«Не плачь, ты не виновата Это Путин». Дневник русской волонтерки на польско-украинской границе

С начала спецоперации Польша приняла более четырех миллионов беженцев из Украины. Самая непростая ситуация — на юго-востоке страны. Для многих украинцев именно здесь, в пунктах размещения близ сел Медыка и Корчова, открываются ворота в безопасную Европу. Анна Ефимова в течение месяца записывала истории русской девушки Нины, которая начала волонтерить в Кракове еще в первую неделю спецоперации.

«Гласная» публикует этот дневник.

4 марта, 18:00. Граница.9 день спецоперации. В Польшу из Украины прибыло уже около миллиона беженцев.

У меня спрашивают:

— Нина, у меня есть только внутренний украинский паспорт, могу ли я дальше ехать?

— Нина, мы ехали три дня. В школе во Львове нас сразу разместили, отдохнули мы. У меня дочь — инвалид, мы не можем тут оставаться, нам нужно блендером еду…

— Нам нужно в Румынию, а оттуда в Азербайджан. Мы не могли лететь в Азербайджан из Украины. Ниночка, у меня двое маленьких детей, я могу заплатить.

— Извините, я до города повезу только своих, украинцев. Без приезжих, пожалуйста!

— Девушка, мы не хотим беженство, мы хотим работать. Нам все равно, куда ехать, только бы работу найти. Как нам быть?

Я отвечаю:

— В какой вам город? Вы записались на автобус? Это на стойке регистрации, пробираетесь вперед через эту толпу людей и кричите, куда вам нужно и сколько вас человек.

— Простите, я сажаю в автобусы только женщин и детей. Мужчин — только если с семьей.

— Нет, простите, автобус только для граждан Украины. Я не могу посадить в него граждан других государств. Свяжитесь со своим посольством, они иногда присылают сюда транспорт. Простите, я ничем не могу помочь, здесь очень много людей, нас не хватает.

— Ближайший город — Пшемышль, до него полчаса. Максимум, что я могу для вас сделать, — посадить вашу жену в автобус до Пшемышля, она найдет там машину и вернется за вами. Я пыталась сегодня вызвать такси — сюда никто не едет.

— Имя, сколько человек и сколько детей? Главное, что вам нужно сейчас делать, — слушать объявления по громкой связи. Если объявляют Варшаву и называют ваше имя, идете к стойке информации и кричите, что это вы, что вы на Варшаву.

— Если вам некуда идти, вы идете в кризисный центр или центр помощи беженцам. Там вам дадут поесть, там можно переночевать. Вас не бросят ночью на улице. Куда ехать дальше — это уже следующий этап.

— Простите, вы никак не доедете отсюда напрямую до Италии.

Через пункт пересечения польско-украинской границы Корчова-Краковец, названный по близлежащим селам, беженцев перевозят на автобусах. После проверки документов они попадают к нам, в пункт приема внутренне перемещенных лиц. Это огромная металлическая коробка посреди поля в десяти километрах от границы. До спецоперации здесь был торговый центр, но сейчас имущество почти всех магазинов вынесли. В помещениях бывших магазинов теперь гуманитарная помощь и сотни одинаковых черных и темно-зеленых раскладушек.

Взрослые, дети, дети на инвалидных колясках, пожилые на инвалидных колясках. Африканцы, американцы, граждане государств Средней Азии. Чемоданы, холщовые сумки, кошачьи переноски, собаки, лотки с наполнителем. Я работаю в главном зале, где находится одновременно и зона отдыха, и информационный пункт.

Информационный пункт — это множество нагроможденных друг на друга огромных деревянных ящиков, образующих квадратную стойку с пространством внутри, за которой одни волонтеры записывают людей в списки на автобусы по городам и странам, а другие в микрофон объявляют о прибытии транспорта.

В Кракове, ближайшем крупном городе в 256 километрах от пункта, я живу почти полтора года. Я уехала из России три года назад, когда получила грант от Еврокомиссии на двухлетнюю программу магистратуры. После магистратуры поступила в докторантуру в Ягеллонском университете в Кракове, пишу диссертацию об общественных движениях в Грузии. Точнее, писала, пока не началась спецоперация.

