«Сердца так очерствели, что ими можно орехи колоть» Людмила ищет без вести пропавшего на СВО сына. Ее история — о лицемерии, терпении и надежде

Мои бабушка с дедушкой живут в небольшом — даже крохотном, 400 человек населения, — селе. Я часто приезжаю к ним и многих там знаю. Например, женщину, которая работает продавцом в продуктовом киоске. Последние полгода она перестала улыбаться и мыть голову. Потом я узнала, что она ищет без вести пропавшего супруга. И вдруг в середине января я услышала от библиотекарши: «Машка волосы покрасила, сразу видно — мужа ждет». Его нашли, в марте он должен вернуться домой.

Наша Маша из киоска состояла в группе «Поиск пропавших на СВО» — или в какой-то из подобных. В них близкие, в основном женщины, ищут мужей, братьев, отцов, сыновей, друзей, пропавших на СВО. Это бесконечная лента, состоящая из имен и фотографий молодых и не очень мужчин. 

Как-то я бесцельно скролила ленту этой группы и наткнулась на контакт Людмилы Алексеевны Клюй — в комментарии она писала, что ищет сына. С аватарки на меня смотрела седоволосая женщина с двумя букетами цветов в руках. На лице широкая улыбка — про такую говорят «до ушей». Эта радость на фотографии никак не вязалась с болью, сквозящей из ее сообщения. Я не помню дословно ее комментарий, но интонацию можно передать вопросом: «как же так?!» 

Мы переписывались и созванивались на протяжении месяца: Людмила отправляла фотографии семьи, интересовалась моим самочувствием, делилась переживаниями и надеждами. Хотя в начале нашего знакомства она переживала, что я мошенница: женщина сталкивалась с ними и уже была насторожена. Поговорить согласилась только после того, как убедилась, что у меня «светлые намерения» и прочитала мои статьи. Спустя пару дней Людмила написала: «Я немного подготовлюсь, чтобы диалог получился адекватный. А не просто сопли-слезы. Очень не хочется казаться слабой женщиной, всю жизнь я была сильной! Эти события выбивают почву из-под ног!» 

Первый звонок: Людмила второпях надевает очки, садится на кресло — каждое действие сопровождает небольшим комментарием: «сейчас-сейчас, Даша, я тут…» 

Во время разговора — почти каждый раз, когда она называет имя сына, — Людмила старается сдерживать слезы, а когда не получается — извиняется, вытирает салфеткой лоб и глаза, прячет лицо за камеру, замолкает на пару секунд. Я слышу только шум телевизора… Мы общаемся чуть меньше часа. Последующие дни мы будем переписываться стабильно раз в неделю.

Ниже — собранный из этих сообщений и звонков монолог Людмилы. В нем женщина рассказывает о том, как самостоятельно ищет сына.

«Пока я в реанимации лежала, сынок уже ушел»

Живу я в Пензенской области, небольшой деревушке. Село сейчас называется Дерябкино. 

Мой сын, Быков Вячеслав Вячеславович, родился 22 февраля 1992 года. Сыночек мой единственный, и три дочки у меня. Ему в феврале [2025 года] исполнится 33 года. Ушел он в 2023 году второго августа.

До СВО был водителем, на камазе ездил, девять лет отработал в Москве. Прекрасный мальчишка. Конечно, как положено, в детстве немножко хулиганистый был, подраться любил, побеситься, с пацанами на рыбалку сходить. Да и сейчас с ума по ней сходит. Роста он среднего — метр семьдесят четыре где-то, у него большие выразительные глаза, на бороде ямочка, как у красавцев в голливудских фильмах. 

И вот я как-то с работы приехала, вожусь по своим женским делам: где помыть, где приготовить. Вдруг приезжает сын из Москвы. Я полетела его обнимать. Спрашиваю у него, как дела. И он говорит: «Мам, я хочу тебе сказать, что я ухожу на СВО». Я не знаю. У меня земля ушла из-под ног. Я думаю, хватит уже меня пугать. А он мне: «Мам, я тебя не пугаю, вот повестка, вот медицинская карточка. Я прохожу». Я сразу позвонила девчонкам — дочкам. Они приехали, мы начали его уговаривать. Он говорит: «Мам, ну если не я, то кто?» Дурная фраза, конечно. Я понимаю, что по-другому он не мог, потому что он так воспитан…

Мы с мужем — пенсионеры, пенсии не хватает. А наша третья дочка — Ксюшка — учится же еще, она 2004-го года рождения. Да и мне дома надоело сидеть, я пошла на работу в кафешку. Я по профессии повар. Планировала поработать еще летом, думала, в сентябре брошу, буду бабкой-пенсионеркой. Все деньги не соберешь, а здоровья нет уже. Но тут я решила, что на работе мне будет проще. Так и осталась. И началась веселая жизнь. 

