«Хирургия — это мини-государство, созданное мужчинами» C какими предрассудками и дискриминацией сталкиваются женщины-хирурги

Согласно последним исследованиям, пациенты, которых оперируют женщины, реже сталкиваются с осложнениями. Однако в обществе по-прежнему распространено предубеждение, что мужчины орудуют скальпелем лучше. «Гласная» поговорила с женщинами-хирургами разных специализаций и узнала, какие стереотипы они испытали на себе, как боролись с дискриминацией, а главное — почему гендерный баланс в медицине может принести пользу всему обществу.

«Иди бумажки пиши, скоро все равно в декрет уйдешь»

Анна К., хирург, врач-онколог

Моя мама по образованию врач, но она никогда не работала по специальности — поступила в медицинский, потому что моя бабушка болела — и ее некому было лечить. Решили: хорошо, если в семье будет врач. Но мама в целом впечатлительная: не могла видеть биологические жидкости и во время учебы в медицинском постоянно падала в обмороки. В итоге она отказалась от идеи стать врачом.

Помня о мамином опыте, я с детства настраивалась: что угодно, но не медицина. Но как-то раз один из родственников серьезно поранился, и ему нужна была перевязка. Никто в семье ее сделать не решался: всем было страшно, жутко. А я взяла и спокойно перевязала. Тогда я впервые задумалась о медицине. А в 10-м классе приняла твердое решение поступать в мед.

Поступила в университет в родном Волгограде и на младших курсах была уверена, что выберу любую специальность, но не хирургию. Казалось, что там ужасно сложно: круглосуточно находишься в операционной, к тому же преподаватели — что мужчины, что женщины — часто говорили, что это не женское дело: хирургии надо отдавать себя полностью, а девушкам еще детей рожать и воспитывать.

Если была возможность взять кого-то из студентов на показательную операцию, всегда выбирали парней. Тогда я не воспринимала это как дискриминацию женщин: просто не задумывалась об этом, так как все равно не стремилась в операционную.

Но все изменилось во время практики на четвертом курсе. Всем предложили ассистировать хирургам в операционной. Помню, желания это делать не было, но я подумала: «Ладно, все сходили, тоже схожу, галочку поставлю». Я оказалась в операционной — и происходящее меня захватило. Ты вдруг пробуешь что-то, что нравится тебе во всех отношениях. Это ощущение полного мэтча было незабываемым.

Считалось, что лучшая хирургия в регионе у нас в местном онкодиспансере, и я пришла туда практиковаться. Тогда же и выбрала специализацию: в отделении, где я стажировалась, было много женщин с раком молочной железы. Поняла, что хочу оперировать именно рак молочной железы и онкозаболевания кожи (плоскоклеточный рак, меланомы). Вскоре поступила в Высшую школу онкологии (ВШО) — это «надстройка» к ординатуре, где нас учили критическому мышлению, поиску информации, общению с пациентами. Все эти навыки очень важны, но в университете им не уделяют внимания.

После ординатуры планировала вернуться в Волгоград, но мне предложили место в московской клинике. Я согласилась, однако вскоре пожалела об этом: когда тебя не воспринимают как сотрудника просто потому, что ты женщина, работать невозможно.

Меня не допускали до операций и почти открытым текстом говорили: «Иди бумажки пиши, скоро все равно в декрет уйдешь».

В итоге я вела приемы и занималась только малой хирургией — к примеру, удалением родинок. В операционную допускали исключительно как ассистента и при этом всячески показывали, что я ничего не умею, намекали, что мое место не здесь и нужно сменить специальность. Постоянно чувствовала пренебрежение — например, могли говорить в третьем лице обо мне, когда я это слышала. Казалось бы, это мог быть эйджизм со стороны старших коллег, однако к специалисту-мужчине, моему ровеснику, отношение было совсем другим. Опытные хирурги не скрывали сексизма.

Последней каплей стал момент, когда я в очередной раз ассистировала заведующему отделением. В операционную зашел начмед и спросил его, кивая в мою сторону: «Она тебе зачем?» А заведующий ответил: «Для любовных утех». Потом сказал, что это была просто шутка, но я уволилась. Сейчас уверена: не надо терпеть подобного отношения к себе, нужно сразу уходить. Важно отстаивать границы и искать команду, где к тебе будут относиться по-человечески и уважать как профессионала.

