«Ты чей-то ребенок Тот, в кого ты стреляешь, — тоже». 97-летняя ветеран ВОВ напоминает о том, что добрых войн не бывает

97-летняя Раиса Синицина прошла Великую Отечественную войну от начала и до конца, пережила блокаду Ленинграда. Последние 30 лет она живет в Израиле и возглавляет клуб ветеранов города Холон. С начала мая в российском прокате идет документальный фильм «Война Раи Синициной», который режиссер Ефим Грабой снимал около трех лет. Мы поговорили с Раисой Борисовной о нынешней [слово запрещено], которую запрещено называть [слово запрещено].

— Раиса, в фильме о вас очень много любви. Мне кажется, что ее сейчас людям не хватает.

— Мы видим так, как нам хочется видеть. Нельзя заставить себя любить. Это должно идти изнутри. Человек должен знать, что перед ним живой человек, к которому нужно отнестись по-доброму. Это основа всякого человека, который живет на Земле.

— Это очень важные слова.

— Слово — это большое дело. Счастлив тот, у кого внутри есть свое слово, а не слово, которое он услышал.

— Я бы хотел с вами побеседовать про нынешнюю ситуацию в России и Украине. Вы, наверное, слышали, что происходит?

— Мне очень сложно об этом говорить, потому что не только я, но и многие другие не могут понять этого действа.

Действо, в котором гибнут города, люди, семьи, живые души — это [слово запрещено]. И не надо называть ее другим именем. От этого не становится ни легче, ни яснее.

Мне непонятно: почему нельзя это слово говорить? Мне, которая прошла от начала до конца Великую Отечественную войну, в которой мы потеряли много миллионов живых душ.

Любая война, где льется кровь, гибнут целые поколения людей — это страшно. Это смерть, разруха, потеря близких, потеря человеком самого себя. Я прошла всю блокаду, я была в войсках города Ленинграда в 41-м году и осталась в них до 45-го.

Поверьте, было намного тяжелее и страшнее, чем говорят. И сейчас в мире снова происходит страшное: человек убивает человека.

Не может быть добрых войн. Всем надо понять: каждый человек, который умер, в которого попал осколок бомбы, — он чей-то ребенок, даже если ему уже много лет. Я далека от любой идеологии. Я стою на земле двумя ногами и знаю, что самое ценное и самое невосполнимое — человеческая жизнь. Никогда нельзя повторить человека, свою мать, своего отца. Если их нет — это навсегда.

Как можно одному человеку прицелиться в другого? Видеть я уже не могу, но слышу, как человек держит на руках мать, которую только что убило осколком бомбы. Что он чувствует? Это передать нельзя.

Человек наводит орудие на врага, и снаряд попадает в домик на окраине села. Там корова, коза, куры, маленькие дети. И от них ничего не остается. Но человек, который навел орудие, не знает, что он сделал несчастными столько людей.

Моя дочь работает врачом, возвращается домой в полночь. Иногда ее нет в час ночи, в два часа. Она взрослый человек, и все равно я, уже очень старая мама, волнуюсь безумно. Вдруг машина скорой помощи перевернулась? В любом возрасте родители волнуются за детей. Волнуются тысячи родителей на одной стороне воюющих, и столько же на другой стороне.

И я не могу понять разумом того, что сейчас происходит. Потеря человека невосполнима. Второй раз нельзя дать маме ее ребенка. Невозможно! Будь ему 40 лет или 50, или 70, это ее дитя. Как остановить эти убийства? Я не знаю. Но они должны прекратиться.

Назовите это войной или как-нибудь еще, это несет горе и смерть, ведет к потере человечности, к потере человека. Война — это страшно. Поверьте, это очень и очень страшно.

— Я тоже вырос в Советском Союзе и помню, как часто повторяли: «Лишь бы не было войны». Как получилось, что вместо этого стали говорить: «Можем повторить»?

