Даша была без платка Туристов из России и Беларуси в Иране атаковали бойцы Корпуса стражей исламской революции. Рассказ участника событий

В Иране три месяца продолжаются самые массовые протесты в новейшей истории. Они вспыхнули 16 сентября, после смерти 22-летней Махсы Амини, задержанной «полицией нравов» за неправильно надетый хиджаб и вскоре умершей от полученных травм. А 16 ноября бойцы Корпуса стражей исламской революции (КСИР) ранили российского путешественника и музыканта Дмитрия Хобботовского (он сообщил об этом после того, как выехал из Ирана).

«Гласная» публикует его рассказ об этих событиях.

***

В Иране я оказался благодаря своей девушке и своему другу. Мой друг из Беларуси, Евген, живет в Батуми. Еще летом он предложил мне это путешествие. Я покрутил пальцем у виска. Более страшной мне казалась только Северная Корея. Однако он рассказал, что давно изучает эту страну, что в ней часто бывают путешественники и что он поможет с визой. Почему нет, подумал я. Экзотика. Дешево. Скорее всего, очень красивая природа.

Потом я познакомился с Дарьей, она стала моей девушкой. Она хотела поехать в Индию, я тоже планировал на зиму куда-нибудь поюжнее. Мы вместе доехали автостопом из Армении до Грузии, заехали в гости к Евгену. Там посовещались и решили, что поедем по земле до самой Индии. Через Турцию, Иран и Пакистан.

Протесты в Иране тогда только начались. Новости с каждым днем становились все тревожнее. Но откладывать поездку не хотелось. Мы решили: мы-то тут при чем? Это их внутренние дела. Будем аккуратны, не будем соваться в гущу протестов, постараемся сразу арендовать машину и рвануть на природу. Но все пошло не так.

Впечатления об Иране

Втроем мы двигались с северо-запада на юго-восток: Тебриз — Тегеран — Исфахан — Шираз. Оттуда — к границе с Пакистаном. Мы старались не останавливаться в гостиницах, а ночевали у местных жителей или в палатке. Иранцы оказались очень гостеприимным народом: все нам показывали, объясняли, старались выполнять наши желания. Постоянно предлагали что-то попробовать или посмотреть. Мы не успевали отдохнуть.

В Иране очень много торговли. Торговые центры вроде наших, особой разницы нет. А вот уличные магазины — совсем другое. Торгуют черт-те чем, без видимого принципа. Ценников нет нигде. Но на продуктах напечатана рекомендуемая цена, ее обычно и платишь. Лекарства носят другие названия, поэтому покупка в аптеке — это всегда приключение, особенно если заранее не посмотрел международное название препарата. Английский люди могут не знать. Объяснить через гугл-переводчик, какой у тебя диагноз, особенно в очереди, — это вроде игры, в которой надо жестами показать слово. Стыдно и смешно одновременно.

Поскольку страна закрытая, многие товары в дефиците. Ценится электроника, оригинальная кока-кола или импортные жвачки. Люди на улицах спокойные, одеты разнообразно. Платки многие женщины носят нередко чисто символически — на плечах. Кто порелигиознее — в парандже, то есть полностью закутан в ткань, обычно черную.

Расскажу, как выглядела Даша. На ней были леопардовые штаны клеш и мохнатая черная кофта с капюшоном. Этого капюшона, по ее мнению, было достаточно, чтобы скрыть волосы. Тем более что многие иранки ходят и свободнее. Евген был сильно против ее хождения без платка и несколько раз жестко поднимал эту тему. Я не особо вмешивался, ценя свободу Даши и правоту Евгена. Когда было холодно, Даша надевала фиолетовую куртку до половины бедра. С ней обтягивающие штаны выглядели не так вызывающе. И еще она носила полупрозрачный розовый платок. Но старалась забыть его надеть при первой возможности.

Иранцы радовались, что мы из России. Евген, правда, из Беларуси, но не все знают, где это. Поэтому он тоже говорил «руссо туристо», чтобы не усложнять. Люди часто спрашивали, откуда мы: иностранцев в стране мало. Слово «Русиа» все понимают. Сразу улыбаются и показывают сцепленные указательные пальцы — мол, друзья.

Путин, говорят, гуд. Мы обычно говорили: «А ваш-то Хомейни как? Тоже гуд?» Смеются: «Нет, мол, наш — диктатор». В Турции то же самое было. Чужие диктаторы всегда приятнее. Наверное, потому, что до тебя не доберутся.