Первые полгода, когда он ушел, я ночью в подушку плакала, переживала. Думала: «Вот сейчас бы сыночке что-нибудь вкусненькое приготовить». И потом как-то на работе я делаю свои дела. Звонок.

— Мама, привет.

— Привет, сынок.

— Как у тебя дела? Что делаешь?

— Я вот на работе.

— А я домой еду.

— Ты врешь, сынок. Ты меня так не обнадеживай.

— Мам, я тебе честно говорю, я еду в отпуск.

Конечно, счастью не было предела. Начальник пришел, говорит: «Людмила, езжай домой, встречай сына». Я говорю: «Нет, вот пускай приедет сейчас, у него там трое детей, побудет с детьми. А я приеду после работы, и уже моя очередь будет».

Он приехал домой. Это был самый счастливый момент! Из мальчишки превратился в мужчину: глаза постаревшие, серьезные такие, на голове — седые волосы. Конечно, девчонки приехали с внуками, накрыли шикарный стол, посидели. Внук даже песню сочинил для Славика.

Я на следующий день на работу поехала. И в голове одни мысли: «Господи, как это все страшно, как это страшно! Как это можно все пережить?». Стараюсь выгонять эти мысли, а они все равно, как мухи на мед, летят, эти мысли страшные. И что-то мне плохо стало.

И у меня случился инфаркт миокарда. Меня довезли до больницы. Сначала больно очень было, хотела умереть от этой боли.

Потом думаю: «А Ксюшка? Она же учится. А Славик? Потом будет винить себя, что из-за него я умерла». Нет, не дождетесь! Я выкарабкаюсь. Да у меня там, если начать перечислять все из моей медицинской карты, наверное, Толстой со своими томами отдыхает. И плеврит легкого — как грипп на ногах перенесла. Потом инсульт, предынфарктная онкология была — пережила. Будет продолжение или нет, не знаю. Конечно, на работу я больше не вышла. Ну, я сказала, пока не дождусь, пока не узнаю, что с моим сыном, даже не планирую…

Конечно, сына я не увидела больше. Пока в реанимации лежала, сынок уже ушел обратно, отпуск-то короткий. Только два раза видела, когда он приезжал: за столом и когда они навестить меня приходили. Я ему тогда сказала: «Сынок, береги себя. Ты моя надежда и опора. Ты мне нужен». «Это ты себя береги, мама. Ты тоже очень нам нужна всем», — сказал мне.

Обещал, клялся, что вернется.

Последний раз написал 8 сентября [2024 года]: «Мам, все, мы прибыли на место, идем до нужной точки. Если через две недели не позвоню, значит, через месяц позвоню. Если не через месяц, то через два, если не через два, так через три. Я обязательно вернусь. Все, ждите меня, все будет хорошо».

У меня сердце екнуло, думала, что просто волнуюсь так, переживаю, но материнское сердце чувствовало, что я его очень долго не увижу.

«Они не понимают, что мы с ума уже сходим»

Я утром встаю, умываюсь, зажигаю свечку и молю Бога: «Господи, спаси и сохрани раба Божьего Вячеслава. Пусть он вернется домой, живой и здоровый, со всеми частями тела, пусть его ни одна пуля его не возьмет». Вот разговаривала со свечкой, когда сыночка на связь не выходил.

Когда узнала, что он пропал без вести… Обыкновенный день как день. Но до этого, знаешь, Даша, что предшествовало… Снится мне ночью сон, что я потеряла сына. Я ищу его, хотя знала, что он на задании. Ищу, и прихожу во сне к гадалке. Она мне гадает: «Видишь, вот он — живой стоит». А я говорю какой-то женщине, которую не вижу: «Слушай, она врет! Он вон в спальне лежит!». Захожу в спальню, а он пьяный. Подняла его и несу на руках, выношу из подъезда. Там на скамейке лежит какой-то парнишка. Я его прошу подвинуться. Говорю: «Сынок, ложись, что ж так напился? Ты же так не пьешь». А он мне: «Мам, прости, так получилось». 