С 24 февраля я не была ни на одной паре, не говорила ни с одним преподавателем. Того мира, крошечный кусочек которого я исследовала, больше не существует. Но я еще не могу этого осознать. Почти все мое время занимает помощь беженцам.

Я начала волонтерить через неделю после начала спецоперации.

Моя первая смена на границе — с шести вечера до полуночи. Я отвечаю на вопросы в зале и распределяю людей по транспорту. Стоит заговорить с кем-то на русском, как тебя сразу окружают еще несколько человек. Волонтеров с русским и украинским катастрофически не хватает, поэтому я и приехала сюда. Почти половина людей, которым я помогаю, говорят со мной на украинском. Я отвечаю им на русском, со своим московским выговором, который они, безусловно, замечают, но никому до этого сейчас нет дела.

Люди стояли на границе по несколько дней. Многие показывают мне скриншоты и переписки: номера и адреса тех, кто готов приютить беженцев. Их передают по чатам, «сарафанному» радио, через третьих знакомых и в социальных сетях. Они не знают этих людей, просят меня им позвонить. Тех, кто приехал в пустоту, без адресов и телефонов друзей, родных, знакомых знакомых, случайных людей, я отсылаю в кризисный центр в Краков, который и отправил меня, своего волонтера, на границу.

Польша ответила на поток беженцев из Украины сильнейшей низовой организацией НКО и добровольцев. Но в первую неделю cпецоперации система помощи беженцам еще напоминает хаос. Нет и речи, чтобы организовывать какие-то предварительные тренинги для волонтеров. Тут даже нет листовок для самих беженцев с информацией о пунктах размещения в польских городах.

Транспорта катастрофически не хватает. Государство организовало автобусы от границы только до Кракова или Варшавы. До других польских городов беженцы могут доехать благодаря частным перевозчикам, решившим работать бесплатно, и водителям-добровольцам из Польши и других европейских стран. При мне семейная пара забирает людей на две недели в немецкий отель с питанием. Они не говорят на английском, и мы пытаемся изъясняться на польском.

Рыжеволосый парень с нарисованным на листе чешским флагом везет людей в Прагу. Мы начинаем разговаривать на английском, но вскоре переходим на русский: выясняется, что парень неплохо его знает, и мне кажется, что я теряю время, объясняясь с его будущими пассажирами на одном языке, а с ним — на другом.

Возвращается девушка, которую я чуть раньше посадила к частному водителю. Тот был готов довезти ее до варшавского аэропорта. «Я понимаю, не переживайте, что вы не сели в машину: вам было страшно, это нормально, я посажу вас к кому-то другому».

В первую неделю спецоперации на границе были случаи похищения девушек и женщин: их обманывали сутенеры и забирали под предлогом помощи. Поэтому теперь частные водители, прежде чем забрать пассажиров, должны зарегистрироваться. Это новое правило, его ввели то ли вчера, то ли сегодня, но при приемке смены нас о нем никто не предупредил. Я, еще не зная о новом порядке, посадила в незарегистрированную машину семью — троих детей, двух женщин и кота. Это была одна из первых отправленных мною машин. Успокаиваю себя тем, что сутенеры не стали бы увозить двух взрослых женщин с тремя детьми и кошкой.

Под крышей торгового центра огромная вывеска с надписью «Бедронка» — это сетевой польский продовольственный магазин вроде российской «Пятерочки». Я советую людям, которые в этом хаосе и темноте встречают друзей и родственников, использовать эту вывеску как ориентир: она с подсветкой. «Встречайтесь около тех рядов туалетов, у огромной вывески с божьей коровкой».

Учишься всему в процессе. Первую машину я собрала и отправила через 20 минут после начала смены, еще не понимая, как это вообще делать. Я еще не знаю, как работают списки на автобус, и весь вечер отправляю только частные машины. Я помню лица почти всех, кому помогаю, записываю их имена и телефоны, прошу не отходить далеко. И когда нахожу частника, который едет до нужного города, сразу собираю всех и представляю водителю.

