«Вышли на поле боя и сражаются со страшным монстром» Как адвокатессы вставали на защиту диссидентов в СССР

Они брались за самые безнадежные, на первый взгляд, дела и чудом достигали результатов: вытягивали осужденных из психиатрических больниц, добивались условных сроков и смягчения приговоров. Дина Каминская и Софья Каллистратова стояли у истоков правозащиты в СССР и помогали политзаключенным, к делам которых другие адвокаты боялись подступиться. И даже когда за ними вели слежку, а в квартирах проводили обыски, они все равно верили в верховенство права.

«Гласная» рассказывает истории советских адвокатесс, у которых политическая позиция соединилась с нравственной, а защита диссидентов стала делом принципа — и жизни.

Этот текст выходит в партнерстве со студией подкастов «Либо/Либо».

Сообщница обвиняемых

В 1966 году в Москве по 70-й статье Уголовного кодекса РСФСР судили литераторов Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Им вменяли антисоветскую агитацию и пропаганду. Но фактически поводом для преследования стала передача за границу рукописей книг для дальнейшей публикации.

В среде столичной интеллигенции не было консенсуса по этому делу. Одни считали, что Синявский и Даниэль скомпрометировали писателей, которые тоже критически относились к советской власти, но все-таки печатали произведения в СССР. Другие полагали, что государство не имеет права ограничивать творческую свободу, в том числе и решение, где издавать книги. Такой точки зрения придерживалась и Дина Каминская — 47-летняя московская адвокатесса, известная по делу о переделкинских мальчиках. 

В один вечер Каминскую и ее мужа пригласили в гости. С ней хотели встретиться Лариса Богораз и Мария Розанова — тоже диссидентки и супруги Даниэля и Синявского. «Те, с кем им пришлось разговаривать до нас, предупреждали, что смогут просить суд лишь о смягчении наказания. Очевидно, мы были первыми, кто в такой предварительной беседе сказал, что советский уголовный закон не преследует за опубликование произведений за рубежом, что в действиях Синявского и Даниэля нет состава преступления и что в суде следует ставить вопрос об оправдании», — вспоминала впоследствии эту встречу Каминская. 

Со временем Каминская начнет браться и за совсем безнадежные, на первый взгляд, дела. В 1968 году она выступит в суде в защиту самой Ларисы Богораз, которая 25 августа вместе с несколькими единомышленниками вышла на акцию протеста против ввода советских войск в Чехословакию. Ровно в полдень демонстранты развернули плакаты с лозунгами «Мы теряем лучших друзей», «At’ žije svobodné a nezávislé Československo!» («Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!»), «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!» и «Свободу Дубчеку!». 

«Невозможно стало жить и дышать», — объясняла Каминской причину своего поступка Богораз. Каминская разделяла взгляды подзащитной. Она тоже считала, что вторжение в Чехословакию — это агрессия и оккупация. 

Мешает работать, требуя соблюдения закона

Дина Каминская была одной из четырех советских адвокатов, которые в эпоху застоя осмеливались требовать оправдательных приговоров для судимых по политическим статьям. Такие поступки могли стоить им репутации и карьеры. Сторону защиты в подобных делах открыто осуждали, приравнивая к нарушителям закона, а работе адвокатов мешали и представители власти, и коллеги. Попытки добиться оправдательного приговора обычно ни к чему не приводили, но защитники не сдавались и требовали хотя бы смягчения наказания.

«Часто и суд, и следствие видят в адвокате человека, который мешает им работать именно тем, что требует неуклонного соблюдения закона», — замечала Каминская в интервью. 

После заседания по одному из политических процессов Каминскую прямо в зале суда обозвали «падлой». Но она продолжала верить в справедливость советских законов и была готова бороться с теми, кто их нарушает, даже если в итоге бороться приходилось с представителями государства. 

Дело Андрея Синявского и Юлия Даниэля должно было стать первым политическим процессом Дины Каминской. Дважды ее просили отказаться от участия в деле. Когда она не прислушалась, председатель Московской коллегии адвокатов Василий Самсонов сам заменил защитников на процессе. Телефонный звонок, в котором он сообщил Дине об отстранении, был его последним разговором с Каминской. Он пошел на такой шаг под давлением партии, хотя дружил с Диной уже много лет.