Я рассказала сон этот дочери старшей, а она: «Мам, я сейчас не могу говорить, давай потом». Все оттягивает и оттягивает. А потом звонит мне моя сношенька: «Мы сегодня приедем к вам с девчонками [внучками]». Я говорю: «Пожалуйста, приезжайте». У них с сыном отношения были не очень. Ну а внуки-то не при чем… Я налепила мантов, как всегда, девчонок жду, внучата у меня их любят. Приехала машина. Смотрю — черная, не снохи. У меня даже мысли не было, что старшая дочь приедет вместе с ней. Они вообще не общались уже год. Заходят, и я смотрю на Вику — старшую дочь — у нее глаза какие-то нехорошие.

— Викуль, ты, что болеешь? — Спрашиваю.

— Нет, мам, — говорит.

Я на них сразу же так: «Что случилось? Славика ранило?» 

— Нет, хуже. Пропал без вести.

Тут я, конечно, по стеночке сползла. Истерика. Проплакалась, проревелась. Взяла себе в руки. Оказывается, у зятя знакомый — военный какой-то там в чинах. И дочь говорит, что попросила его, чтобы он пробил по своим связям и узнал протокол такого-то бойца. Он без заморочек все это взял и сказал: «Вика, твой брат погиб, двухсотый». Они начали искать, узнавать, и, оказывается, он пропал без вести. И тут началось у нас. Не знаю, как я все это выдержала. 

Поначалу — тишина. «Мы ничего не знаем». Я у Славика когда-то спрашивала номер части и прочее. Он говорит: «Мама, это говорить нельзя». В итоге все это копали девчонки мои в интернете, и я сама, как могла. Ну, что я могу? Я же бабушка. Нашли мы всех, кто с ним шел на задание — три парня. Нашли парнишку из этой тройки, которого ранило. Он лежал в госпитале в Самаре — у него раздроблено бедро. Знакомый зятя, который в Самаре живет, к нему пришел, немного поговорил.

Тот немножко рассказал, но не договаривал много — они боятся, им же все равно возвращаться туда.

Мы ему купили флисовую теплую куртку. У мальчишки же нет ничего. Он мне как сыночек уже стал. Я позвонила в часть, сказала, что он живой, что он в госпитале. 

И вот что он рассказал.

8-го сентября они — Славик и еще два парня — ушли на задание. 13-ого их всех уже объявили без вести пропавшими. А 12-го сентября они продвигались, дошли до нужной точки. Роберт — так зовут этого мальчишку — вышел посмотреть на дорогу, чисто там или нет. Его пулеметчик скосил. Он крикнул ребятам — Славику и второму. У второго я знаю только позывной, давайте, не будем его называть. Крикнул: «Я трехсотый [раненый], ребята, я пошел». Двое суток он полз, говорит, в сарае ночевал… Теперь уже уехал к себе на родину после госпиталя, на реабилитацию домой поехал. 

Позже к нам прилетела помогать с поисками Яна — дочка. И мы решили срочно делать ДНК [чтобы смогли сделать экспертизу]. Я говорю снохе: «Ну, давай на ДНК денежки, наверное. Ты сказала, там денег немало». — «Да там копейки». Хорошо, — говорю. Мы скинулись, дочки и я. Я поехала, сдала ДНК, оно пришло, мы его отправили в Ростов, где вся это общая база собирается.

Тут встает вопрос насчет его [личных] документов. Я у Роберта спрашиваю, и он говорит, что его документы домой ему отправили. Я такая: «Стоп, а Славкины где?» Он говорит: «Мы все, когда уходили, под матрас их ложили. А где Славкины — не знаю». Я говорю: «Попроси там, пусть они найдут документы, отдадут замполиту, чтобы они были, всякое же произойти может». Он говорит: нету документов. 

Нашли мы с девчонками [через сослуживцев] номер замполита, есть там такой Сергей Б. (фамилия известна редакции — прим.ред.). Я звоню ему: «Документы мне бы его найти, чтобы они были, чтобы заново не делать. Тем более там, в той стороне, человек без документа, кто его знает, кто он есть». Он мне сказал: «Я документами и поиском не занимаюсь». Но я же простая, я говорю: «Тогда дайте, пожалуйста, мне номер телефона тех людей, которые этим занимаются». 

