«Мама, я тебе веревку с мылом дам» Травма свидетеля: как наблюдаемое в детстве насилие влияет на нашу взрослую жизнь

Лидия играет в видеоигры и слышит, как в соседней комнате отец бьет мать. Алевтина виснет на руках папы, чтобы не дать ему ударить маму, и отлетает к стене. Эмма, уже подросток, в какой-то момент перестает защищать маму и решает, что та сама виновата.

Все дети, которые были свидетелями домашнего насилия, испытывают сильнейшее чувство беспомощности и страха, но впоследствии каждый справляется с ним по-разному. Этот опыт остается с ними навсегда — сказывается на характере, выборе партнеров, отношениях с собственными детьми. «Гласная» рассказывает истории женщин, которые получили травму свидетеля в юном возрасте.

«Оливье с красной рыбой»: как дети запоминают насилие

Однажды отец Лидии где-то нашел новый рецепт оливье — с красной рыбой. Но то ли мать Лидии, его жена, что-то перепутала, то ли рецепт сам по себе был не очень — так или иначе салат не удался.

Что было дальше, Лидия помнит довольно смутно: гневное выражение отцовского лица, крики матери, толчки, удары. В их семье насилие было обычным делом, поэтому все жуткие эпизоды слиплись в ее памяти в единый страшный ком.

«Поводы всегда были настолько ничтожными, что невозможно себе вообразить. Не та горчица на столе, например. Для людей, которые позволяют себе применять насилие, повод вообще не нужен. Стало скучно? На работе достали? Для чего же еще семья нужна — пар спустить, конечно же», — говорит Лидия.

Практически все героини этого текста сказали «Гласной», что не могут вспомнить в подробностях ни одного эпизода насилия. «Сработал какой-то блок, у меня нет этих воспоминаний, я ничего не помню детально», — рассказывает Эмма.

Зато она отлично помнит полную беспомощность во время родительских конфликтов. «Что может чувствовать ребенок, когда отец бьет мать, а мать орет: “Помогите! Спасите!”? Я плакала, кричала: “Папа, не бей маму”. Я понимала, что никто не придет на помощь. Мать проплачется как ни в чем не бывало, замажет свои синяки и пойдет дальше. А потом они мне скажут: “Эмм, мы просто поругались”. А я? Меня-то никто не пытался успокоить. Это на психику, конечно, сильно повлияло», — злится девушка.

Лидия вспоминает, что в детстве, когда отец начинал бить мать, она первое время впадала в ступор: «Просто сидела и какое-то время не могла поверить в происходящее. Возможно, я что-то кричала, но на меня не обращали никакого внимания, как будто и нет меня».

Потом Лидия начала закрываться в соседней комнате. Она чувствовала вину, что не может ничего сделать, и просто играла в видеоигры.

«Я отвлекала свое внимание как только могла, обычно при помощи видеоигр. Это частично удавалось — до тех пор пока до меня не долетал какой-либо громкий звук. Дальше я начинала испытывать все симптомы панической атаки: учащенный пульс, потливость, полное незнание того, что будет дальше. Я всерьез боялась, что он ее убьет. Иногда звонила маме отца, говорила о происходящем. Но это ни к чему не приводило. Родители отца его просто обожали, а если в нашем доме что-то пошло не так, то это, наверное, только потому, что моя непутевая мама его спровоцировала. Мне тогда действительно было чертовски плохо. Я просто понимала, что мой крик, плач ничего не изменят, а слезы никогда не приносили облегчения. Эмоции частично атрофировались. Все это стало рутиной. Но естественно, такой опыт не прошел бесследно: я потом принимала антидепрессанты и немало всякой фармы», — рассказывает Лидия.

Дети по-разному пытаются влиять на происходящее. Алевтина вспоминает, как пробовала остановить отца: загораживала собой мать, пыталась повиснуть у него на руках — и ей доставалось за это. Когда девочке было девять лет, родители развелись, но насилие не закончилось.

«После отца она еще с тремя мужчинами пыталась построить отношения. Все скатывалось к совместным пьянкам и дракам. С последним, Лехой, она долго прожила, хотя все шло по тому же сценарию. Но в один прекрасный день она дала ему сдачи. Табуреткой. Он отделался ушибами и синяками, но больше руки не распускал. Все на моих глазах, да. Когда я стала старше, я уже могла сглаживать конфликты. Разводила их по разным комнатам, укладывала спать. А Леху вообще было легко успокоить: он меня и боялся, и любил как дочь. Потом они вместе решили бросить пить, это было золотое время. А когда Леха сорвался, мама все-таки ушла от него. Его не стало через полгода — с похмелья сердце остановилось», — рассказывает Алевтина.

