«Представьте, что на всю жизнь нужно перестать держать любимого за руку» Квир-активистка — о том, как признание ЛГБТ «экстремистским движением» повлияет на каждого и каждую

В конце ноября Верховный суд по иску Минюста признал «международное движение ЛГБТ» «экстремистской организацией», заседание проходило в закрытом режиме. «Гласная» поговорила с Татьяной Калининой — открытой лесбиянкой и создательницей лесбийского сообщества Cheers Queers — о том, как новый запрет отразится на жизни ЛГБТ-персон и даже на условном «дяде Васе из райцентра».

— Давай сначала немного о вашем сообществе. Cheers Queers появилось как ответная реакция на принятый в декабре прошлого года закон о полном запрете «ЛГБТ-пропаганды». Можешь подробнее рассказать, почему ты решила основать его именно в тот момент?

— Когда я увидела новость о запрете «ЛГБТ-пропаганды», была просто в ярости. Это же максимально размытый закон, под который можно подогнать все что угодно, связанное с квир-сообществом, и назвать это пропагандой.

Я подумала: есть правозащитные квир-организации, есть культурные квир-проекты, но нет пространства, где люди могут поговорить друг с другом не в рамках групповой терапии, а именно просто поговорить. Я никогда не создавала сообщества, но была в активистской тусовке и видела, как разные сообщества существуют, занималась нарративной практикой и фасилитацией — это способ работы с группами, который предполагает равное пространство и возможность высказываться всем участникам и участницам, то есть бережный подход.

Так я решила сделать фасилитационную встречу в онлайне. Меня поддержали подруги — мы придумали название и афишу. Я выложила пост в инстаграме*, в котором сказала: если нам понравится так собираться, то можно делать это постоянно.

Мне захотелось поговорить не о чем-то тленном и удушающем, а о чем-то жизнеутверждающем. Я подумала: свидания — это прекрасная тема. На встречу пришло около 30 человек, все хотели говорить — и все были готовы говорить. Думала, что соберется максимум человек десять. Так мы стали развивать сообщество.

До этого момента я не занималась квир-активизмом, хотя была довольно открытой лесбиянкой во Владимире.

— «Довольно открытой лесбиянкой во Владимире» — это как?

— У меня были открыты соцсети — там можно было увидеть фотографии с моей девушкой. Я представляла ее в компаниях, в интернетах, не скрывала и не стеснялась этого, но и открыто не говорила, что я лесбиянка.

Я была фемактивисткой, мы с подругами во Владимире делали фемфестиваль, рассчитанный на аудиторию, которая только знакомится с феминизмом.

Город маленький, я боялась, что люди поверят паттерну, что все феминистки — лесбиянки, и это отобьет желание интересоваться феминизмом.

Общество во Владимире разное. С точки зрения обучения людей новым идеям шокирование работает не очень хорошо. А квир-отношения многих шокируют. Вот у меня такое мнение было, с этим не все согласны. Сейчас я бы уже вряд ли так смогла: время компромиссов закончилось.

— Во Владимире были какие-то квир-сообщества? Как ЛГБТ представлены в городе?

— Никак. Мой знакомый — открытый гей — прежде пытался собрать комьюнити-центр. Мы несколько раз встречались в одном дружеском пространстве: проводили лекции, что-то обсуждали, смотрели фильмы. Потом этот парень погиб в автокатастрофе, и идея комьюнити-центра осталась в прошлом.

— Россия сегодня ― страна с гомофобной идеологией. А в самом обществе, на твой взгляд, эта гомофобия сильно выражена?

— Сложный вопрос. Если мы вспомним, что происходило с массовой культурой в России в девяностые и сколько там было квирного… Были люди, которым это не нравилось, но у квир-персон было пространство для выражения, была вообще возможность показывать себя, потому что государство не включалось столь активно в борьбу за традиционные ценности.

А со второй половины двухтысячных ситуация стала меняться. Государственная идеология все же сильно влияет на то, что люди думают о квирах, о том, что вообще те собой представляют. Поскольку государство занимается этой темой уже давно и плотно, общество, к сожалению, становится более консервативным, следовательно, процент гомофобии только растет.

— Ты на себе эту гомофобию ощущала?

— Конечно, я не могла чувствовать себя безопасно в российском городе на 350 тысяч человек. Я сама не сталкивалась с какой-то прямой угрозой физической, но я много раз [получала] сальные комментарии в барах и на улицах. Например, когда со мной парни пытались познакомиться в баре и я говорила, что лесбиянка, в ответ получала телегу, что просто у меня нормального мужика не было, «давай сейчас со мной познакомишься — и все будет хорошо, перестанешь быть лесбиянкой».