— Люди, которые так говорят, просто не знают, что такое война. Они не видели потоки беженцев в ту войну, когда тысячи людей бежали от границ вглубь страны, держа в одной руке маленького грудного ребенка, а в другой трехлетнего. И больше у них ничего не было.

Так же, как сейчас толпы людей бегут с территорий, которые подвергаются обстрелу, потому что каждый снаряд сеет разруху, кровь, смерть, горе, слезы. Эвакуация — это когда человеку говорят: 15 минут тебе на сборы. Что можешь, возьми с собой. Он берет ребенка за руку, берет паспорт. И идет через всю страну пешком, босиком, голодный. И по дороге иногда теряет ребенка в тысячной толпе.

Как можно сказать «можем повторить»? Разве это укладывается в голове? Повторить убийство — разве это может быть чем-то оправдано? Нет! Все тяжелое, что есть в жизни, несет это мероприятие, каким словом его ни обозначай.

Иногда вещи надо называть своими именами. Убийство есть убийство, война есть война, а мир есть мир. Как остановить то, что сейчас творится, я не знаю. Просто, наверное, в душе людей должно что-то измениться. Надо увидеть в другом человеке живую душу.

На меня когда-то произвел большое впечатление памятник «каудильо» Франко в Испании. С одной стороны кладбище франкистов, с другой — кладбище республиканцев. Враги похоронены вместе. Одни простили других. Может такое случиться теперь? Не знаю. Знаю только, что человек, который говорит: «Можем повторить», не знает, что такое война.

— Как вы думаете, когда ненависть между воюющими может закончиться и смениться любовью, уважением — теми чувствами, которые бывают между нормальными людьми?

— Я не могу понять этой ненависти. Почему украинцы и русские стали врагами? Я считаю, что огромную роль играет просвещение.

Надо будить в людях жалость к другому, милосердие. Жалость к сильному, жалость с желанием оказать помощь, а не утопить. В человеке всего намешано: и доброта, и злоба. В нем нельзя будить нехорошие чувства, звериные. Но животные так не делают: животное не убьет другое животное просто так, если оно не голодно.

— Я буду беседовать с матерью пленного российского солдата, которого собираются судить в Киеве, и мне будет очень сложно с ней говорить. Я хочу попросить у вас совета.

— Я думаю, что ее сын не скажет даже матери, что он думал, когда воевал. Были ли у него вообще мысли. Эти солдаты подчинялись приказу без разума, что ли. Надо идти в бой — они идут. А зачем и почему?

Судья должен быть очень умный и понимающий внутреннее состояние этого солдата, которого взяли в плен. Легче всего его обвинить и труднее всего оправдать. Я не могу сказать, достоин ли он оправдания или осуждения. Все зависит от того, что он сделал. Если его застали за убийством, если он участвовал в оргии, что была в Буче, это одно. А если просто шагал, это другое. Конечно, мать хочет, чтобы ребенок был с ней. Она пойдет на все, чтобы он был вне опасности, это я знаю точно.

— Вы хотели бы передать что-то россиянам и украинцам?

— Если бы только каждый человек, который дышит, который живет, поговорил сам с собой и нашел в себе понимание другого живого человека. Ты чей-то ребенок. Тот, в кого ты стреляешь, тоже чей-то ребенок. У тебя горе, но и у того человека тоже горе. В человеке должно разгораться чувство жалости, любовь, прощение. Будь милостив. Украинцы — это доброта, и щедрость, и понимание. Я не могу понять, как украинский народ, который миллионами положил свои жизни в Отечественную войну, в чем-то может быть виновным. Это должно закончиться, потому что каждый день войны несет горе, смерть, разруху. Невозможно так больше жить.

Интервью выходит в партнерстве с изданием ROMB.

Показы фильма «Война Раи Синициной» пройдут с 1 по 5 июня в рамках эха фестиваля «Флаэртиана»: Москва, Казань, Красноярск, Тверь, Сыктывкар, Ростов-на-Дону, Киров, Тюмень, Пермь. Подробности на официальной странице.