«Когда мать пошла за ремнем, я поняла, что мне хана»: как агрессоры относятся к своим детям

Исследования показывают, что насилие редко проявляется в изолированном виде: едва ли мужчина, избивающий жену, сможет выстроить здоровые и гармоничные отношения с собственными детьми. Физическое насилие в адрес женщины может сопровождаться если не физическим, то психологическим насилием над ребенком.

Алевтина не может забыть, как отец бил ее ремнем, когда девочке было пять лет.

«Я даже не помню, чем я провинилась, но помню, как отец держал меня за руку и бил кожаным ремнем с металлическими клепками. А я пыталась убежать, носясь по кругу. Паника, безысходность, бессилие, обреченность. Непонимание — за что», — рассказывает она.

Лидия вспоминает, что отец относился к ней как к обузе: ни разу в жизни она не слышала от него слов любви. Он часто кричал на дочь, говорил, что она «дура», «непутевая, как мать», «неприспособленная к жизни».

«Один раз я даже подслушала их с мамой разговор, который касался меня. Отец сказал, что не может любить какого-то “не такого” ребенка. Что он под этим подразумевал, не знаю и по сей день. Я была абсолютно обычным ребенком, ну если только не считать того, что я была забита и закрыта для всех и каждого. Другими словами, он не смог любить того ребенка, которого сам из меня и слепил», — говорит Лидия.

В детстве отец не поднимал на нее руку — один раз ударил по голове за отказ вместе ехать в отпуск, но это случилось, когда Лидии было уже 19 лет. Зато психологического насилия было много в любом возрасте. Так, Лидия вспоминает, как еще ребенком по просьбе отца она отправилась в магазин за хреном определенной торговой марки, но не нашла и боялась возвращаться домой. В итоге Лидия несколько часов бродила по улицам.

«Когда я все-таки вернулась домой, все было тихо. Но недолго. Я услышала вздох отца — довольно радостный. Поняла, к чему все идет, невероятно напряглась. И в следующий момент увидела его с тарелкой свежеприготовленных котлет — он просто «надел» эту тарелку мне на голову, вместе с котлетами. Он пригрозил мне, что дальше в меня полетит телевизор. Не полетел, но отец запретил мне пользоваться всей техникой без исключения. Пришлось извиняться, и мое унижение не знало границ», — делится она.

Эмма вспоминает свое детство и юность как бесконечные переезды. Сначала ездили по съемным квартирам вместе с родителями, а после развода Эмма жила то с мамой, то с папой, то с бабушкой, то с сестрой. После окончания школы, в 17 лет, девушка съехалась со своим молодым человеком и с тех пор в родительский дом не возвращалась.

«Старшая сестра ушла из дома, когда ей было 16-17, средняя в 14 лет уехала к родному отцу и бабушке (у Эммы и двух ее старших сестер разные отцы, — прим. «Гласной»). Мы все ушли из дома, когда нам еще не было 18, мы не дожили [с родителями] даже последние годы до совершеннолетия, хотя в принципе должны были, по закону», — говорит она.

Когда Эмме было девять лет, она жила вдвоем с мамой в съемной комнате общежития в Ухте, в то время как отец уехал в область делать ремонт в квартире, которую ему подарили родители. Он планировал впоследствии перевезти туда жену и дочь.

«Я остаюсь с матерью, а мать — любительница прибухнуть и по мужикам. Один раз она говорит: “Давай ты переляжешь с дивана на кресло-кровать, а я тут с дядей посплю”. А я же знала, что будет, и сказала твердо: “Нет”. И она, может, побоялась, что я скажу отцу, и отступила. А потом я пошла в туалет — сама знаешь, как выглядят общаги: один-два туалета на весь этаж, кухня общая, — а там звуки интима».