Женщина, на вид старше 50 лет, ее родители и собака Лаки. Лаки 15 с половиной лет. Когда я замечаю его в первый раз, Лаки лежит на какой-то сумке почти без движения. Мне кажется, что пес мертв, но он жив и хочет жить дальше. Хозяева Лаки готовы ехать куда угодно. В Польше у них никого нет.

Женщина и светловолосая девочка лет десяти. У девочки красные глаза. Прошу ее встать рядом с женщиной, у которой пожилые родители и собака. В этот момент ко мне подходит водитель-доброволец: готов забрать людей прямо сейчас.

— Ой, а можно я поеду? — говорит мама девочки.

— Мы раньше пришли, ждем уже долго, — отвечает хозяйка Лаки.

— Простите, пожалуйста, — вмешиваюсь я. — Это пожилые люди, я обещала им, что они поедут. Они пожилые и пришли они раньше. Пожалуйста, я отправлю вас в Краков на ближайшей машине, которую найду. Я вам обещаю, вы уедете. Пусть сейчас поедут они. Простите, пожалуйста.

Водителя-добровольца зовут Гиорги, он направляется в Катовице. Но туда нет пассажиров, и я уговариваю мужчину поехать в Краков, куда уже собралась очередь. Он соглашается, хотя я вижу, что ему неудобно. Сажаю к нему Лаки, его семью и женщину с подростком в инвалидной коляске. Все они поедут в кризисный центр, адрес которого я пишу водителю на бумажке.

Моя подруга Ира, с которой мы приехали вместе, за ночь загрузила несколько автобусов и частных машин. Она говорит, что у автобусов давка и скандалы. Польские волонтеры отказываются сажать мужчин, даже если они с семьями и детьми, Ира ругается и отстаивает каждого мужчину, если он сопровождает хотя бы одну женщину. У одиноких шансов попасть в автобус нет. У автобусов Ира работает с полицейскими и пожарными. Они разводят потоки людей к транспорту, а Ира переводит их указания людям. Они находят общий язык несмотря на то, что Ира совсем немного говорит на польском, а они — совсем чуть-чуть на английском. Ира рассказала им, что родом из России и учится в Польше в магистратуре — те удивились и сказали, что она крутая.

В какой-то момент из-за эмоций от увиденного в давке к транспорту, из-за чувства вины за страну, которая ввергла людей в такие обстоятельства,

у Иры начинается истерика. Пожарные окружают ее, говорят, как дышать, повторяют: «Ты ни в чем не виновата. Ни в чем не виновата. Ни в чем не виновата. Это Путин».

Многие люди сомневаются, колеблются: я требую от них, простоявших несколько суток на границе, принять решение, куда ехать — в чужой стране, где ни одно название им ничего не говорит. Около информационного пункта меня вылавливает молодая девушка, на вид около 30 лет, с потерянными глазами.

— Мне нужно в Чехию, в Остраву. Будет автобус?

— До Остравы — не уверена. До Праги поедете?

Девушка молчит.

— Давайте вместе по карте посмотрим. От Праги до Остравы ехать часа два или три, Чехия — маленькая страна. Там тоже помогают. Вот Прага, Острава на пути к ней. Может быть, вас там водитель и высадит, если будет по дороге, хорошо?

Один водитель предлагал забрать 20 человек в Австрию, с проживанием. Никто не захотел. Мне кажется, люди боятся ехать по направлениям, которые им ничего не говорят. Трудовая миграция из Украины в Польшу и Германию — не новое явление, и обычный украинец что-то да знает про эти страны от уехавших туда знакомых или родственников. Но на предложения уехать в Австрию, Скандинавию, страны Западной Европы вроде Нидерландов, тоже принимающих беженцев, у многих реакция была настороженная. Приходилось объяснять, где эти страны находятся, что из себя представляют, будут ли там встречать волонтеры.