Впоследствии Самсонов говорил, что пытался уберечь коллегу от машины государства, а Каминская — что ее бывший друг стал «жертвой системы» и предал профессию. 

По итогам процесса над литераторами Синявского приговорили к семи годам лишения свободы в колонии строгого режима. Даниэля — к пяти годам лагерей, а годом позже его жене Ларисе Богораз назначили четырехлетнюю ссылку за участие в демонстрации против ввода советских войск в Чехословакию. В Советском Союзе другой исход был невозможен. 

После приговора Синявскому и Даниэлю молодой журналист Александр Гинзбург соберет иностранные рецензии на произведения Синявского и Даниэля, речи зарубежных деятелей культуры в их защиту, материалы уголовного дела и стенограмму судебных заседаний в один сборник. Копии «Белой книги» Гинзбург отправит в КГБ и Верховный совет СССР, а не получив ответа, издаст за границей. 

Вскоре на родине в отношении него возбуждают уголовное дело. В «Белой книге» нет ни слова авторского текста, поэтому придраться к ней у следствия не получается. Гинзбурга судят за подпольный диссидентский журнал, который обнаружили у него дома при обыске. Вместе с ним на скамье подсудимых еще три человека, чьи фамилии фигурируют в журнале. Один из них — поэт Юрий Галансков, защищать которого пригласили Дину Каминскую. 

Это дело она впоследствии назовет самым мучительным и сложным в своей карьере. 

Юристка понимала, что дело будет постановочным, как и в случае с Синявским и Даниэлем. Но представлять в суде интересы Галанскова считала профессиональным долгом. «В процессе есть функция обвинения и защиты. Без этих двух функций не существует правосудие. Прокурор обвиняет — адвокат обязан представить все, что возможно, чтобы добиться оправдательного приговора или [его] смягчения. Каждый из нас старался выполнить свою работу до конца», — объяснял логику Каминской ее друг и коллега Борис Золотухин, защищавший Гинзбурга на том процессе. 

«[Каминская и Золотухин] отстаивали и адвокатскую, и человеческую честь. Было ощущение, что они вышли на поле боя и просто сражаются с этим страшным монстром», — рассказывала Вера Лашкова, еще одна диссидентка, которую судили по делу о «Белой книге». 

Независимая и незаконная экспертиза 

В шесть часов вечера 22 января 1967 года на Пушкинскую площадь в Москве вышла группа из 20–30 человек. Они успели развернуть три плаката: на двух было написано «Свободу Добровольскому, Лашковой, Галанскову, Радзиевскому», а на третьем — «Требуем пересмотра антиконституционного Указа и статьи 70 УК РСФСР». Это произошло через три дня после ареста четырех диссидентов по делу «Белой книги». Участников демонстрации быстро арестовали. 

Защиту одного из них, рабочего Виктора Хаустова, поручили известной московской адвокатессе — 60-летней Софье Каллистратовой, которая обычно занималась уголовными делами.

Это было первое политическое дело Каллистратовой, и она требовала полностью оправдать Хаустова. Софья была убеждена, что советская Конституция наделяет граждан правом на выражение мнения, в том числе путем демонстрации. Поэтому считать действия мужчины нарушением общественного порядка нельзя. 

Во время перерыва в день суда Каллистратову пригласили в совещательную комнату. Там в присутствии судьи и неизвестного мужчины в штатском прокурор спросил: «О чем вы будете говорить в своей защитительной речи?» — «Это вы услышите через 10 минут, когда закончится перерыв», — ответила Каллистратова. «Было бы лучше, если бы мы это услышали сейчас», — встрял в разговор человек в штатском. 

«Я не знаю, для кого это было бы лучше, но сейчас я вам этого не скажу», — отрезала юристка. 

Суд к ее доводам не прислушался — Хаустова приговорили к трем годам лагерей. Но выступление Каллистратовой оценили советские диссиденты: к ней стали обращаться профессиональными консультациями и представлением интересов в суде. 