Потом Эмма с мамой переехали из Ухты в поселок и воссоединились с отцом. Временами все было хорошо: они завели собаку, кота, крысу. У родителей был год трезвости, когда они оба закодировались. Каждый вечер семья гуляла по поселку, Эмма вспоминает эти моменты как абсолютное счастье. Но потом родители вновь стали пить, и делали это все чаще. Отец терял одну работу за другой: приходил домой на обед, выпивал и уже на работу не возвращался.

Когда Эмма училась в девятом классе, она серьезно поссорилась с матерью. Отец был на работе, мама в первый раз попыталась поднять на нее руку.

«У отца был солдатский ремень с огромной бляхой. Меня им пугали в детстве, и, когда мать реально за ним пошла, я поняла, что мне хана. Отца дома нет, соседям посрать, они привыкли ко всем этим крикам», — вспоминает Эмма.

В итоге она выбежала зимой из дома как была, в футболке и шортах, успев схватить только короткую шубу.

Тренер по лыжам отвезла ее в больницу, а оттуда девочку отправили в приют. Там Эмма прожила два с лишним месяца — она вспоминает о них как о счастливом времени.

«Было осознание, что все хорошо. Я не дома, меня никто не обидит, не надо бояться, что я проснусь от громких криков, что будет пьянка, что отец врубит своего чертова Высоцкого — да, он запросто мог включить музыку среди ночи. Я до сих пор Высоцкого терпеть не могу», — говорит Эмма.

По прошествии двух месяцев родителям удалось договориться с органами опеки — Эмму вернули в семью, но жить она поехала к бабушке в том же поселке.

«Попала в капкан»: как опыт насилия влияет на выбор партнера

Нелюбовь часто передается по наследству. Алевтина вышла замуж за человека, который запрещал ей общаться с друзьями и носить красивую одежду. А Светлана, мать Алевтины, вступила в брак, чтобы сбежать из родительского дома.

«У моей бабушки было две дочери, но младшая погибла в аварии в 1988-м, ей было всего 16 лет. Мама рассказывала, что она всегда была нелюбимой дочерью. Младшая была умница-красавица, а маму бабушка всегда шпыняла. После аварии бабушка даже сказала: “Лучше бы тебя не стало, а не Оли”. Мама тогда уже была беременна моим младшим братом. Всю жизнь она пыталась угодить матери, задобрить ее. Это поведение перешло мне по наследству, если можно так сказать», — рассказывает Алевтина.

Она не помнит, когда в их доме началось насилие, ей кажется, что так было всегда. До рукоприкладства дело обычно доходило, когда родители были пьяны, а это случалось часто.

Алевтина говорит, что родительский опыт сформировал у нее, как и у многих других женщин в подобной ситуации, твердое убеждение: в отношениях она никому никогда не позволит поднять на себя руку. Но признает: у нее были «слабые личные границы», и из-за этого она «оказалась замужем против воли».

Алевтина живет в Приморском крае. С будущим мужем познакомилась на музыкальном фестивале — он играл рок. Вообще-то на тот момент молодой человек жил и работал в Подмосковье, то есть на другом конце страны, а в Приморье приезжал в отпуск к маме на месяц. После знакомства они забыли о существовании друг друга почти на год, но потом молодой человек вдруг ей написал.

«Завязалась переписка, он мне стихи присылал, нежности всякие, что никак не вязалось с его внешним видом. И мне стало просто любопытно: а каково это — быть девушкой неформала?» — делится Алевтина.

Однако когда они встретились и вживую пообщались, виртуальный образ нежного хулигана, который посвящает ей стихи, померк, Алевтина поняла, что это не ее человек.

«Мне не хватило смелости сказать ему об этом, — вспоминает Алевтина. — Сейчас своих детей учу, что, если что-то не нравится, нужно это озвучивать сразу и не ждать, когда само рассосется. Я продолжила с ним встречаться. Планов на будущее он не строил, говорил: “Я одинокий волк, мне семья не нужна”. Я себя этим успокаивала. Когда дело дошло до интима, в какой-то момент он предложил отказаться от презервативов. Предохранялись прерванным актом. Я себе говорила, что он отпуск догуляет, уедет — и я общение сведу на нет».

Но он так и не вернулся в Подмосковье. За сутки до отъезда сказал: «Иди за тестом». Как сейчас понимает Алевтина, он надеялся, что она забеременела, хотя сама девушка этого не ожидала. Из-за нерегулярного цикла задержку она заметила не сразу, но тест показал две полоски.

