сын родился в 2008-м, — все это стало принимать совсем страшные масштабы: муж не только бил, но и угрожал отсудить и забрать сына. Постоянно обвинял меня в том, что я вожусь с ребенком, а ему не уделяю достаточно внимания. А у меня просто не было на это сил, я не могла постоянно ночами слушать его рассказы, эмоционально поддерживать, а утром уходить на работу. На мне ведь еще был ребенок. А он все повторял: «Я тебе безразличен, это все потому, что у тебя есть кто-то другой». Я похудела после родов — он обвинил меня в том, что я похудела специально, чтобы привлекать мужчин. Все это наваливалось на меня как снежный ком, я снова и снова уходила: пряталась у мамы в Саратове, снимала квартиру в Питере, а он меня находил, караулил, брал измором. И я возвращалась.

Я убила». История Лены, которую бил муж и которая не смогла смотреть на то, как избивают другую, незнакомую женщину
Жизнь стала невыносимой. К тому времени я точно знала, что у него есть другая девушка, я очень надеялась, что он к ней уйдет. Но он не уходил.
Когда я стала устраивать сына в детсад, выяснилось, что у Артема аутизм. Мужу я сначала об этом не говорила: боялась. Он избивал меня все чаще — ночью по пьяни бил, а утром просил прощения. Я плакала, он обвинял меня и в этом: «Ты постоянно плачешь, ты истеричка». Когда я сказала мужу про диагноз сына, он побежал в интернет, стал гуглить и узнал, что аутисты не смотрят в глаза, [после чего] стал регулярно подходить к ребенку, насильно поворачивать ему голову рукой, чтобы тот посмотрел ему в глаза. А Артем ведь маленьким был, всего три года. Алексей же огромный — два метра, сто килограмм. Я очень боялась, что он случайно покалечит ребенка, и говорила: «Нельзя так с сыном». В ответ — новые обвинения: «Это ты виновата, что так вышло. Диагноз появился из-за того, что ты бегала с ним по городам, теперь у меня ребенок-даун».

После того как сыну поставили диагноз, Алексей стал пить еще больше. У него был пистолет, имелось на него разрешение, и как-то он даже выбегал с ним на улицу, пытался с кем-то подраться. В такси потерял кошелек, написал заявление на таксиста, что тот его украл. Но в салоне была видеокамера, и таксист доказал, что ничего не брал. Тогда нам позвонили из полиции — им нужны были показания мужа, и, когда я сказала, что Алексей дома, он стал на меня орать, что я специально сдала его ментам, чтобы «потрахаться со следователем».
«Легко, как в сливочное масло»
В тот вечер — это был ноябрь 2011 года — муж пришел пьяным, но продолжил пить. Я уложила ребенка спать, и тут Алексей стал заставлять меня написать расписку, что я [якобы] ему изменяю. Не знаю, зачем ему это было нужно, наверное, чтобы оправдать свое рукоприкладство, доказать самому себе, что он хороший, а я плохая — и поэтому меня надо бить. Я отказывалась. Он пьяный метался по комнате, орал, стучал, потом схватил меня и посадил на стол. А время час ночи, наверное, было. В итоге я написала расписку, думала, он от меня отстанет. Но муж стал меня бить, моей головой разбил стекло на картине, которая висела над столом, начал душить. Я побежала на кухню, схватила разделочную доску, чтобы хоть как-то защищаться. Дальше я помню все очень смутно. Я взяла эту доску, а следующее ощущение — удивление оттого, что она сломалась. Даже не помню отчего, наверное, я ею отбивалась. Муж кричит, хрипит, меня хватает. Мне так страшно. Дальше я, видимо, схватила нож. Потому что следующее воспоминание — нож очень легко входит в тело, как в сливочное масло.
Я даже не поняла, что случилось. Стою, мою под краном нож, вода попадает на руки, и я недоумеваю, почему с ножа течет томатный сок.
Нож я помыла, протерла губкой, положила в подставку для ножей, унесла ребенка в дальнюю комнату, потому что боялась, что муж проснется и продолжит меня бить. Кинула на кухню подушку с одеялом, чтобы ему было удобнее спать, хотела его задобрить. Вроде бы той ночью поила сына молоком.