Работая с Ирой в одной зоне, мы практически не пересекаемся. Толпы людей, шумно.

Шесть часов без перерыва я бегаю от одного человека к другому. Нет времени на отдых, туалет, перекус или чай. Я съедаю киви, которое взяла из ящика на уличной кухне. Ира часа через три после начала смены достала из рюкзака захваченные из дома бутерброды. И бутерброды до конца смены пролежат у нее в кармане: у Иры нет времени, чтобы остановится и поесть. Мы возвращаемся в Краков в три часа ночи.

Краков, железнодорожный вокзал, 7 марта, 05:00.12 день спецоперации. Более 1,4 миллиона человек прибыло из Украины в Польшу.

— Девушка, помогите! Мы доедем до Финляндии?

На железнодорожном вокзале в Кракове на кассах я перевожу на польский кассиру и обратно на русский — пассажирам.

Две женщины, несколько детей. У каждого — по небольшой сумке.

— Так, смотрите: отсюда вы можете уехать в Берлин, Прагу, Вену и Будапешт. Если вам надо в Финляндию, советую поехать в Гданьск и оттуда добраться до Финляндии паромом или через балтийские страны.

Штабы в кризисном центре и на вокзале не связаны между собой. Сюда я пришла впервые прошлой ночью практически с улицы — и сразу записалась на утреннюю смену. Я специально беру неудобные ночные или ранние утренние часы, когда волонтеров не хватает. Я могу подстроиться.

Я на кассе с пяти утра, и большую часть времени трачу не на перевод, а на объяснения, как построить маршрут.

— Смотрите, мы на юге Польши. Гданьск вот здесь, на севере. Финляндия справа от Гданьска, на севере. Вы можете поехать либо в Гданьск, либо в Варшаву и оттуда попытаться улететь в Финляндию.

Мне кажется, что семья сомневается: маршрут выглядит очень сложным. Сколько дней они ехали сюда? Сегодня я оформляла билеты для людей, ехавших пять, шесть дней.

— В Финляндии жилье, работу хотя бы дают… А из Варшавы мы точно уедем?

— Варшава — столица. Из Кракова самолетов в Финляндию нет. Из столицы они есть точно. Может быть, даже бесплатно, но я не хочу вас обманывать. Если вы хотите лететь, из Варшавы это можно сделать. Или плыть из Гданьска.

Я никогда не видела на краковском вокзале столько людей. Пик наступает часов в семь-восемь утра, когда должна окончиться моя смена. Не могу представить, что просто возьму и пойду отдыхать, когда вокзал ломится от прибывающих беженцев. Я начинаю спрашивать, куда людям ехать, еще на подходах к кассам — чтобы сэкономить время на самой кассе.

— Здравствуйте! Куда вам?

— Мне в Болгарию.

Женщина на вид лет восьмидесяти, с небольшой сумкой на колесиках. С такой моя русская бабушка ходила за покупками на рынок, а эта украинская женщина — бежала из дома.

Я успеваю только погуглить, что билеты в Софию очень дорогие, и мне уже нужно переводить дальше, иначе на кассах начинается коллапс. Открываются новые окошки, и теперь я работаю уже на двух кассиров. Местным приходится стоять в очереди вместе с беженцами, чтобы купить билет. Кассир, с которой я пробыла большую часть смены, пытается сама объясниться на русском, если я занята на другой кассе.

— Пани и без меня прекрасно справляется! — улыбаюсь я ей.

— Да тут много знать не нужно: слово «завтра» и цифры…

Мы улыбаемся друг другу почти каждый раз, отпуская от кассы очередного человека. Кассир по моей просьбе пишет на конвертах, в которые вкладывают билеты, время отбытия и прибытия поездов, если люди едут с пересадкой.

— Мне нужно во Львов, мы с другом едем. Мы можем тут купить билеты? — спрашивает молодой парень из очереди, по виду грузин.

— Да, можете, но только нужно стоять в очереди, простите. Без очереди не могу вас пустить.