Алевтине было 23 года, она не собиралась делать аборт. Сказала молодому человеку: «Уезжай, претензий не имею, на алименты подавать не буду, ребенка запишу на себя». Но тот неожиданно ответил: «Мой сын без отца не останется». И предложил выйти за него замуж.

Гораздо позже мужчина признался ей, что специально спровоцировал эту незапланированную беременность, чтобы Алевтина согласилась на брак. Выйти замуж она решилась в основном под давлением бабушки.

«Бабушка, когда узнала, выдала весь набор: “Иди, пока зовут”, “Кому ты нужна будешь с приплодом”, “Мать-одиночка — позор семье”, “Как мы соседям в глаза смотреть будем”. И я пошла замуж. Очень боялась бабушкиного гнева. И все, попала в капкан. Безосновательная ревность, запрет на общение с друзьями, на косметические процедуры, на красивую одежду, принуждение к сексу вне зависимости от моего желания и самочувствия. Он говорил, что, если бы это было законно, он привязал бы меня к батарее и запретил бы вообще выходить из дома. Поначалу я принимала это все за романтику. Потом стала понимать, что происходит что-то не то. Но бабушка говорила: “Не пьет, не бьет — и ладно, чего тебе еще надо?!”, “Все так живут, а ты чем лучше?” — рассказывает Алевтина.

Она думала о расставании, но всякий раз, когда об этом заходил разговор, муж клялся, что изменится и все будет по-другому. В итоге они остались вместе, у пары даже родился второй ребенок — младшему сыну было четыре года, когда появился его брат. Но ревность, тотальный контроль и система запретов со стороны мужа быстро возвращались, а позже к ним добавилось еще и изощренное наказание игнорированием.

«Если я “не слушалась” и не делала, как он хочет, муж просто переставал со мной разговаривать. На нервной почве я начала падать в обмороки. После очередного случая, когда я очнулась и сама вызвала скорую (хотя он был дома), фельдшер посоветовала сходить к психологу. Это был судьбоносный совет, я до сих пор благодарна той женщине. После работы с психологом я научилась хоть как-то отстаивать свои границы, и мужу это очень не нравилось. Мы стали часто ругаться, хотя я человек неконфликтный и всегда пытаюсь сгладить углы, из-за чего он меня и “прогнул”. И после очередной ссоры он выгнал меня из дома. Я ушла и решила, что это конец и я больше не вернусь», — рассказывает Алевтина.

С мужем она развелась спустя семь лет брака. Старшему сыну было уже шесть лет, младшему — полтора. Дети остались с Алевтиной, хотя бывший муж предлагал их «поделить»: к себе забрать старшего, а младшего ребенка оставить с Алевтиной. Та отказалась: «Даже в детском доме детей не разделяют».

Первое время пришлось трудно: жили сначала у бабушки, бились с ее тяжелым характером, потом друг Алевтины, работающий вахтовым методом, разрешил пожить в его пустой квартире за оплату коммуналки. Потом перебрались к маме, и только шесть лет назад Алевтине удалось купить собственную квартиру — денег было впритык, поэтому поначалу в квартире не было даже полного комплекта мебели, спали все на одной кровати. Сейчас Алевтина и мальчики уже обжились.

Лидия, у которой тоже было совсем не благополучное детство и юность, с 17 лет начала читать книги по психологии, чтобы хоть как-то обезопасить себя от выбора неудачного партнера и от маминой участи.

«Иногда я сознательно вела себя неадекватно, чтобы узнать, как поведет себя партнер в непонятной обстановке. Но к сожалению, не получилось полностью избежать опыта неполноценных отношений: я начала встречаться с нарциссом, но все же смогла прекратить отношения, пока они не зашли далеко. Сейчас я замужем уже шесть лет и больше 11 лет мы с мужем знакомы. Мой муж никогда не повышает на меня голос и, естественно, никогда не поднимает на меня руку. От моего отца он отличается абсолютно всем. Выглядит совершенно иначе, ведет себя иначе и здоровые отношения в семье ставит на первое место. Говорю это, потому что существует теория, что женщины выбирают мужей по подобию своих отцов. Я же пыталась выбрать в партнеры того человека, который ни словом, ни жестом не будет напоминать отца. Муж дал мне заботу и любовь, которой мне так не хватало в детстве», — описывает Лидия.