Когда дело о протесте против ввода войск в Чехословакию дошло до суда, на заседаниях присутствовало только пять участников из семи. Одной из отсутствующих была поэтесса Наталья Горбаневская. Ей назначили судебно-психиатрическую экспертизу и в итоге отпустили на свободу, но в 1969 году снова арестовали и поместили в психиатрическую больницу. 

Горбаневской вменяли участие в выпуске диссидентского журнала «Хроника текущий событий». В суде ее интересы взялась представлять коллега по журналу Софья Каллистратова. Она провела своего рода независимую экспертизу: просила поэтов писать отзывы на стихи Горбаневской, чтобы использовать их как аргумент в споре с государственными экспертами. 

«Я через мать передавала ей инструкции: “Наташа, при очередном освидетельствовании скажите врачам, что вы были больны, что они вас вылечили, вы теперь здоровы и никакой деятельности вести не будете, потому что вы несете ответственность за двоих детей. Мать ваша боится получать помощь от друзей, и дети ваши буквально погибают”. Надо выходить ради детей из психушки любыми способами. И она так сделала», — вспоминала Каллистратова. 

Наталью Горбаневскую освободили. Она была не единственным человеком, которого Софья Каллистратова вытащила из тисков советской карательной психиатрии. 

Неугодных объявляют сумасшедшими

Еще в 1957 году советские власти сняли с крымских татар обвинение в предательстве в период Великой Отечественной войны. Получить паспорта они смогли, а вот вернуться на полуостров — нет. Советские граждане были обязаны жить по прописке, а жили крымские татары в Центральной Азии, куда их депортировали в 1944 году. В конце 1950-х возникло массовое движение за возвращение народа на родину. Ответом на петиции и выступления стали судебные процессы. Летом 1968 года Софья Каллистратова участвовала в нескольких таких судах в Ташкенте. 

Так она вспоминала те дни: «[Активистов] не очень сурово наказывали, но наказывали неуклонно. И защита была гораздо более свободная и независимая, чем в Москве. И был очень забавный случай. Старик[-активист]… был, если можно так выразиться, теоретик. Он работал над [трудами] Ленина. Ему в вину ставился какой-то блокнот с черновиком. И Юра Поздеев в своей защитительной речи так неудачно выразился, что мы потом над этим выражением хохотали целый вечер: “Но вот блокнот вменяется моему подзащитному, но в нем же никакого смысла нет — там одни цитаты из Ленина”». 

Тот пожилой мужчина, как и подзащитные Каллистратовой, вместо реальных сроков получили условные. Это было большой победой в те годы. 

В 1970-м она защищала в суде Петра Григоренко, генерала Красной армии. В 1960-х за критику советской бюрократии и призыв к свободным выборам его лишили звания, пенсии и отправили на год в психиатрическую клинику. На процессе, на котором его интересы представляла Каллистратова, Григоренко обвиняли в распространении «измышлений, порочащих советский строй» за поддержку крымских татар. 

Так процесс вспоминала Каллистратова: «В Ташкенте была проведена амбулаторная экспертиза, в которой участвовало пять экспертов. Эта экспертиза признала его вменяемым. После этого следователь по особо важным делам Березовский посадил [Григоренко] в самолет и отвез в институт Сербского [в Москве]. И там его признали невменяемым. Анекдотический совершенно акт. Если две квалифицированные экспертизы дают взаимоисключающие заключения, то суд сам не может выбрать между этими двумя экспертизами. Надо назначать третью». 

Однако в ходатайстве о дополнительной экспертизе адвокатессе отказали. В феврале 1970 года суд в Ташкенте приговорил Григоренко к бессрочному содержанию в психиатрической больнице. 

Тогда Каллистратова с риском для собственной свободы передала все психиатрические экспертизы и досье по делу Григоренко молодому психиатру-правозащитнику Семену Глузману. Тот пришел к выводу, что генерал психически здоров. Эту экспертизу обнародовал академик Андрей Сахаров. 

Так всему миру стало известно, что в Советском Союзе неугодных режиму здоровых людей объявляют сумасшедшими. 