Молодежь неплохо говорит по-английски, среди девушек много студенток. Некоторые хотят уехать, хоть это и непросто. Но встречались и те, кто искренне любит Иран и только немного стыдится своего правительства. Такие люди просили нас быть аккуратнее. Говорили, что мы приехали в историческое время. Несмотря на большие культурные различия — мы смотрели разные фильмы, слушали разную музыку, — непонимания у нас с иранцами не возникало.

В первый день в Тегеране я отстал от своих друзей, чтобы снять видео. Снял и пошел за ними, они ждали меня через дорогу. На перекрестке ко мне внезапно подошел мужчина. Он был старше 50 лет, в обычном деловом костюме — брюки и пиджак. Еще на нем были очки, он был гладко выбрит и, наверное, был представителем интеллигенции.

Он понял, что я иностранец. На всякий случай он уточнил, откуда я. Затем стал говорить, что правительство в Иране очень плохое, что оно их, иранцев, убивает. Это продолжалось несколько секунд. При этом лицо его выражало отчаяние и надежду одновременно. Как будто иностранец — это его единственный шанс быть услышанным. Я сочувственно кивал, пытаясь понять, что мне делать с этой информацией, как помочь незнакомцу. В какой-то момент он осекся, бросил последний отчаянный взгляд, резко развернулся и ушел не прощаясь.

Я не стал догонять его или просить контакты, подумав, что если такие настроения здесь популярны, то я еще столкнусь с ними. Да и страшно было: вдруг за нами следят. Думаю, ему тоже было страшно.

Читайте также Иран в мини-юбке

Путь ближневосточной деспотии от хиджаба к декольте и обратно

Еда в Иране похожа на русскую. Не очень острая, в отличие даже от Турции. Много солений, кислых соусов. Тут тоже любят готовить курицу. Хлеб разве что отличается. Но все равно было ощущение, что все примерно как дома. Чай тут намного популярнее, чем кофе. Хотя в центрах больших городов полно продвинутых кофеен. Именно в Иране я узнал и полюбил такой способ приготовления кофе, как V-60, — это когда горячую воду проливают через воронку в форме буквы V, а угол у этой воронки 60 градусов. Отсюда и название. Внутрь воронки ставится бумажный фильтр, на него кладут зерна очень мелкого помола. Кофе получается мягким и раскрывается непривычно, постепенно. Попробуйте как-нибудь.

Алкоголь купить трудно: в Иране он запрещен. Да и не пьет никто, хотя по поводу нашего приезда иранцы, бывало, доставали бутылочку домашнего вина — для нас.

«Why are you doing it?!»

«В Азии быстро светает», — писал Иосиф Бродский. Так же непривычно быстро там и темнеет. Мы и не заметили, как на улицы Исфахана опустился мрак. Когда мы заходили в кондитерскую спросить кофе и булочек, было еще светло. Перекусили, вышли — а уже только фонари и фары машин освещают улицы. Мы решили немного пройтись в сторону центра города перед тем, как отправиться на ночлег. «Расслабились», — сказал после Евген. Я с ним согласен.

Это было 16 ноября, во второй из трех дней наиболее крупных протестов в стране. В этот день мы гуляли по городу в сопровождении 20-летнего Али. Никто из нас не то что не собирался протестовать — мы вообще решили держаться подальше от больших и шумных компаний. На всякий случай. Но в тот момент, отдохнувшие, в приподнятом настроении, мы проходили перекресток улиц Назара и Хакима Низами. Не было слышно лозунгов или выстрелов, не было людской толпы, было даже безлюдно для этого времени — около шести вечера.

На той стороне, куда мы направлялись, стояли Сепа (Sepah) — одно из вооруженных формирований Корпуса стражей исламской революции, наиболее ненавидимое протестующими. Они были с ружьями, в шлемах и защитной амуниции и стояли прямо на нашем пути. Вокруг было не так много людей, почти все магазины и кафе были закрыты из-за протестов. Сепа выглядели грозно, но они просто стояли, как постовые. Я с любопытством осмотрел каждого с головы до ног. Они тоже смотрели на нас, но враждебности не проявили. Только когда мы переходили улицу, один из них угрожающе постучал дубинкой по щитку на своей ноге.