— Да, понятно, но у нас поезд отходит… Мы едем, ну, сами понимаете, куда.

— Вам нужно взять билеты до Пшемышля, оттуда доберетесь до Львова. Там можно транспорт найти. Отсюда вы иначе никак не уедете на … в Украину. До Пшемышля часто ездят.

Спустя час возвращается бабушка с тележкой.

— Вы вернулись! Вы решили, куда ехать?

У бабушки на глазах слезы:

— Я не знаю… Мне хотя бы куда-то уехать. Будапешт…

— Тогда давайте я вас на Будапешт посажу. Оттуда все равно ближе в Болгарию, чем из Кракова, там вас встретят тоже волонтеры и на месте разберетесь.

До Праги и Будапешта отправляется один и тот же поезд, но нужно сесть в правильный вагон, чтобы не уехать не туда, когда на границе вагоны будут разделять в составы по разным направлениям.

— Вот ваш билет. Зеленым маркером подчеркнуто самое важное — время отправления, место и вагон. По территории Польши, до Халупек, едете по билету, это последняя остановка в Польше перед границей, потом — по паспорту. Больше ничего покупать не надо.

Девушка с тремя детьми пытается уехать в Берлин. У нее есть фотография билета на сегодняшний поезд.

— Это женщина вчера взяла, но не поехала. Я могу по нему поехать сегодня?

— Сейчас спрошу у кассира… А бумажный билет есть? Нет? Тогда нельзя, к сожалению. Должен быть бумажный билет, такие правила.

— А если я куплю стоячий сейчас, но сяду на эти места?

— Простите, на этот поезд сегодня нет билетов, даже стоячих… Продажа закрыта.

Ближайший поезд на Берлин, где есть сидячие места, в пятницу. Сегодня понедельник.

Кризисный центр, 12 марта, 03:00.16 день спецоперации.

Более 150 тысяч беженцев принял Краков с 24 февраля. Население города выросло на 16 %. Невозможно пройтись по улице, не услышав украинскую или русскую речь. Катастрофически не хватает жилья. Каждый день украинцы выходят на протест с требованием к НАТО закрыть небо над Украиной. По воскресеньям выходят россияне с антивоенными лозунгами. На те и другие протесты приходят и русские, и украинцы, и белорусы. Еще туда почему-то приходят сотрудники российского консульства в Кракове.

Мы стараемся уже не особенно светить в фейсбуке свою активность.

Появляются новые пункты сбора и выдачи вещей, которые легко заметить по вывешенным рядом с ними огромным украинским флагам. В дополнение к пунктам приема беженцев в старом и новом зданиях железнодорожного вокзала еду и одежду теперь выдают под тремя огромными тентам на привокзальной площади. В новом большом пункте на окраине Кракова ежедневно получают одежду несколько тысяч человек. В городе сейчас солнце, безоблачное небо и до восьми градусов тепла. Для местных это холодно, а приезжающие, напротив, выбирают одежду полегче.

В польском сегменте фейсбука популярен мем: Йозеф Пилсудский с портрета поздравляет Владимира Путина с тем, что тот «смог объединить даже поляков». Центр, где я помогаю, — часть коалиции «Открытый Краков», созданной более чем полсотней местных НКО и городской администрацией для координации помощи беженцам. Тут они получают правовую и медицинскую помощь, информацию, одежду, лекарства, находят жилье. В нашем офисе среди прочего есть списки мест, где в Кракове украинцам можно пообедать бесплатно, листовки с инструкциями для тех, кто ищет работу, список польских организаций, куда можно обратиться, чтобы сделать аборт, криминализированный в Польше, или в случае торговли людьми.

Волонтеры и НКО критикуют польские власти за бездействие, за то, что принятие беженцев легло на плечи гражданского общества. Укоряют и за то, как по-разному они отреагировали на поток беженцев из Украины и на аналогичную ситуацию с беженцами из Ближнего Востока осенью прошлого года. Не впуская их в страну, государство карает помогающих им активистов, притом, что эти люди несколько месяцев живут в лесу в зоне польско-белорусской границы. В отличие от польско-украинской границы, где теперь работают миссии Красного Креста, Агентства ООН по миграции и другие международные организации, на границе Польши и Беларуси власти ввели (и в феврале продлили до конца июня) режим «зоны отчуждения», куда журналистам и работникам НКО доступ запрещен.

