Невидимые батальоны Мария Рахманинова — о недооцененности женщин в военных сопротивлениях XX века

Исследовательница Мария Рахманинова по просьбе «Гласной» рассказывает о женщинах-партизанках на войне: обманчивой «бесполой нейтральности», которая требовала забыть свой пол только от женщины, но не от мужчин, насмешках в адрес партизанок как со стороны мужчин, так и со стороны других женщин, и феномене «женской незримости» в военной истории из-за патриархальной оптики ее исследователей.

Они кричали нам: «Знаем, чем вы там занимались!»

Официальная история вооруженного сопротивления ультраправым режимам XX века долгое время обходила молчанием ту роль, которую в нем играли женщины. В полной мере это молчание не преодолено до сих пор. Отчасти оно связано с политически окрашенным замалчиванием истории повстанческих групп, в которые эти женщины входили: коммунистов, евреев, анархистов. Однако в не меньшей степени оно обусловлено характерной для патриархальных культур женской незримостью: большинство историков (преимущественно мужчин) некритично воспроизводят андроцентричный взгляд своих эпох и свойственные ему стереотипы. Это означает, что не только исследовать женский вклад в общую борьбу, но и ставить вопрос о необходимости такого исследования мало кому приходило в голову.

Кроме того, обнаружение роли женщин в вооруженном конфликте угрожало традиционным устоям европейских обществ, мечтавших вернуться к патриархальному укладу сразу после окончания войны. Исключением не оказался и СССР. Так, секретарь ЦК по делам молодежи Ольга Мишакова в 1944 году утверждала:

«После войны женщины должны вернуться к максимально женственным ролям, даже если для этого придется затянуть их в узкие юбки, чтобы сделать изящной походку».

Увы, и сами женщины были вынуждены скрывать собственный опыт участия в борьбе, обоснованно опасаясь подвергнуться социальному остракизму по возвращении: не только в кругах консервативно настроенных активистов, но даже среди соседей они регулярно сталкивались с травлей за «распущенность» и «безнравственность». В книге «У войны не женское лицо» Светлана Алексиевич приводит воспоминание участницы боевых действий: «Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: “Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…” Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый…»

Читайте также «Когда смотрят глазами майора, читать лекции не хочется»

Профессор Мария Рахманинова — об увольнении из вуза после доноса студентов

Циничная несправедливость этих обвинений особенно наглядна в эпизоде, который упоминает Ингрид Штробль в своем исследовании «Партизанки. Женщины в вооруженном сопротивлении фашизму и немецкой оккупации (1936–1945)». Она рассказывает о так называемой операции Slut, в которой должны были участвовать юные партизанки. В их задачи входило соблазнить в баре гестаповских офицеров, затем завлечь их в лес и убить. Однако, несмотря на уже полученный опыт убийств, эта роль оказалась для них настолько нова, а флирт настолько непривычен, что они нечаянно слишком увлеклись мороженым, весь их макияж размазался по лицу, и офицеры даже не посмотрели на них. В результате, когда им не хватило денег заплатить за мороженое, их попросту вышвырнули из бара с позором, и они были вынуждены вернуться в штаб ни с чем: операция была провалена.

Между самоотречением и самоотрицанием

Главной причиной таких провалов были, как мы видим, юность и неискушенность в вопросах пола и сексуальности (вопреки мифологии беспощадного слатшейминга). Известны случаи, когда первые менструации девушки принимали за ранение и в испуге бежали за помощью к командиру отряда.

Другой важной причиной оказался консенсус относительно «бесполости» солдата. Справедливым он выглядит лишь на первый взгляд: на деле же он фактически означал требование забыть свой пол именно для женщин — точкой «бесполой нейтральности» считался мужской пол, в соответствии с потребностями которого и была организована повседневность войны.

Любые «женские» потребности считались выходящими за пределы «нейтральности», «специфическими» и потому могли стать причиной неуважения и насмешек со стороны мужского большинства либо вовсе увольнения.

Так, командирка испанского батальона Юлия Манзанал вспоминала об отсутствии у женщин элементарного доступа к отправлению естественных потребностей: «Случалось, что приходилось терпеть весь день, так как кругом были мужчины: неясно, куда можно было пойти в туалет — не при них же. Приходилось дожидаться темноты, пока они уснут». Другой ее опыт — куда более страшный — связан с беременностью: сделав аборт, она в тот же вечер вернулась на фронт, после чего, истекая кровью, 40 дней командовала войском, не дав никому знать о своем состоянии: любая «слабина» означала риск быть исключенной из борьбы за революцию. Но несмотря на то что не всякому командиру-мужчине под силу командовать солдатами в таком состоянии, в 1937-м Юлию все же принудительно отстранили от командования и сделали секретарем штаба друзей СССР. Но насколько безопаснее и лучше было бы для всех, если бы человек не был вынужден проходить через подобные муки, особенно ради абстрактных и, по сути, глубоко метафизических установок.

Однако именно абстрактные установки лежат в основе гендерной мифологии патриархального мира. Ее господство с очевидностью искривляет пространство, делая его неудобным либо вовсе невыносимым для половины обитателей — отчасти отсекая эту половину и ограничивая пределами дома.