Глузмана за независимую экспертизу осудили на восемь лет лагерей, Каллистратова осталась на свободе чудом. 

Под давлением международного сообщества Петр Григоренко вышел из психиатрической клиники в 1974 году. Власти нашли другой способ выдавить его из страны: не пустили обратно в Советский Союз после поездки за границу и лишили гражданства. 

«Утверждала, что каждый человек может самостоятельно мыслить»

Начало 1970-х стало поворотным в карьере Софьи Каллистратовой и Дины Каминской. Обеих лишили права защищать политических заключенных. О «некорректном» поведении юристки Каллистратовой в процессе по делу Натальи Горбаневской в ЦК КПСС доложил лично председатель КГБ Юрий Андропов. Каминскую же преследовали за защиту лидера крымско-татарского движения Мустафы Джемилева и его союзника, поэта Ильи Габая. 

Джемилева и Габая обвиняли в изготовлении и распространении открытых писем и документов о положении крымских татар в Советском Союзе. Дина Каминская ознакомилась с 20 томами следственных материалов осенью 1969 года. Один из ее подзащитных, Мустафа Джемилев, шел под суд уже во второй раз. 

Илья Габай тоже давно был на примете у органов безопасности — он примкнул к диссидентскому движению еще в 1960-е годы, подписывал протестные письма и петиции. «Для него всякого рода несправедливость, особенно социальная, была невыносимой. И вот поэтому москвич Габай оказался в ташкентском суде», — вспоминал его друг, поэт Юлий Ким. 

Каминской предстояло выстроить, по ее словам, самую сложную в политических процессах линию защиты, «когда нет спора по доказанности фактов, а правовой спор перерастает в политический». Она вызвала в Ташкент Юлия Кима в качестве свидетеля, чтобы создать благоприятный образ поэта Габая. 

На суде Ким использовал в оценке поэта «только лестные слова и комплименты», но неожиданно споткнулся о какой-то простой вопрос. Дина Каминская быстро отреагировала и переформулировала его так, чтобы Ким понял, как отвечать в пользу друга. «Чепуха какая-то была — ну, допустим, “Так что, вы можете подтвердить, что он всерьез увлекался литературой?”, что-то в этом роде. И я, спохватившись: да, да, конечно, да, конечно, да, увлекался, да, всерьез. И я запомнил свою глубокую благодарность, что я все-таки благодаря ей не обмишурился, что называется, на этом суде», — вспоминал впоследствии Ким. 

Судья Ташкентского городского суда Писаренко приговорил Мустафу Джемилева и Илью Габая к трем годам колонии. Он же донес на Каминскую в Московскую коллегию адвокатов: «Адвокат Каминская в открытом судебном заседании утверждала, что каждый человек может самостоятельно мыслить, что убеждения и мнения не могут повлечь за собой уголовной ответственности, и на этом основании просила об оправдании подсудимых». 

В 1970 году в отношении Каминской возбудили дисциплинарное дело за то, что она «не выявила свою гражданскую позицию и не осудила взглядов своих подзащитных». Год спустя, в 1971-м, вслед за Софьей Каллистратовой ее лишили доступа к политическим делам.

Обе знали, что это было первое предупреждение, но продолжали работать. Каминская давала профессиональные консультации, несмотря на то что за ней велась демонстративная слежка. В 1976 году у нее дома прошел обыск. 

Сотрудники КГБ подозрительно хорошо ориентировались в квартире: знали, где лежат «неприемлемые» книги и рукописи. 

«Когда они взяли при нас рукопись с радиоприемника и возглавлявший этот обыск следователь спросил, все ли здесь, второй [следователь] ответил: “Нет, остальные листы в спальне”. А вся бригада находилась в кабинете, и никто в спальню не заходил», — рассказывала она впоследствии. 

Листами, за которыми охотились сотрудники органов, была рукопись книги о советской коррупции, которую писал муж Каминской, адвокат Константин Симис. На него завели уголовное дело, а саму Каминскую исключили из коллегии адвокатов, что означало запрет работы по профессии. На одном из допросов сотрудник КГБ сказал ей прямо: если они уедут, то уедут быстро, а если нет — Симиса будут судить за инакомыслие по 70-й статье. 