Тишина. Такой ответ был, он прям убил меня. Он говорит: «Вы представляете сейчас, на что вы мне толкаете? На военное преступление. Я вам сейчас дам номер телефона, и знаете, что вам за это грозит?».

Я просто взяла потом этого человека и заблокировала. Нет, чтобы поддержать морально — наоборот, они угнетают, давят на этот груз. Они не понимают, что мы с ума уже сходим. 

В начале января Людмила написала мне, спросила, как дела. Она рассказала, что 7-го января они «схоронили» второго парня, который был вместе со Славиком на задании. Тогда она и назвала его позывной — Рубас.

«Мошенники, как воронье, кружат над нами»

Валерик, муж, осенью ездил в Омск, там у него мать живет. Там нашли гадалку, она какая-то очень ясновидящая. Сказала, две недели пройдет, и вы его найдете, в каком виде — я не знаю. Один сеанс стоил 2000 рублей. А вообще у нас ее сеансов два было, не считая тех гадалок, которые в интернете гадают. Там 1000, 500 рублей стоило. А сколько вообще их у нас было — я уже не помню.

Дальше еще интереснее. Приходит мне в «Телеграме» сообщение: «Добрый день, вы сына ищете?». Я как встрепенулась — любая весточка важна. Отвечаю, да, ищу. Мне пишут: «У меня есть новые списки поступивших в госпиталь в Ростове. Вам они нужны?» Я говорю: «Конечно, нужны! Умоляю, пожалуйста, пришлите!»

[Нам их отправили]. Время проходит, я никак не могу зайти [в отправленный документ], посмотреть эти списки. Мучилась, мучилась, зашла — телефон завис. Через некоторое время оклемался. Все посмотрели, там ничего нет вообще толком, что-то непонятное написано: какие-то штрихи, точки.

Я на следующий день поехала в Фонд защитников Отечества, узнать насчет документов, подать заявку и вот эту ситуацию разъяснить. Там у меня голова очень разболелась. А я после операции и пью таблетки как по часам, а тут забыла что-то. Думаю, пойду в аптеку, куплю. Зашла, взяла лекарства, я карту подношу, а там нет ничего, недостаточно средств.

Зашла в телефон.

Они у меня все деньги, даже с кредитной карты, где 35 тысяч было, и все остатки моей пенсии украли до последней копейки.

Они диалог еще не успели удалить. Я взяла и написала той женщине или, может, мужчине — кто знает их. Написала: «Дай бог, забирайте деньги, разбогатейте на судьбе моего сына тогда». Хоп, и все удалилось. Мошенники, как воронье, кружат над нами, но мы живые.

Врать не буду, в этом Фонде защитников Отечества меня хорошо встретили, даже чаем напоили, по вопросам проконсультировали, как могли, что могли. Единственное, что я спросила: а как быть, как вот искать его, в каком месте? Где же он может быть?

Мы уже в Красный крест написали, отправили ДНК, опознавательную карту. И в «Сармат» я обращалась — там тоже все глухо, тишина. Там, знаете, даже такие смешные вещи обсуждают: «Ой, у меня деньги кончились, кто мне кинет на телефон?» Я взяла просто вышла оттуда — вот до рвоты это все противно.

Особенно вот молодые женщины — корыстные какие-то. Им только деньги. 

Нашли мы его часть — у них там финансовыми вопросами занимается Андрей, оказывается, он сына моего знал. Я позвонила ему, говорю так и так. Он говорит: «Я помогу им, без проблем. Давайте и вам помогу». А мне ничего не надо. У меня трое дочек — вот они мне и помогут.

…Ни от кого ничего, понимаете.

Мы звоним в наш военкомат районный. Они говорят, что нет, таких данных не поступало. Позвонили мы в эту часть. Я им звоню: «Здравствуйте, можно узнать про бойца?» — «Быков Вячеслав Вячеславович? Нет, нет никаких новостей». 