Женщины, которым хватало упорства продолжать бороться за общие цели плечом к плечу с мужчинами, вынуждены были привыкать не только жить по удобным им сценариям, но и в некотором смысле даже притворяться ими.

Так, женщине, которой удавалось наконец получить признание товарищей (тем более батальона в подчинении), практически всегда присваивали мужское имя. Упомянутой ранее Юлии Манзанал дали прозвище Чико — буквально «мальчик». Быть уважаемой, быть человеком — для патриархальной культуры это означало стать «настоящим мужчиной». Это ставило женщин перед множеством печальных дилемм.

Одной из них Эмма Гольдман посвятила свое знаменитое эссе «Трагическое в эмансипации женщины». Например, в отличие от мужчины, женщине всегда приходится выбирать между борьбой за идеалы и любовными отношениями: становясь «мужчиной» на первом пути, она автоматически отменяет свою «женскую» ипостась на втором, и наоборот. Если она командир, ее либо не узнают в платье, либо не пригласят танцевать — причем ни нынешние соратники, ни те, кто узнает о ее опыте в будущем. Одна из респонденток Алексиевич так вспоминала конец своего недолгого брака: «Через год он ушел к другой женщине, заведующей нашей фабричной столовой: “От нее духами пахнет, а от тебя тянет сапогами и портянками”». Мужчина, напротив, может непротиворечиво преуспевать в обоих сюжетах одновременно. Неудивительно, что многие женщины не были готовы платить такую цену и потому не решались присоединиться к общей борьбе. Это, в свою очередь, лишало движение сопротивления значительного числа потенциальных участниц, чем существенно снижало их шансы на победу.

Революция и носки

Другим важным фактором мачистского климата движений сопротивления была предубежденность мужчин против включения женщин в общую борьбу на равных. Большинство из них, следуя инерции прошлого, полагало, что задача женщины одна — обслуживать мужской быт. Судя по свидетельствам участниц партизанского движения в Испании, собранных в книге Марты Акельсберг «Свободные женщины Испании», подобные взгляды не были исключением даже для анархистов (казалось бы, выступавших против любых форм власти и профеминистичных со времен Михаила Бакунина).

В книге мемуаров «Моя война в Испании» Мика Эчебеэре вспоминала: «Девушки стремились объединяться в женские батальоны, поскольку в мужских их всегда принуждали к обслуживающему труду, не давая воевать. Женские партизанские отряды работали как мужские, но вся работа делилась поровну. Девушки хотели революции, а не продолжения домашних обязанностей в условиях войны.

Один из партизан однажды воскликнул: “Что это за революция, когда мужчина стирает носки?”, на что Мика ответила ему: “Детали того, кто и как будет стирать носки, мы обсудим после революции”».

Увы, такая определенность была свойственна не всем и не всегда: многим женщинам не оставалось ничего другого, кроме как принять эти ожидания как данность и соответствовать им настолько, чтобы быть как можно ближе к заветной борьбе. Так, большая часть работы, связанной с уходом, бытом, заботой и поддержанием инфраструктур сопротивления, легла именно на плечи женщин. Во многих партизанских отрядах им разрешалось выполнять только ее. И это, безусловно, было важнейшим фактором самой возможности быть в сопротивлении — несмотря на то что подчас противоречило ожиданиям и надеждам девушек.

Катакомбы катастрофы

Как показал опыт участия женщин в вооруженном сопротивлении XX века, вся эта система обесценивающих предубеждений оказалась довольно громоздкой, разветвленной и древней: вызревая веками внутри патриархального европейского мира, теперь она по-настоящему обнаруживала свои прежде скрытые стороны. Попадая в ее мрачные катакомбы, женщины были вынуждены проходить не только через общие испытания катастрофическим временем войны, но и через особенные препятствия — изматывающие, жестокие и несправедливые.

Временами в темноте этих лабиринтов встречались и «порталы» — сквозь них

партизанкам иногда удавалось пробираться незамеченными, проносить оружие, проводить в укрытия беглецов и проносить за пределы гетто детей: не распознавая в женщинах субъектов политической воли, в них часто не предполагали опасности.

Однако эти нечаянные (и отнюдь не гарантированные) удачи никак не могли искупить или хотя бы оправдать того урона, который патриархальная система в итоге нанесла движениям сопротивления по всей Европе — и с точки зрения их общей численности (куда меньшей, чем это могло быть), и с точки зрения чрезмерности испытаний, через которые пришлось проходить тем, кто все-таки решался к ним присоединиться, и с точки зрения социальных последствий, с которыми они еще долго сталкивались после окончания войны. С середины 1970-х годов их голоса постепенно звучат все громче и отчетливее (с недавнего времени — также и в русскоязычном поле).

Остается надеяться, что исторические исследования продолжат вырабатывать чувствительность к этим свидетельствам, создавая возможность по-настоящему панорамного представления о глубинах этого опыта, а также вырабатывая наконец понимание того, что позволило бы избежать его ошибок в дальнейшем.