«Попробуешь замахнуться — пиши пропало»: о принципах в выборе партнера

Эмма познакомилась со своим будущим мужем в 10-м классе в общей компании, он был на четыре года старше.

«Он мне предложил: “Давай мутить?” — “Ну давай”. Но уже тогда я думала, что это вообще не мое. Мне нравились мальчики высокие, не в теле. А он чуть выше меня и крупный. Я думала, погуляем месяц-другой и разбежимся. А потом в какой-то момент поняла, что с ним хорошо. Почувствовала себя под защитой, смогла расслабиться, начала смеяться рядом с ним. Он научил меня заново любить жизнь, прошли постоянные мысли о суициде “На фига я живу, зачем, кому я здесь нужна”», — вспоминает Эмма.

В то время ее будущий муж много пил: «Полторашка пива — как глоток воды». Тогда Эмма поставила ему несколько условий.

«Либо алкоголь, либо я. Никаких измен. Если ты хочешь другую девушку, парня, да хоть собаку, разойдись со мной. Я пойму и не буду обижаться, но, если я узнаю, что ты мне изменил, считай, что ты кастрирован. Также я сказала: ты не посмеешь поднять на меня руку. Если ты только попробуешь замахнуться — пиши пропало. В лучшем случае ты очнешься в травматологии, в худшем тебя не найдут с собаками. Да, я жестокая. Он посмеялся: я по сравнению с ним вообще крошка», — рассказывает она.

Посмеялся, но условия принял — сейчас Эмма с мужем могут выпить вместе по банке пива, но о систематическом употреблении речь не идет.

Родители Эммы восприняли ее отношения в штыки. Мать называла ее «женщиной легкого поведения» и обещала «посадить» молодого человека.

«Я, в отличие от тебя, не меняю мужиков как перчатки», — отбивалась Эмма. Ее родители несколько раз сходились и расставались в промежутках между воссоединениями. Но девушка допускает, что у матери были отношения с другими мужчинами и в эти периоды.

Отец сказал: «Пусть теперь тебе твой хахаль покупает прокладки».

Эмма и ее парень съехались сразу после того, как девушка окончила школу. Ее молодой человек к этому времени переехал из поселка в город, снял там комнату.

«Я понимала, что вот сейчас я либо свалю отсюда, либо все, белые тапочки, погост. Потому что уже мысли о суициде, попытки тоже были — в такой семье это нормально. В итоге я звоню любимому, говорю, что все, не вывожу. А он: “Собирай вещи и приезжай”», — вспоминает Эмма. С мужем они вместе уже восемь лет, воспитывают дочь.

«Он мой первый и единственный мужчина, за исключением “детских” отношений, когда были только поцелуи-обнимашки. Это был брак не по залету, хотя так многие почему-то думают. Мы подали заявление в загс, у нас была роспись 10 ноября. А 9 ноября я иду к гинекологу, и он меня ошеломляет и радует. Кто же знал, что беременность так сразу наступит! Просто совпало», — объясняет она.

«Могу наорать на дочь посреди улицы»: как пережитое насилие формирует характер

Алевтина говорит, что в наследство от пережитого в детстве ей досталась излишняя мягкость характера. Она много и часто прощает, дает людям «вторые, третьи, пятые шансы, даже когда они того не заслуживают».

Лидия, наоборот, называет себя «невероятно настороженным» человеком. Она может прервать общение, как только ей почудится малейший тревожный звоночек.

«Сходиться с людьми действительно сложно, и это не всегда того стоит. Негативного опыта в этом плане у меня хватает. Люди способны на удивительно мерзкие поступки. Когда я страдала от травли в семье, то, естественно, была и травля в школе. Вы ведь не можете в одном месте быть забитым и напуганным ребенком, а в другом — звездой класса? И если честно, с тех пор я недолюбливаю людей. Ни взрослые, ни дети — никто не приходил на помощь. Твои проблемы — это твои проблемы, и делай с ними что хочешь. Я понимаю, что глупо обо всех судить с уязвимой позиции. Но тем не менее даже сейчас у меня нет сильного желания узнавать новых людей», — признается Лидия.