История принца с Рублевки и его юной жены. Почему красивую сказку про Золушку давно пора переписать
Когда уже рассвело, я подошла к двери послушать, как там муж, ему пора уже было хотя бы сходить в туалет. Но он так и не встал. Я испугалась, подождала, когда начнется рабочий день, позвонила знакомому юристу. Когда он приехал, сказала, что, кажется, убила мужа. Мы позвонили в полицию.
«Самообороной не считается»
Следователем оказалась женщина, которой я уже давала показания год назад. Там была такая история: муж застраховал имущество, потом его спрятал, написал заявление, что его ограбили, и получил страховку. Об этом я узнала позже — у нас с мужем заключен брачный договор, поэтому я считала, что его дела меня не касаются. Муж тогда просил подъехать в отдел к следователю, которая вела дело о краже, и больше ничего не объяснил. Так как я ничего не знала, то и рассказать мне было нечего. А вот если бы знала правду, то, наверное, сдала бы его полиции, чтобы его закрыли за мошенничество. Следовательница тогда меня спрашивала, поделился ли муж со мной полученной выплатой. Я объяснила, что его деньги мне не нужны, что у нас плохие отношения. Все на районе знали, что он скандалист.
И вот именно та следовательница пришла ко мне теперь, и я ей так обрадовалась: она тоже женщина, знает меня, знает моего мужа и год назад очень плохо о нем говорила. Я подписала протокол допроса, даже не читая. А выяснилось, что она вписала туда удар разделочной доской как первую попытку убийства. Меня повезли на медосмотр. Мою голову, которой он разбил стекло на картине, даже не осмотрели. Написали: «Ушибов нет». В итоге мне объяснили, что моя теория о самообороне не подтверждается, что никакой самообороны [в деле] не будет. Потом я лежала в Кащенко. Там в заключении что-то было про «долгую травмирующую ситуацию» — не помню точно, как это называется, но это тоже не было учтено при расследовании.
Дело велось с обвинительным уклоном. Показания соседей, домработницы и его сотрудников о том, каким он был человеком, не учли. На том основании, что [свидетели] не находились в квартире в тот момент.

История чеченки, которая сначала бежала от деспотии отца, потом от деспотии мужа — и только тогда ощутила себя счастливой
Не учли ничего. Ни того факта, что муж бегал с пистолетом около метро, дрался, провел ночь в полиции, обвинил таксиста в краже кошелька. У меня было три адвоката, но ни один не смог ничего сделать с желанием следствия «раскрыть» очень сложное преступление. Думаю, что адвокаты вообще не играют роли в такой ситуации. До тех пор пока судьям не разрешат оправдывать женщин за самооборону, ничего не изменится. Приговор судьи был перепечатан с обвинительного заключения. Слово в слово.
Меня приговорили к шести годам. Моя сестра оформила опекунство над моим сыном. Мне тогда было 28 лет.
Камера на сорок человек
В итоге в тюрьме я провела пять лет и два месяца — вышла по УДО. К чему там нельзя привыкнуть? Наверное, к запаху — там просто ужасный запах, ведь мыться можно лишь раз в неделю. Нельзя привыкнуть и к отсутствию личного пространства. Нас в камере было очень много — 40 человек. Помню, мы все, кто умел писать (многие-то вообще не умели — цыганки, например), составляли обращения, просили увеличить площадь, чтобы на каждую осужденную было не 0,83 метра, а хотя бы метр. И через год нас услышали — считаю, что это маленькая победа и я имею к ней отношение.
Держаться мне помогала мысль о сыне, я очень хотела к нему домой — наверное, только это меня и спасло. Это было какое-то не просто материнское, а животное чувство. Когда меня забрали из дома, Артему было три с половиной годика и мы всегда были вместе. Я помнила его запах, ощущение, когда я его обнимаю. Раньше, когда муж меня периодически избивал, было больно, ужасно, унизительно. Но у меня был ребенок, он был рядом, я видела, как он растет.
Жуткие условия в тюрьме, необходимость ходить строем, отсутствие возможности каждый день мыться — ничто по сравнению с тем, что рядом нет ребенка.
Это так больно, что ты просто превращаешься в зверушку. Пропустить детство ребенка, освободиться, когда ему уже было за восемь лет и он пошел в первый класс, — это очень тяжело. Ужасное чувство вины, оно просто сжирает.
Но я держалась. Научилась как будто замораживать себя изнутри, не разрешать себе чувствовать. Довольно быстро я осознала: если ты понимаешь, что не можешь с эмоциями справиться, надо просто запретить себе их ощущать. А еще я очень хотела, мне было по-настоящему важно освободиться человеком, а не каким-нибудь быдлом.
Сокамерницы, естественно, знали, по какой статье я сижу, и, когда я им рассказывала, что убила мужа, не уточняли за что. Все всё понимали. Просто спрашивали: «Пил? Бил?» Киваешь головой, и на этом разговор заканчивается.