Мы максимально мирно прошли мимо вчетвером. Наш иранский приятель даже спросил у них на фарси, можем ли мы пройти в нужную сторону. Вроде бы они ответили утвердительно. Через несколько шагов я услышал сзади окрик, затем еще один. Я не стал оборачиваться и продолжал не спеша идти, ведь все равно я не понимаю фарси. Но наш приятель повернулся, показал открытые ладони и ответил что-то успокаивающее. После этого я услышал громкий хлопок и почувствовал, как меня что-то ударило по спине. Я подумал, что это была шумовая граната и что меня обдало взрывной волной.

Даша шла чуть впереди, ее схватил за руку наш иранский приятель и закричал: «Run!» Как потом выяснилось, этого и требовали сеповцы. Они побежали вперед по улице. Я оглянулся посмотреть на приотставшего Евгена. И увидел, как его валят на землю двое бойцов и начинают молотить дубинками. Испугаться я толком не успел, сразу двинулся к ним с ощущением, что это какая-то ошибка. На ходу я поднял раскрытые ладони и стал кричать: «What are you doing? He is foreigner! We are russian tourists! Why are you doing it?»

Но вместо того чтобы перестать бить Евгена, который уже лежал на газоне, группировался и закрывал лицо, один двинулся мне навстречу и ударил дубинкой. Я упал в паре метров от Евгена на проезжую часть, и этот боец нанес мне еще несколько ударов. Теперь я тоже закрывал лицо. И продолжал повторять: «Stop! Stop do it!» Через несколько бесконечных секунд к нам подбежал, видимо, их старший. Он остановил мое избиение, замахнулся дубинкой сам и приказал мне убираться — это я понял по интонации и жестам. Мне даже показалось, что он сказал с акцентом: «Пошел!» Помню, что успел удивиться: то ли есть похожее, но очень подходящее слово на фарси, то ли он знал русский.

Когда я поднялся, то увидел Евгена. Ему тоже дали подняться, и теперь он ковылял по тротуару, держась за ногу и постоянно оглядываясь. Я примкнул к нему. Мы шли не очень быстро из-за того, что Евген сильно хромал.

Наших видно не было. Я испугался, что их «приняли», но решил для начала отойти подальше и тогда уже думать, как их искать. Однако метров через тридцать открылась дверь одного из магазинов, оттуда выглянул наш приятель и позвал нас. Он был в ужасе и постоянно повторял: «Oh my God!» Они с Дашей не пострадали, за ними никто не погнался. А если бы его задержали, кто знает, какие у него были бы проблемы. Ему, в отличие от нас, ехать некуда.

После этого еще минут сорок мы прятались в этом магазине вместе с персоналом. Снаружи несколько раз слышались выстрелы. Нас прятали в подвальном этаже, если кто-то стучался. Иногда заходили какие-то люди: то ли друзья продавцов, то ли покупатели, то ли коллеги из соседних магазинов. Было страшно, но мы все равно записали видео о том, что с нами произошло, и сделали фото.

У Евгена была сильно отбита нога, и он не мог нормально ходить еще несколько дней. Я же чувствовал, что по спине течет что-то теплое. Попросил Дашу посмотреть, и она с ужасом сообщила, что я ранен. Оказалось, что тот хлопок был не гранатой, а выстрелом из дробовика с близкого расстояния. Когда прошел первый шок, я почувствовал боль.

Одежда на мне была продырявлена и в пятнах крови. Из моей спины и плеч выпало несколько пуль, еще две мы извлекли позже. Одна застряла в подкладке моей спортивной куртки.

Видя, как напуганы окружающие, я старался держаться спокойно. В конце концов, внутренние органы вряд ли задеты, глаза целы. Только отбита левая рука, которой я закрывался. И несколько неглубоких дырок в спине.

Через 40 минут мы смогли наконец вызвать такси: никто не горел желанием ехать в район, где стреляют. Мы доехали до дома одного нашего знакомого, и тот позвал медиков, которые обработали раны. Один из них показал фото, на которых его ноги были в синяках. Ему прилетело несколько десятков пуль, видимо с большего расстояния.

Мы легли спать с ощущением паранойи, а утром нас разбудили хозяева со словами, что к ним пришла полиция. Мы понимали, что ни в чем не виноваты, и это немного успокаивало. Несколько минут мы напряженно ждали своей участи. К счастью, тревога оказалась ложной: полиция пришла брать свидетельские показания по другому вопросу: что-то произошло у соседей. Мы выдохнули, но утро было испорчено. В паранойе мы провели оставшееся время в Иране.

Почему?