Начав волонтерить, лучше держаться одного места: так организация может точно знать, на кого рассчитывать. На вокзале теперь намного больше помощников. Волонтеров регистрируют и присваивают каждому идентификационный номер. Прийти с улицы, как я сделала это несколько дней назад, больше нельзя. Пригодились даже те, кто владеет только английским: они разносят в больших ящиках бутерброды, воду, детское питание, яблоки и апельсины. А в кризисном центре не хватает волонтеров на ночные смены, поэтому я здесь.

Моя смена с трех ночи до семи утра. Сегодня спокойно: никто не пришел, и я просто приводила склад в порядок. Разложила пачки памперсов по размерам, подписала баночки с детским питанием, чтобы было видно, для какого они возраста. Так волонтерам, которые примут после меня утренние и дневные смены, будет проще ориентироваться.

Корчова, 21-27 марта, пятая неделя спецоперации.Более 2 миллионов человек прибыло из Украины в Польшу.

Джон, крупный мужчина с бородой, лет 45 на вид, приехал на границу Польши и Украины из Великобритании. От Ливерпуля до Корчовой он добрался на своем фургоне за два с половиной дня, хотя на такой путь обычно уходит три. Джон решил не останавливаться на ночлег по дороге.

— У меня была сильная мотивация. Понимаешь, я вез медикаменты. Велосипедный клуб моей мамы собрал пожертвования на лекарства. Я готов был и сам заплатить, но они так захотели.

Джон работает на себя. Узнав о спецоперации из новостей, он отменил клиентов на ближайшие недели, попрощался с женой и уехал. Поскольку Джон не связан с какой-либо организацией, помогающей на границе, у него нет четких волонтерских обязанностей. Он выручает всех, кому это нужно. На днях вместе с жителями близлежащей деревни он размещал у них беженцев и встречался с украинскими детьми: «Я сказал им, что Британия с ними, народ Европы с ними». В тот вечер он остался на ночлег в местном монастыре, но обычно спит в своем фургоне: «Просыпаюсь, а у меня лед на потолке!».

Джон — зарегистрированный волонтер. У него есть бейджик и личный номер. Это дает ему право находиться и работать на территории пункта. Две недели назад, когда я приезжала сюда в первый раз, такого еще не было. Организацией помощи на пункте местные власти и волонтеры теперь занимаются вместе с международными и иностранными НКО. Поэтому здесь многое изменилось.

Зоны ожидания и отдыха развели по разным помещениям и разделили их по городам и странам. Теперь люди, отправляющиеся в Чехию, ждут транспорт в одном месте, во Францию — в другом, те, кто еще не определился, — в третьем. Сделали просторную информационную стойку, наладили питание и медицинскую помощь. Повсюду плакаты и листовки с информацией о прибытии и легализации, номерами телефонов разных служб, инструкциями, как вести себя в ситуации угрозы торговли людьми.

Мои обязанности тоже сильно поменялись. Вместо того, чтобы искать ответы на вопросы беженцев в собственной голове, я должна помочь человеку найти того, кто сможет предметно его проинформировать. Благо такие люди здесь теперь есть. Еще я должна поддерживать тех, кто остается в пункте на какое-то время. Благодаря тому, что на границе теперь сосредоточено немало гуманитарной помощи и человеческих ресурсов, мы можем не просто дать людям место для отдыха и транспорт, а разместить их на несколько дней, предложить медицинскую и социальную помощь, питание, средства гигиены, одежду, игровую комнату для детей.