Как-то ко мне приезжали мама с сестрой, это был мой день рождения, я попросила себе свидание. Сына, естественно, они не взяли: зачем ему это видеть? Я попросила их привезти мне туфли, платье, скатерть, чашечку, чайную ложку, блюдечко, чтобы в этот день просто попить чай, как человек, находящийся где-то в нормальном месте, а не в тюрьме.
Секрет разноцветного пони
Когда я вышла из тюрьмы, меня на машине встречали сестра с ее мужем, подарили мне белые розы. А на заправке я купила сыну игрушку — разноцветного пони с крылышками. Просто хотелось купить что-то яркое и «свое», потому что в тюрьме, кроме зеленого цвета, других цветов не было. И личного тоже — в тюрьме осматривают все, в том числе фотографии, достают даже нижнее белье.
Когда мы вошли домой, я протянула коняшку сыну, а он ее не взял и от меня убежал. Тогда я пошла в душ. Потом — опять к сыну. Артем привык ко мне не сразу, очень долго у него было две мамы: мама Оля и мама Юля (моя сестра). У меня ушло года четыре, чтобы стать для него единственной мамой. Юлю он теперь просто называет по имени и понимает, что это его тетя. Правду, где я была все это время, мы ему так и не сказали. Объяснили, что просто уезжала по работе.