Там парнишка такой есть — Денис. Он уже меня по голосу узнает, он меня успокаивал поначалу. Я ему говорю: «Денис, а как так-то? Ну вот какой-то, наверное, документ нужен, чтобы дети там что-то получали». Он говорит: «Ну да, мы отправим вам в военкомат».

Время проходит, я звоню в военкомат, Я звоню Денису, спрашиваю, отправили они это уведомление, что пропал без вести, или нет. «Да, отправили», — говорит. В военкомат поехали — никаких документов нет. Потом я еще раз дозвонилась, мне Денис сделал, как его … через факс, по факсу прислал нам документ. В военкомат вообще не дозвонишься. 

Звоню я в Министерство обороны, мне отвечает, скорее всего, автоответчик: «Третьим лицам данные о бойцах не выдаются». 

Я, короче, поняла, что первое лицо — это, наверное, Министерство обороны, а второе — сам боец. Остальным — ничего. Зачем тогда сделали горячую линию? Это вообще! А таких женщин же — куча. Вот у меня у сестры тоже муж погиб на СВО. Он сначала пропал без вести, но командир так и написал, что, предположительно, погиб он. Уже признали его умершим, а тела все так и нет. Написали, что не предоставляется возможности транспортировки тела в связи с сильным механическим повреждением. Вот неизвестно как, что и где. И мы не знаем, чего нам ждать. Я говорю, нам хотя бы дождаться, хотя бы вот знать точно: в плену ли — будем ждать, в госпитале — да пешком пойдем туда. А если уж погиб, то уже привезли бы, уже похоронили бы, уже смирились бы с этим. 

Самое страшное, что мы не знаем, была ли там эвакуация — успели их тела вывезти или нет. Направленцы молчат. Это те, которые в морге смотрят, опознают солдат.

Такое ощущение, что… Сколько положено в месяц человек опознать, вот, значит, столько они и сделают.

Тишина, кругом тишина. Просто тупо сидим, ждем. Самостоятельно поисками занимаемся. 

Были друзья [у Славика]. Он у меня боевой парень, у него характер как у меня: дорогу пробивает своим лбом. А есть вот малодушные такие, они чувствуют же рефлекторно, что человек сильный — они примыкают к нему. Но когда случилось вот это вот горе, вот это наше горе — они все глухо молчат. Я пишу, говорю: «Саша [один из друзей Славика], пожалуйста, узнай, ведь ты там почти что рядом!» Он такой: «Я ничего не знаю».

А другой парнишка — Лимон (позывной изменен — прим.ред.) у него был позывной, командир Славика был — тот вообще на связь не выходит.

Хотя когда сын в феврале приходил в отпуск, мы с мужем напекли две коробки печенья, пирожков, хлебушка, приготовили холодец, вареньице, картошку, сало — загрузили машину полную, она как катер шла туда, к ребятам на СВО. Они все вместе ели мои пироги, хлеб, нахваливали варенье. А теперь все резко раз — и слились.

Там каждый сам за себя, Дашенька. Там нет такой, как говорится, солдатской дружбы. «Я сегодня живой, а завтра — нет».

А уходил со Спасска сыночка мой не один, а уходил еще с одним парнем, он детдомовский парень — Максим. У них даже окончание у номеров жетонов: у сына — 17, а у него — 18. И они вместе все это время были. Сыночку, когда гуманитарку он вез — его попросили вместе с врачом съездить, — ранили. Три дрона на них налетели: два они сбили, а третий — не успели. Он и взорвал их машину. 

Они успели выпрыгнуть, машина сгорела, у него тогда небольшое ранение в ногу было. И когда Славик раненый был, Максим за ним ухаживал, помогал. А тут они вот на задание пошли, их разъединили, раскидали по сторонам, в разные группы. Ну, дело в том, что этого Максима тоже ранило. Раздробило ему полностью лучевую кость, и пуля прошла через легкое, остановилась возле печени. Ему оказали первую помощь и отправили его катать по госпиталям. А пуля так между легким и печенью торчит. 

Но самое страшное: в одной больнице, где он лежал, кровь взяли у него и, оказывается, заразили гепатитом. И вот этот мальчишка после ранения [на полученную выплату] купил квартиру под Пензой и сидит в этом доме, никуда не выходит. Он в отчаянии, у него крыша едет, все болит, ничего не лечится, пуля торчит.