На сборы супругам дали 10 дней. Они уехали из Москвы в июне 1977 года. Полковник КГБ сам заказывал им билеты в Вену и участвовал в оформлении документов. «Я не могу сформулировать, во имя чего мы должны были остаться там и подвергнуть остаток своей жизни этому испытанию», — объясняла Каминская уже в эмиграции. 

Подпольная правозащита

Софья Каллистратова все это время продолжала работать — она выступала защитницей в обычных уголовных делах. В отличие от Каминской, которую исключили из коллегии адвокатов, Каллистратова ушла оттуда сама. В 1977 году она вошла в недавно созданную Московскую Хельсинкскую группу (МХГ). Организация регистрировала нарушения прав человека в Советском Союзе и передавала эту информацию странам — подписантам Хельсинкских соглашений. 

Адвокатесса дружила и сотрудничала с Еленой Боннэр, Андреем Сахаровым и другими диссидентами. «Она стала нам всем товарищем и другом и братом одновременно», — отзывалась о юристке Вера Лашкова.

Каллистратова была консультантом Рабочей комиссии по использованию психиатрии в политических целях. «Софья Васильевна вся обложилась книжками по психиатрии, все сама изучала. И на основании вот этого материала, который Софья Васильевна составила, был <…> сделан доклад на международном съезде психиатров, и вообще до мира было донесено то, что у нас делается с карательной психиатрией», — вспоминает ее дочь Маргарита. 

Членов комиссии постоянно преследовали: задерживали, вызывали в КГБ для «предупреждений», вели слежку. К 1981 году из членов Московской Хельсинкской группы на свободе остались только трое: Елена Боннэр, Наум Мейман и Софья Каллистратова. 

В тот же год власти обвинили Каллистратову в составлении 113 из 194 опубликованных МХГ документов. В отношении нее возбудили уголовное дело по 190-й политической статье, по которой ранее судили ее подзащитных диссидентов. В ее доме и квартире дочери Маргариты прошло несколько обысков. Чудом Маргарита прямо во время обыска смогла перепрятать всю нелегальную литературу. 

Среди книг был том Александра Солженицына «В круге первом» с подписью автора «В дар Софье Васильевне Каллистратовой и Дине Исааковне Каминской». 

В 1982 году Елена Боннэр сообщила, что из-за давления властей и угрозы ареста работа Московской Хельсинкской группы останавливается. Вскоре прекратили и уголовное дело против Каллистратовой — официально в связи с ее возрастом и состоянием здоровья: на тот момент женщине было 73 года. Однако в ответ она подала в суд и в 1988 году добилась, чтобы дело прекратили с формулировкой «За отсутствием в ее действиях состава преступления». Это было последнее политическое дело Софьи Каллистратовой. Через год она скончалась. 

* * * 

Правозащитное дело из-за границы продолжала Дина Каминская. Вместе с мужем она участвовала в деятельности Московской Хельсинкской группы, вела правозащитные передачи на «Радио Свобода»* и «Голосе Америки»**. В 1984 году она опубликовала мемуары «Записки адвоката». Там Каминская подробно рассказала об обстоятельствах политических процессов 1960-х годов, в которых ей довелось участвовать. 

«Я дала себе слово, что не буду бояться. Я не считала для себя возможным от мысли о том, что это может мне грозить, отказаться от защиты. Мне кажется, что моя нравственная позиция — она и политическая позиция, <… > позиция свободного человека. Мне те люди, которых я защищала, были близки в этом отношении. <…> Они действительно боролись за то, что мне близко и понятно и к чему я тоже внутренне стремилась. Конечно, если бы я не разделяла эти мысли, я, наверное, не могла бы быть хорошим политическим адвокатом», — говорила она впоследствии. 

Дина Каминская скончалась в 2006 году в США в возрасте 87 лет. По мотивам ее книги в России сняли телесериал «Заступники» о репрессиях в период застоя. Картину, показанную по Первому каналу в 2020 году, критики хвалили за актуальность. 

* Признано Минюстом нежелательной организацией.

** Признан Минюстом «иноагентом».