Почему в Европе секс без согласия — это изнасилование, а в России — нет
Десять месяцев после освобождения я ходила в полицию отмечаться, и это было очень сложно — не вытягиваться, не потеть от страха, когда ты видишь людей в форме, не думать, на все ли пуговицы ты застегнута. В тюрьме ты живешь по распорядку и не имеешь ни права голоса, ни права выбора — это очень сильно ломает психику.
Однако, как ни парадоксально, тюрьма дает и полезное знание: она учит ценить простые вещи, которых не замечают другие люди.
Например, когда я приезжаю к маме на дачу, я каждый раз плачу у куста малины. Потому что пять лет мне это было недоступно. Я не могла понюхать цветы, не могла сорвать с куста ягоду, не могла полежать в ванне.
И сейчас, когда я понимаю, что у меня есть ванна, я могу обнять ребенка, испечь шарлотку, гулять с зонтиком под дождем — для меня это настоящее счастье.
Сразу же после тюрьмы мне нужно было устроиться на работу — это было условием УДО. Сперва я устроилась курьером, но было понятно, что долго так работать я не смогу: чтобы поднимать сына, нужны были деньги. И мне самой нужно было как можно быстрее адаптироваться к новой жизни. Пока меня не было, многое изменилось: я долго привыкала к айфону, появилось много новых программ для бухгалтерии, их надо было срочно изучать. И я с этим справилась.
Одним из способов адаптации для меня стали выступления со стендапом в разных московских клубах. Такую возможность я «подарила» себе на 40-летие. Для меня это вызов — выйти на сцену и признаться, что я сидела, что я убила мужа. Мне очень хотелось донести свою историю до как можно большего количества людей, уберечь их от ошибок. Хотелось показать, что в каждой женщине живет зверь. Причем показать это не только женщинам, но и мужчинам. Чтобы каждый из них задумался: а вдруг в его подруге тоже живет зверь, и, если он будет ее бить, она его убьет. Я честно пытаюсь рассказать свою историю с юмором, однако над моими шутками никто не смеется.
Смеются над шутками других — про секс, про грудь, про то, «кто сколько раз может», — такой юмор зал понимает. Но как только я говорю: «Сначала муж меня бил, а потом я его разочек, и выяснилось, что у меня лучше получается» — никто даже не улыбается.
Вместе с Юлей Наполовой, основательницей и директором архитектурного бюро PS Culture, мы организовали «Нефиолетовую выставку» — экспозицию, посвященную домашнему насилию. После этой выставки я набрала под тысячу подписчиков в своем телеграм-канале. Но я понимала, что и это слишком маленький охват аудитории. Так появилась идея создать курс «Как правильно заходить в хату» — и выкладывать его на ютьюбе по платной подписке. Да, этот курс небесплатный — я хочу, чтобы люди понимали, что это не просто развлечение, а информация, которая может спасти. В видео я пытаюсь объяснить, что ждет женщин, если они сделают неправильный выбор, оставшись с мужем, который бьет.
Еще одна тема курса — как выжить в тюрьме. Многие боятся тюрьмы, но на самом деле все можно пережить. Да, тюрьма — дикая вещь, страшная, но в жизни может случиться и она, и это далеко не самое ужасное. Иногда люди предают себя и своих близких ради того, чтобы не попасть в тюрьму, и тем, кто колеблется перед этим выбором, я пытаюсь объяснить: выжить можно и в тюрьме.
А тем, кто переживает домашнее насилие, я всегда настойчиво говорю: уйти очень непросто. Но если бы мне тогда, в самом начале, рассказали историю Оли Симоновой — через что она прошла, как ее разлучили с ребенком, как ее попытку защититься не расценили как самооборону, — конечно, я бы решилась [уйти].
Никто не засчитает вам самооборону, если человек убит в домашних тапочках. Если это человек с улицы и в грязных ботинках — возможно. Но в остальных случаях на 99 процентов это будет признано убийством.
Важно понимать: из домашнего насилия есть три выхода — либо ты уходишь, либо убиваешь и попадаешь в тюрьму, как я, либо пополняешь статистику убитых женщин.
«А ночью снится тюрьма»
После тюрьмы прошло семь лет. Сейчас я работаю на себя, открыла ИП, оказываю консультационные бухгалтерские услуги. У меня появились новые отношения. Однако со мной сложно: я — как собака с улицы, которую били, а потом домой взяли. Ее кормят с руки а она все равно дергается. Вот так и у меня. Теперь я к хорошим инициативам в свою сторону отношусь осторожно, с недоверием. И иногда мне снится тюрьма. От этих снов я просыпаюсь в мурашках, мне очень страшно. Об этой главе в моей биографии мой мужчина знает — сказала ему сразу, когда и отношений еще толком не было, мы просто общались. Лично сказать не решилась, написала в ватсапе — и он все понял.
Сейчас я учу английский и занимаюсь боксом. У меня есть мечта — поехать в Шотландию и рассказать свою историю там на английском языке. Еще я хочу выйти на ринг. Боксом я как будто компенсирую те моменты беспомощности, которые я переживала, когда меня били, а я не могла ответить. Когда изучаю приемы, надеваю перчатки и бью грушу, такое ощущение, как будто я возвращаюсь в прошлое. Для меня выйти на ринг — это победить свой страх. Я точно знаю: смелость, как и волю, можно прокачать.
Если вы столкнулись с домашним насилием, вы можете получить поддержку от кризисных центров, которые помогают женщинам.
- Центр «Сестры»: телефон доверия +7 (499) 901-02-01, кризисная почта online@sisters-help.ru.
- «Насилию.Нет»*: телефон: +7 (495) 916-30-00, +7 (999) 916-30-00 круглосуточная линия SOS-размещения, почта info@nasiliu.net. На сайте также доступна карта кризисных центров в регионах.
*«Центр по работе с проблемой насилия “НАСИЛИЮ.НЕТ”» признан иностранным агентом.

Людмила ищет без вести пропавшего на СВО сына. Ее история — о лицемерии, терпении и надежде

История волонтера Таисии Каталини из Анапы — о бескорыстной помощи, пределе возможностей и риске совершить ошибку

Как женщина на инвалидной коляске открыла приют для бездомных


Марина мечтала о сцене и журналистике, но стала женой чеченского силовика. Ее история — о насилии и удачном побеге

Как анонимный чат психологической помощи «1221» помогает подросткам