На границе по-прежнему не хватает людей, говорящих на нескольких языках, и все так же много журналистов. Их здесь не любят за то, что суют объективы прямо в лица людям, только что перешедшим границу, просят об интервью и отвлекают от работы. Волонтеры часто отказываются говорить с ними. «Я соглашаюсь, только если это датское или украинское телевидение, — объясняет мне женщина-доброволец из Дании. — На украинском меня увидят люди, которых поддержит то, что им помогают иностранцы. А на датском — те, кого это может мотивировать приехать сюда помогать».

Нынешняя волна беженцев в наш пункт пришла с Донбасса, Харькова и Мариуполя. Это те, кто выехал из Украины, две недели просидев под бомбежкой. Мне запомнились три семьи.

Одна женщина и ее мама привезли в Польшу 19 котов. В Украине женщина была зооволонтером. До побега они все вместе две недели прятались в подвале. В Польшу она забрала всех, за кем ухаживала.

У одного из котов нет задних лап. Они нашли его таким на парковке и выходили. Некоторые животные будто совсем не шевелятся, несколько дней отказываются от еды. Я никогда не видела котов в таком стрессе.

Другая семья — родители и двое сыновей, бежавшие из Мариуполя. Женщина говорит, что уезжать они не хотели, собирались держаться до последнего.

— На днях мой знакомый вышел со старшим сыном за водой. Их убило на месте при обстреле. Его второй 11-летний сын был в это время дома один. Мама умерла несколько лет назад. Это было последней каплей. Мы собрались и уехали. Ради детей.

Мужчина с пожилой матерью. Их микрорайон в Харькове бомбили, они остались без еды. Мужчина говорит, что волонтеры, развозившие гуманитарную помощь, отказывались ехать к ним, потому что это было слишком опасно. Они созваниваются с родными, оставшимися в Харькове. Потом долго не могут прийти в себя и плачут. У его матери распухшие ноги, на одной ноге язва. Каждые три дня я вожу ее на перевязку в медицинский пункт. Однажды при ней мне пришлось говорить на других языках. После этого со слезами на глазах она сказала: «Как я счастлива перед смертью увидеть, какие прекрасные дети выросли в моей Украине».

У женщины распухшие ноги, как у моей бабушки перед смертью. Я не скажу ей, что я из России, хочу, чтобы она верила.

В целом за все время волонтерства я почти никогда не скрывала, откуда я. Поляков это подкупало: как это, пани из России так хорошо говорит по-польски и помогает беженцам из Украины! Не могу представить себе, что я буду сидеть дома, читать новости и переживать, ничего при этом не делая. На самом деле, русским волонтерам не рекомендуется говорить беженцам, что они из России. Первое правило оказания социальной и психологической помощи в кризисной ситуации — избегать упоминания того, что может вызвать у человека эмоциональную реакцию. Но только на практике я убедилась, что упоминание России в этом контексте может ретравмировать человека. Одна женщина начала плакать, другая поджала губы и резко замолчала. Со временем я научилась понимать, когда это лучше не упоминать, а когда, наоборот, это может человека приободрить.

Я берегу себя. Я не читаю новости. О бомбежках узнаю от окружения: об этом всегда кто-то расскажет. Только слежу за несколькими медиа в инстаграме. Я не проверяю фейсбук. Я взрываюсь, когда вижу предложение запереть в России наших ученых или когда название моей страны пишут с маленькой буквы. Кто-то пишет, что «те, кто в первые дни спецоперации проскочил, — не настоящие беженцы, а настоящие — те, кто убегал под пулями». Кто-то пишет: «Я беженка и вынуждена принимать сейчас помощь даже от русских, но вы никогда не отмоетесь». Я все это пропускаю мимо. Я каждый день наматываю километры от одной кровати к другой и слушаю, слушаю, слушаю. Я — жилетка, в которую можно и нужно выговориться.

— Взяли шампунь.

— Давай сюда, в сумку. Сумка тяжелая теперь. Сколько всего дома оставили…

— Ну, что делать, схватили, что было, и с тем побежали.