Эмма признает, что плохо контролирует агрессию. «Эта агрессия может возникнуть просто по щелчку пальцев. Страшно, что она направлена на близкий круг, конкретно на мужа и дочь. С годами я стала понимать, что не нужна родителям, не нужна сестрам. Грубо говоря, кроме мужа и дочери у меня никого нет. Я говорила мужу: “Не знаю, как ты меня до сих пор не убил, как ты на меня руку не поднял”. Чтобы меня выдержать, надо много моральных сил иметь. Я могу на улице наорать на дочь, дать ей по жопе, я далеко не идеал. И в то же время бывают моменты, когда я как беззащитный маленький котенок», — замечает она.

Муж в ответ на агрессию чаще всего молчит. Как говорит Эмма, «дает время проораться». «Я смогла выбраться из той грязи, у меня муж нормальный, работящий, пусть он и не зарабатывает миллионы. Я не пошла по рукам, не скололась, не сбухалась. Да, у меня есть вредные привычки, но у кого их нет» — так оценивает Эмма свой опыт.

«Зачем ты жила с этим человеком?»: отношения родителей и повзрослевших детей

Часто дети, которые растут в ситуации насилия, непроизвольно, рефлекторно обвиняют мать в «провокации».

«Ребенок же не может ничего сказать отцу, который бьет мать, потому что это очень опасно: он сам получит. Безопаснее сказать, что мать доводит отца, тогда [градус] гнева немного снижается, жизнь становится более управляемой, кажется, что если мать не будет доводить отца, то больше такого не случится», — говорит Лидия.

Она общается с матерью, поддерживает хорошие отношения, хотя иногда чувствует обиду за искореженное детство.

«Мама пыталась защитить меня от отца, но не всегда получалось. Но все же она не из тех матерей, которые на первое место ставят мужа и в конце думают о ребенке. Но врать не буду, иногда просыпалась обида в ее сторону. Мол, зачем ты столько лет жила с этим человеком? Я ведь и в детстве говорила: “Мама, давай от него уйдем!” Но прошлого уже не воротишь, да и ей было нелегко. Ребенок есть, работы нет, родственники толком ничего сделать не могут. К кому обращаться, куда идти?» — рассуждает Лидия.

С отцом она не общается, но не чувствует ни злости, ни обиды на него — это просто чужой человек: «Он не создан для семьи, не в состоянии искренне любить. Что я могу от него ожидать? Отец такой, какой есть, это никогда не изменится. Никогда не поймет, что сделал не так, в чем виноват. Когда-то мне искренне хотелось, чтобы он внезапно осознал, насколько же был неправ по отношению к нам, но все это детские желания. Тяжело было принять тот факт, что человек просто морально убил меня, и ничего в его душе не шелохнулось. Возможно, когда он станет немощным дедом, я даже чем-то ему помогу. В материальном плане он мне что-то давал, следовательно, и я могу отплатить ему тем же».

Алевтина тоже говорит, что не держит на отца зла и продолжает с ним общаться. По ее словам, он любит внуков и помогал Алевтине, когда она развелась с мужем. С мамой при этом отношения близкие — дружеские и даже сестринские, но у Алевтины есть к ней претензии. «Моя мама как женщина из анекдота: “Если уже третий муж бьет жену по роже, то, может, дело не в муже, а в роже?” Я ни в коем случае не оправдываю насилие, но, когда мама выпьет, даже мне тяжело удержаться. Она умеет так выбесить. А когда ее пытаешься успокоить, начинает лезть с кулаками и вспоминает все “забытые” обиды. Потом опускается до манипуляций типа “выпрыгну в окно”, “брошусь под поезд” и так далее», — делится Алевтина.

Она отмечает, что стала более циничной вследствие этого опыта: «Когда я была беременна старшим, мать как-то пришлось снимать с подоконника. А потом я плюнула. В последующие разы всем, кто пытался сказать мне, что что-то с собой сделает, я отвечала: “Да пожалуйста”. А бывшему мужу еще добавила: “Хоть будем пенсию по потере кормильца получать”. Возможно, это цинично и неправильно, но я так устала со всеми бодаться. Единственное, чего бы я хотела, — большую, крепкую, дружную семью. А по факту я для всех громоотвод».

Подобное отношение к матери сложилось и у Эммы. «Я перестала защищать маму в какой-то момент. Она манипулятор, говорила: “Я пойду повешусь, вскрою вены”. Раньше я ее останавливала: “Мамочка, не надо”. А потом просто перестала обращать внимание и в конце 11-го класса сказала: “Я тебе веревку с мылом дам”. Мать могла задеть родителей отца: мол, они такие-сякие, хотя бабушка с дедушкой у меня неплохие. А отец не любит, когда трогают его родителей, что естественно. Но он мог избить маму из-за этого. В принципе, если его не доводить, не трогать запретные темы, он руку не поднимет: наорет, долбанет дверь, разобьет посуду, но руку не поднимает», — считает Эмма.