Конечно, мы задавались вопросом, почему это с нами случилось. Причин мы нашли несколько, и, хотя ни одна из них не оправдывает насилия, я их перечислю.

• Даша была без хиджаба. Являлось ли это единственной или главной причиной нападения на нас — сказать трудно. В тот день многие девушки были без платков, а Даша обычно надевала капюшон от кофты, но в тот момент, возможно, была без капюшона.
• Я ношу дреды, так что для кого-то тоже выгляжу вызывающе.
• Нас могли принять за местных, потому что один из нас говорил с Сепа на фарси. Мы, кажется, в этот момент не разговаривали на русском. Английская же речь, возможно, нас могла скорее дискредитировать из-за царящей в Иране американофобии.
• Идти в центр большого города мимо этих вояк в день, когда анонсированы протесты, в основном молодежные, само по себе было рискованно.

В итоге мы решили, что все эти факторы могли выстрелить, как и неучитываемые вещи. Евген говорил, что мы сами виноваты в случившемся, но я это мнение не разделяю. Особенно горько слышать его от гражданина Беларуси, недавно пострадавшей от насилия собственной диктатуры. Но нельзя не признать его типичным для некоторой части белорусско-российского общества.

Надо сказать, что в Иране за все время мы не встретили ни одного человека, который сказал бы, что поддерживает действия властей. Вся молодежь с разной степенью открытости на стороне протестующих и ненавидит режим. Мы спрашивали даже солдат срочной службы и тех, кто работает на государственных или окологосударственных предприятиях. Другое дело, что не все считают происходящее революцией, поскольку открыто протестующих пока меньшинство. И не все выражают оптимизм по поводу того, чем все закончится.

Communication tube

Интернет в Иране сильно фильтруется и замедляется во время протестов, но существует. Можно пользоваться соцсетями через VPN. Кроме того, распространено спутниковое телевидение, на котором открыто освещаются протесты, перечисляются жертвы, демонстрируются видео с насилием над протестующими. Самый оппозиционный телеканал — Iran International с вещанием на фарси из Лондона. Там работают иранские журналисты.

Что касается русскоязычных источников, то самый интересный, по-моему, — это телеграм-канал «Дежурный по Ирану». Его ведет специалист по Ирану Никита Смагин и комментирует все действительно значимые события. Российский студенческий проект «Горький» недавно начал публиковать переводы рассказов современных иранских писателей. Положение женщин — их главная тема.

Провластные иранские медиа являют собой жалкое зрелище: это сайты, будто бы сделанные в начале нулевых. Может, так и есть. Из них можно узнать, что протестующие — бунтовщики, которых спонсируют иностранные разведки. Но в это никто не верит. Представители власти и их медиа ведут соцсети, доступ к которым сами же и запрещают. Недавно один из парламентариев заявил, что считает эти аккаунты «войной на вражеской территории». Основанием такой войны он назвал плачевное состояние СМИ в стране. А кто, спрашивается, довел их до такого состояния?

Судя по тому, что я успел понять, в Иране между властью и обществом нет ни доверия, ни даже попытки наладить диалог. Впрочем, теперь это, наверное, уже невозможно. Нет политиков, которым кто-то бы доверял. Задержанных журналистов — больше сорока.

Журналистки Нилуфар Хамеди и Элаэ Мохаммади — те, кто первыми опубликовали фото Махсы Амини в коме и ее семьи, — давно арестованы. Их обвиняют в работе на иностранные спецслужбы.

Актеров, спортсменов и музыкантов арестовывают регулярно. Их хорошо слышно: будучи лидерами общественного мнения, они выражают недовольство жестокостью властей.

Из Ирана мы выехали в Пакистан. Новости из Ирана настигают нас и здесь, и они все более тревожные, а порой просто безумные. На днях мелькнула не очень определенная фраза генерального прокурора о «полиции нравов». СМИ по всему миру тут же восприняли это как оттепель и роспуск этой самой полиции, но на следующий день случилось первое повешение протестующего, Мохсена Шекари. Так что сразу всем стало ясно, что это такая нехитрая хитрость для отвода глаз от убийств заключенных. Лицемерие — визитная карточка иранского режима аятолл. Точно как с женскими платками, которые не отражают религиозность общества, а служат инструментом подавления воли.

В этом контексте стрельба по иностранцам на улицах городов не выглядит случайностью. Это похоже на конвульсии сошедшего с ума от близкой смерти человека, чьи пальцы намертво сжали курок.