— В Cheers Queers более 400 лесбиянок. Как сообщество развивалось? Были, может, ключевые события, когда люди к вам массово приходили?

— Был большой поток в самом начале — за пару недель нас собралось человек семьдесят. И дальше новые люди приходили на онлайн-мероприятия, которые мы проводили, и оставались в сообществе.

Одна из наших стратегий — проведение мероприятий с партнерами, организациями и инициативами, которые обладают юридической, психологической экспертизой, чтобы люди в сообществе знали, как и к кому обратиться за помощью, какие права у них есть.

Когда появилась информация, что Минюст попросил признать ЛГБТ «экстремистским движением», мы получили порядка 30 заявок от людей, которые находятся в России. Персоны писали, что им страшно, они не знают, что делать, но им хочется быть рядом с людьми с общей идентичностью.

Все, кто приходит в последние недели, активны даже на входе. Обычно нужно немножко времени раскачаться, не все сразу представляются даже, хотя мы просим это делать. А сейчас люди много о себе начали писать. И это [показывает], насколько остро люди испытывают потребность быть в сообществе.

— Были случаи, когда вы не могли верифицировать анкету на вступление?

— Да. Мы не приглашаем людей, которые не могут предоставить материалы о себе, например ссылки на соцсети, и никто не может подтвердить их личность. Сейчас мы работаем над оптимизацией процедуры верификации. Я не буду говорить, что конкретно мы делаем, но [процесс] станет более инклюзивным, потому что на это есть запрос.

— Не думали, что к вам может фээсбэшник так попасть?

— Это возможно. Мы делаем, что можем, в рамках тех ресурсов, которые у нас есть. И не скрываем, что в сообществе не стоит делиться суперинтимной информацией о себе. В интернете нет безопасности по умолчанию. Мы, конечно, не добавим человека, если есть хотя бы доля сомнения. Но не исключено, что к нам может попасть завербованная лесбиянка. На этот случай у нас есть протоколы безопасности.

— Люди в вашем сообществе — кто они? Это преимущественно россиянки? Где они сейчас находятся?

— Большинство живет в России, средний возраст — 28 лет, из них где-то 60% — из регионов, остальные — из Москвы и Петербурга. Мы себя позиционируем как русскоговорящее пространство, потому что у нас есть и те, кто живет не в России: лесбиянки из Беларуси, Казахстана, Кыргызстана, Украины.

— На встречах вы обсуждаете не только квир-темы, но говорите и про родительское воспитание, абьюзивные отношения, финансовую независимость. Почему такие темы лесбиянкам проще поднимать именно в лесбийском сообществе, а не в любом другом?

— Лесбиянки — уязвимая группа, которая подвергается системной дискриминации, это сказывается на всех сферах жизни. Они часто не могут говорить о личной жизни, а еще вынуждены зарабатывать больше, чтобы платить за безопасность.
Например, если у лесбиянок есть дети — скорее всего, они выберут частный детский сад, потому что там безопаснее. Оплачивать частный детский сад дорого.

Соответственно, лесбиянкам нужно работать больше, лучше и старательнее, чтобы получить возможность просто быть в безопасности.

И подобные нюансы возникают во многих сферах жизни. Конечно, это комфортнее обсуждать в сообществе, где у людей есть схожий опыт.

— В каком состоянии были ваши участницы после новости о возможном признании ЛГБТ «экстремистским движением»?

— У нас как раз в этот день была встреча книжного клуба, где мы читали [сборник] «Сестра-отверженная» Одри Лорд — это такая потрясающая активистка и лесбиянка с прекрасными текстами. Люди были подавлены, мы в начале проговорили, кто как себя чувствует, как справляется, что поддерживает нас, где мы ищем опоры. Как-то пытались друг друга подбодрить, побыть рядом. И тогда мы поняли, что встречи — это тоже инструмент сопротивления, они позволяют нам быть теми, кем мы являемся, — быть лесбиянками. Вне зависимости от того, что по этому поводу думает российское государство, мы останемся лесбиянками.

— Как ты восприняла новости о новом законе, который приняли 30 ноября?

— Ну конечно, я разозлилась. Это была сложная неделя: [озвучили] приговор Саше Скочиленко, параллельно меня беспокоит антиабортная кампания в России. И новость об экстремизме стала вишенкой на торте.