Возможно, дело в том, что в той клинике вообще не было женщин-хирургов — я оказалась одна в мужском коллективе. Но во время работы в Москве я все же получала опыт как хирург — оперировала в петербургской клинике в отделении доктора Андрея Павленко. С командой мы познакомились, еще когда я училась в ординатуре, и мне не надо было доказывать им, что я не верблюд. Кажется, все это благодаря Андрею Николаевичу: он вырастил команду, в которой ни у кого и мысли не было ущемлять другого по половому признаку. Мы все были уверены: в больнице работают специалисты, профессионалы, а не мужчины и женщины.

[После увольнения из московской клиники] я переехала в Петербург и с тех пор работала только там. Здесь гендерные стереотипы бывают только со стороны пациентов — и то редко. Я слышала о подобном буквально один или два раза.

Отказ от женщины-хирурга и запрос на врача мужского пола объясняли так: мужчина не подвержен «гормональным изменениям настроения» и в декретный отпуск не уходит, а ваша врач-женщина вдруг только из него вернулась и все уже забыла?

Я отношусь к такому терпимо: понимаю, что люди просто очень переживают. Бывает и наоборот: некоторым пациенткам проще взаимодействовать с человеком своего пола, и они просят, чтобы их лечила и оперировала женщина.

Гендерные предпочтения со стороны пациентов будут всегда, поэтому и нужно, чтобы среди врачей, в том числе хирургов, были и мужчины, и женщины. Однако сегодня в операционных по-прежнему больше мужчин, и им проще туда попасть. Мне кажется, так во всех сферах, где изначально было больше молодых людей. Например, у меня сестра работает в IT и рассказывает, что у нее то же самое: мужчин охотнее повышают, потому что они «не уйдут в декрет».

А я сейчас, как предрекали мои бывшие коллеги, в декрете. Но вскоре после родов, когда моей малышке было всего пять недель, вышла на работу: удаляла пограничные новообразования двум девушкам. И операции прошли отлично: пациентки уже восстановились, осложнений не случилось.

Я, безусловно, продолжаю работать и буду это делать: профессия помогает реализовать амбиции, позволяет мне делать мир лучше.

«Мужчине-ординатору могли простить ошибку, а мне нет»

Зухра Сабирзянова, хирург, детский уролог-андролог, кандидат медицинских наук

Вопроса, кем стать, никогда не было. С детства готовилась к поступлению в Башкирский государственный медицинский университет и после школы училась там. Сложность была только в выборе специальности. Мама — детский хирург, долгие годы работала в скорой помощи. Она постоянно жила в экстренном режиме, несколько раз за неделю ее могли вызывать на срочные операции по ночам. Все это было безумно тяжело, и она всячески пыталась отвести меня от этого — советовала выбрать специальность терапевта.

Вначале я планировала обучиться на неонатолога, но на шестом курсе, перед распределением в интернатуру, меня накрыло: поняла, что хочу более тяжелый вариант профессии, хочу работать руками — и пойду в хирургию.

Надо понимать, что Башкортостан — мусульманская республика, и там путь женщин в хирургию еще сложнее, чем в других регионах России. У нас более строгие каноны воспитания: считается, что женщины должны быть спокойные, домашние и им надо выбирать специальности, которые позволят больше заниматься семьей. А в хирургии же часто приходится решать, семья или работа.

Неудивительно, что в интернатуре и ординатуре Республиканской детской клинической больницы в Уфе я была единственной девушкой. Предвзятого отношения ко мне преподаватели не скрывали. Например, у нас обход пациентов — и мужчине-интерну прощалось, что он не знал наизусть всех анализов пациента, а мне нет.

Или утренняя конференция, где мы все выступали с докладами о больных. Подходила моя очередь. Коллеги понимали, что это надолго, и доставали газеты (смартфонов тогда еще не было), также меня обязательно мучили дополнительными вопросами.

Попасть в операционную мне было сложнее — говорили, что, пока все не выучишь досконально, не пустим. Будто мой пол накладывал на меня обязательства: я должна быть лучшей, чтобы все убедились, что я могу быть хирургом. Справедливо это или нет — не мне судить. Но сейчас я благодарна учителям, которые требовали от меня гораздо больше, чем от других: это заставило больше требовать и от себя самой, чтобы в итоге стать хорошим врачом.

С коллегами, в мужском коллективе, было тоже непросто. Помню, закончился один из моих первых рабочих дней в интернатуре — и мне надо было переодеться в ординаторской. Я стояла и ждала, пока освободится место за шкафом, где мы это делали, а коллега-мужчина вдруг сказал: «Не обращай на меня внимания, переодевайся! Ты же пришла в хирургию — ты должна привыкнуть к тому, что тебе с мужчинами надо будет есть, пить, спать и вообще все делать при нас». Я ответила: «А я думала, мне надо будет с вами работать!» В общем, каждый день были какие-то проверки на прочность.