Кроме беженцев с чемоданами есть те, кто приезжает с пластиковыми пакетами из продуктовых магазинов. На пункте они берут одежду и средства гигиены бесплатно. Тем, у кого есть маленькие дети, я могу дать маленькую ванночку для купания. Ее принесла моя знакомая из дома. Дети, немытые три дня, плачут и плохо спят. Я помогаю женщине лет 35-ти в лиловом спортивном костюме, с убранными на затылок темными волосами. Я принесла ей чайник горячей воды, которую можно размешать в ведре с холодной из туалета, и помыть ребенка. Но пока я кипятила воду, она нашла туалет, где в кранах была горячая вода, и решила обойтись ею.

— Вы не думайте, я нормальный человек. Я могу воду горячую из крана взять, мне не обязательно кипятить. Мы с мужем — зажиточные люди, у каждого по машине было. Мы ездили по Европе каждый год, я путешествовала, видела мир, я не дикий какой-то человек.

Несколько раз я замечаю в коридоре двух девочек лет восьми-девяти. Они всегда катают коляску с младшей сестрой одни, без взрослых. Играют тоже сами, без родителей. Это семья рома. Мы никогда не видели рядом с ними маму и взяли семью на контроль — навещаем их несколько раз в день. Четырехлетняя сестра девочек, Наташа, очень этому рада. Я прихожу с ней поиграть. Наташа говорит: «Давай прыгать!» — и я подкидываю ее вверх. Подкидываю и ловлю. После того, как мы стали обращать внимание на детей, мама начала изредка выходить к ним в коридор. В тот день я видела ее рядом с ними дважды. Один раз она подошла к нам, когда я играла с Наташей. Увидев мать, та захныкала и побежала ко мне. Спустя время, когда я отвела Наташу в детскую комнату, мне позвонили: нужно срочно выезжать в другое место. Я убежала, пообещав Наташе вернуться завтра и снова попрыгать. Мне было важно дать ей хотя бы ненадолго это ощущение безопасной, стабильной привязанности. Но ночью Наташина семья уехала без предупреждения.

Я размышляю, может ли из маленькой Наташи вырасти взрослый, который будет от каждого близкого человека ждать, что тот его бросит.

В этот раз я пробыла на границе неделю. В Перемышле, кажется, одни волонтеры и члены иностранных гуманитарных миссий. Они обсуждают, как отвозят в Украину медикаменты и вывозят людей. В моей гостинице изредка останавливаются беженцы, которым есть, чем заплатить. Хозяйка пытается поговорить с теми, кто не знает польского или английского, на русском.

— Как прекрасно пани говорит на русском!

— Тсс, на украинском! А вы знаете, что у нас в Польше теперь больше нет пирогов русских, а есть только пироги украинские?

Это немного грустно и смешно, потому что пироги (что-то наподобие наших вареников) не имеют никакого отношения к России или русским. Это блюдо связано с русинами, проживающими на юго-востоке Польши и западе Украины. Но по всей Польше «пироги русские» действительно стали массово переименовывать в «пироги украинские».

Еду домой. На поезде, отправляющемся из Перемышля в Краков, кроме меня и еще пары человек все беженцы. Моя попутчица в 2014 году уже бежала из Донецка в Киев. Когда началась спецоперация, ей пришлось убежать снова: сначала в Западную Украину, а когда начали бомбить и там, — вслед за дочерью в Польшу.

— Семья дочери жила в Краматорске. Старшая внучка — пять лет ребенку — спрашивает сейчас: «Мама, а когда мы домой поедем?». Она отвечает: «Мы не можем, там русские». «Мама, а кто такие русские?». «Милая, ты на их языке разговариваешь». А внучка ей: «Мама, мне надо домой, в Краматорск. Я с ними договорюсь».

Многие, кому я помогаю, не остаются в переполненной беженцами Польше и едут дальше, на запад, юг и север Европы. Но они не стремятся получить статус беженца, с которым в течение какого-то времени нельзя будет вернуться в страну происхождения. Люди хотят устроиться на работу и вернуться домой, «когда все уляжется». Даже если их дом стерт с лица земли.