В то же время я ощущаю это как борьбу. Вот вы так, значит? Тогда будем придумывать [новые] трюки. Я в одной беседе сказала, что активизм — это соревнование с государством в креативности. Постоянно нужно что-то изобретать, потому что оставить это просто так невозможно.

— Не боишься, что тебя саму могут признать экстремисткой?

— Это вполне реальный риск. Если меня признают экстремисткой, это сильно усложнит мою жизнь, но мне не хочется фокусироваться на эмоциональном проживании потенциального момента, хочется снизить вред от возможных действий государства деятельно — помогая людям.

— А до принятия закона возникали ли у квир-активистов мысли, что ЛГБТ в России могут признать «экстремистским движением»?

— Да, и для многих это не стало шок-новостью, потому что уже давно шла планомерная гомофобная государственная политика.

Но я не думала, что это произойдет так скоро. Знаешь, как со смертью: понимать, что человек может скоро умереть, — это одно, а когда сталкиваешься со смертью — другое.

— Расскажи, как новое решение отразится на жизни среднестатистической лесбиянки — например, из Владимира.

— У нее будет меньше доступа к контенту: ей будет сложно прочитать книгу или фильм, где представлены квиры. Сложнее знакомиться, потому что тиндер из России ушел, другие приложения для знакомств могут быть небезопасными. Да и вообще, заявлять о своей идентичности при знакомстве будет сложнее: непонятно ведь, кто как отреагирует. Она может попасть на подставное свидание, где ее могут изнасиловать, избить…

Она будет более осторожна даже при разговорах с друзьями и родителями, потому что не будет знать, как это скажется на их отношениях. И это тоже очень страшно.

Она будет подавлена, потому что не может жить открыто. Скорее всего, эта лесбиянка будет еще больше чувствовать себя «неправильной». Я не исключаю, что она может задумываться о суициде, потому что, когда человек отвержен, один на один со своим опытом, у него могут возникать и такие мысли тоже.

Если бы гетеролюди на секундочку представили, что всю жизнь им нужно скрывать свои сексуальные предпочтения, не держать своего любимого человека за руку, не планировать с ним семью, не иметь возможности попасть в больницу, если что-то случилось, не иметь возможности усыновить ребенка, не иметь возможности заключить брак… То они бы поняли, как живут квир-люди в России и зачем нужно их опыт делать видимым.

— Как ты считаешь, эти гомофобные решения в нынешних условиях способствуют тому, что квир-люди все меньше высказываются?

— Я думаю, такие перспективы [есть]. Сейчас все российские квир-организации вынуждены работать с учетом невероятных непрогнозируемых рисков. И это, конечно, страшно.

Репрессии действуют психологически на людей, заставляют их самоцензурироваться.

Люди боятся и предпочитают лишний раз ничего не говорить. Постепенно это приводит к тому, что репрезентации квир-людей становится меньше, то есть часть российского общества имеет перспективы вообще быть стертой.

— В репрессивных режимах все взаимосвязано. Как признание ЛГБТ «экстремистским движением» скажется на гетеросексуальных людях?

— Отношение государства к уязвимым группам напрямую касается стратегий, которые потом будут выбирать и использовать по отношению ко всем людям, проживающим в стране. Мы уже увидели, как это сработало с законом, запрещающим транспереход. Государство выбрало самую уязвимую группу из всего квир-сообщества и ограничило им доступ к медицинской помощи. Это прямое вмешательство в частную жизнь граждан.

Теперь государство решило запретить аборты — и здесь речь идет уже не только о квир-людях, но и о гетероженщинах тоже. Эта стратегически опасная линия государственной политики, которая рано или поздно коснется всех.

— Представь условного дядю Васю из типичного российского райцентра. На войну его не заберут, у него обычная работа в гараже, а по выходным он с мужиками ходит на рыбалку. Как его может это коснуться?

— А у него есть дети?

— Ну давай будут.

— Допустим, у дяди Васи есть ребенок Михаил — любимый, драгоценный сын. Однажды дяде Васе позвонят из реанимации и скажут: «Ваш сын Михаил под капельницей. Мы не знаем, выживет он или нет. Он был в клубе, его порезали, потому что он был в узких джинсах, люди подумали, что он гей». А Михаил может не быть геем, он просто мог надеть узкие джинсы. Вот так может коснуться новый закон дяди Васи.

* Принадлежит Meta, запрещенной в России.