Ну, пуля — пускай, ее никто не трогает, она там сидит и сидит, допустим. А гепатит? Он же его убивает, кровь же не фильтруется. И никому… В гражданских больницах к нему не хотят вообще прикасаться, никакого лечения, никаких таблеток, ничего нету. Как вот, Дашенька, как это? Он тут звонил мне, расплакался. Я ему говорю: «приезжай, Максим, к нам в гости». У него же никого нет — он из детского дома. Он говорит: «Я боюсь, теть Люда. Я к вам не приеду, потому что вдруг что-нибудь». Я ему: «Ну мы ж с тобой не будем в десна целоваться. Это так не передается». А он: «Нет, я не приеду. Я вот, наверное, умру.

Я, наверное, с собой что-нибудь сделаю, потому что я туда больше не пойду, я боюсь».

Он уже второй раз раненый. После первого штурма раненый валялся, теперь после второго штурма лежит раненый, никому не нужный, так, сам по себе. Как так-то, Даш? Вот объясните мне — вот как вот? Ведь не только я одна такая, ведь много нас таких, тысячи. За что такие вот мучения, за что? Я вот ездила в монастырь женский, службу отстояла. Прошу его: Господи, ну, пожалуйста, пожалуйста, помоги! Ну выведите его домой, покажи нам, нам хотя бы знать, живой он или нет, чтобы уже как-то…

Никто, ничего… Мы все ждем, мы ждем, мы… Да, блин, жизнь моя вот в нем заключается.

Групп по поиску своих бойцов очень много, очень. Спасибо, меня девчонки мои — дочери Вика с Яной — оградили от этого. Девчонки пишут, сама я по телефону пытаюсь узнать что-то. Вы не представляете, сколько у меня номеров госпиталей! Я вам сейчас покажу. Это вообще! У меня две тетради исписанные, больше я уже просто не стала писать, потому что у меня уже нервов не хватает. 

Половина номеров из этих — левые или, может, просто отключают госпиталя. Это страсть! Вот у меня тетради. Все номера, номера, номера. Я звоню и спрашиваю: «Не поступал к вам Быков Вячеслав Вячеславович?» «Нет, не поступал», — говорят. Смотрят по компьютеру, слышно, что клацают по кнопочкам. «А неопознанные ребята есть у вас?» Уже спрашиваю неопознанных… 

А вы представляете, приходят ко мне девчонки мои, они ковыряются в этих интернетах, где раненые ребята, где их кровь, боль. Они все роются, ищут — похож, не похож. Тут был такой феерический день — это был кошмар! Я захожу в «Одноклассники», и там выложен парень — живой, но раненый: у него филейная часть выдрана прям с мясом до кости. Я что-то дальше смотрю, смотрю — а это мой сынок же! Пальчики его, брови и глаза его! У меня истерика. Начали потом звонить, узнали. Ну, очень похож парнишка, но не он. Ну вот так мы и живем, как маньяки, роемся в этой сети, ищем, стараемся найти. Уже готовы на все. Я говорю: Господи, пускай без рук, без ног, только живой, с протезами же люди живут.

Я девчонкам сказала: «Девчонки, давайте готовиться ко всему. Лучше уж потом от радости плясать, чем замертво от горя упасть». 

Мы день хороним его, день ждем и радуемся, день переживаем. Это не жизнь, Даша, это какое-то мучение. Хорошо, внучат много, они все меня любят. Все ждут всегда. Хоть вот это радует. Если б не они, я не знаю… Мы просыпаемся и начинаем с Валериком [мужем] обсуждать, приснился или нет нам Славик. У нас вот тема такая, мы живем только этим. 

Может быть, разговор поможет что-то расшевелить, я только рада буду этому. Нет у них совести, они до такой степени от этой вот ужасной… — нет, так сейчас не говорят, не говорят это слово — у них сердца так очерствели, что ими можно орехи колоть.

Девятого февраля мы снова списались с Людмилой. Женщина рассказала о своих планах продолжающихся поисков. 23-го февраля вместе с дочками она поедет в Ростов-на-Дону — в морг. По ее словам, многие находят там своих родных, но они надеются, что Славик жив: лежит где-то без сознания в госпитале или находится в плену. О своем здоровье Людмила пишет: «Держусь, не имею права сдаваться! Как сыночка бросить? Кто молиться будет? Ведь сильнее молитвы матери ничего нет!»