Когда Эмма стала жить с молодым человеком, она пыталась построить отношения с родителями заново, но обиды только множились. «Я думала, мать останется хотя бы на неделю после моей выписки из роддома, я же понятия не имею, что делать с новорожденными детьми. Но нет, она заявила: “У меня через час автобус, там твой отец бедненький-голодненький”», — сердится Эмма.

Когда дочь Эммы серьезно заболела и оказалась в реанимации на ИВЛ, родственники наперебой говорили, что ее нужно забрать из больницы, где ребенка непременно погубят. Эмма, конечно, не стала прислушиваться к их советам. Ее дочь выжила, но получила инвалидность. Потом, когда девочке было больше года, мать Эммы обещала приехать и дать дочери немного отдохнуть, но в день предполагаемого визита перестала отвечать на звонки. К этому времени она успела снова разойтись с отцом Эммы и была поглощена новыми отношениями. Так общение с матерью прекратилось. С отцом она сохраняла отношения немногим дольше: «Ребенку четыре года, я звоню отцу, говорю: “Мы заедем на часик-другой кофе попить, ты с внучкой повидаешься”. На следующий день едем в поселок, я до отца не могу дозвониться. Оказывается, он под этим делом. Зачем ребенка к нему вести, чтобы он это видел? Заблокировала номер отца. В итоге до сих пор не общаемся».

«У насилия нет свидетелей — есть только пострадавшие»

Комментирует психолог Татьяна Орлова

У насилия нет свидетелей — есть только пострадавшие и агрессоры. Когда ребенок наблюдает за насилием в отношении одного из родителей, он испытывает мощнейшую беспомощность, потому что не может остановить это, выйти из ситуации. Он связан с этими людьми, зависит от них. Эта беспомощность и есть травма. Если ребенок вмешался и насилие остановилось, он будет вмешиваться дальше, а если ничего не произошло, его откинули к стене и насилие продолжилось, то, скорее всего, в следующий раз он будет сидеть и играть в видеоигры, потому что от него ничего не зависит, ему нужно просто сохранить себя. Ребенок уходит в иллюзорный мир и погружается в другую реальность.

Воспоминания о насилии обычно вытесняются, поэтому ребенок ведет себя как обычно. У него повышается тревожность, ведь мозг тратит много ресурсов, чтобы вытеснить информацию, создать защитные механизмы. Многие исследования показывают, что у детей в подобных ситуациях могут быть проблемы с памятью, вниманием, успеваемостью. В целом остается меньше ресурсов на познавательную деятельность.

Риск вступить в абьюзивные отношения есть у каждого, но  женщины, которые росли в ситуации насилия, больше рискуют оставаться в таком союзе. Ребенок, столкнувшись с насилием, формирует защитные механизмы, которые позволяют ему вновь чувствовать себя уверенно, обрести контроль над ситуацией. Например, думает: «Наверное, я плохо себя вел, поэтому мама с папой поругались». Бывают иррациональные механизмы — они формируются в детстве и остаются как скафандр. Когда человек погружается в токсичную среду, то думает, что нормально в ней существует. Это не значит, что он действительно счастлив в абьюзивных отношениях или хочет иметь такие отношения — не хочет. Но умеет их сохранять. Другой механизм — присоединение к агрессору, потому что на его стороне не так страшно, как на стороне жертвы. То есть в дальнейшем в отношениях он может быть и агрессором, и жертвой, но в любом случае пережитое окажет свое влияние.

Если вы столкнулись с домашним насилием, вы можете получить поддержку от кризисных центров, которые помогают женщинам.

Центр «Сестры»: телефон доверия +7 (499) 901-0201, кризисная почта [email protected].

«Насилию.Нет»*: телефон: +7 (495) 916-3000, +7 (999) 916-3000 круглосуточная линия SOS-размещения, почта [email protected]. На сайте также доступна карта кризисных центров в регионах.

* Центр по работе с проблемой насилия «Насилию.Нет» признан иностранным агентом.