После я решила поступать в аспирантуру, а потом оказалась в Московском НИИ педиатрии и детской хирургии, в отделении детской урологии на базе Детской городской клинической больницы № 9 им. Г. Н. Сперанского. В Москве, по сравнению с Уфой, в хирургии было больше женщин — например, я училась у профессора, главного детского уролога России Ирины Валерьевны Казанской. Мне нравилось, что она говорила: «У нас нет женщин и мужчин, а есть врачи».

В больнице Сперанского я начала оперировать, не сталкиваясь с гендерными предрассудками. На сегодня у меня уже 26 лет практики, я ведущий научный сотрудник в Российском научном центре рентгенорадиологии, специальность — детский уролог-андролог. Я провожу сложные диагностические исследования и оперирую тяжелые врожденные пороки мочеполовой системы у детей.

Почему выбор пал на работу с детьми, хотя это считается более сложным? Такая работа приносит больше морального удовлетворения: вместе с тяжелобольным ребенком выздоравливает вся его семья. Особенно ценен отдаленный результат — возможность видеть, как счастливо сложилась жизнь ребенка, которому ты помог. Бывает, что мне через 15–20 лет присылают фотографии уже взрослого человека и пишут: «У нас все отлично, мы в институт поступили, спасибо вам!»

Общаюсь обычно с молодыми мамами моих пациентов, и с их стороны никогда не было предвзятого отношения. Да и с папами ребят обычно все в порядке. Хотя я и лечу репродуктивные органы мальчиков, их отцов не смущает, что я женщина, они прислушиваются к мнению специалиста.

Но какие-то сложности из-за пола в профессии я все же испытываю. Например, сейчас широко развита лапароскопическая хирургия, но инструменты для таких операций не подходят женщинам-хирургам. Они сделаны под большие мужские руки, а под наши совершенно не адаптированы.

Радует, что сейчас развиваются технологии, которые стирают разницу между врачами разного пола. Так, в Европейском медицинском центре я оперирую с помощью роботической системы da Vinci: хирург управляет ею с консоли, и она выполняет манипуляции. Это помогает с [предельной] точностью делать пластику даже трехмиллиметрового мочеточника, нивелирует эффект тремора рук — одним словом, несравнимо с ручной хирургией. Иногда такие операции необходимы, однако они очень затратны. Мы сотрудничаем с благотворительным фондом «Линия жизни», который поддерживает пациентов, собирая средства на подобные операции.

Хирургия бывает разная, и я бы различала мужскую и женскую. Экстренная хирургия, где все может пойти не по плану, где надо принимать быстрые решения, убивает женщин и действительно больше подходит мужчинам. Это вопрос физиологии: наша эндокринная система более тонкая, и нам сложнее восстанавливать ее. Постоянно быть в стрессе, не спать ночами — ад для нас: это влияет на функции щитовидной железы у женщин, на работу надпочечников. Мужчинам стресс тоже неполезен, но им намного легче восстановиться — достаточно сходить в спортзал.

Понимая все это и видя, как тяжело было в скорой помощи маме, я выбрала не экстренную, а плановую хирургию. У меня высокотехнологичная и интеллектуальная специальность, она отлично подходит для женщин, несмотря на то что и здесь бывают тяжелые длительные операции — вплоть до девяти часов. Но, кстати, женщинам это легче перенести: мы выносливее.

«Пациенты удивляются: ого, женщина-хирург!»

Адиля Юсупова, нейрохирург

В детстве я думала, что точно не буду врачом: боялась медиков. Но в восьмом классе мне понравилась химия, и я решила выбрать специальность, как-то с ней связанную. У меня бабушка врач, поэтому подумала: почему бы не продолжить династию?

Стала готовиться к поступлению в МГУ на факультет фундаментальной медицины. Там самый высокий конкурс, но я по жизни достигатор — прошла туда. Учиться в целом было сложно: первые три года вообще не было времени ни на что: постоянно делаешь домашки, готовишься к коллоквиумам, зачетам, экзаменам. На старших курсах уже проще: у тебя есть база, на которую наслаиваются новые знания. Начинается изучение клинических дисциплин, ты ходишь по больницам — это интересно.

Вначале я была уверена, что выберу терапевтическую специальность — буду неврологом или терапевтом. А на третьем курсе случилась нейрохирургия — сложная специальность меня сразу заинтересовала. К тому же в то время я прочитала книгу Дика Свааба «Мы — это наш мозг. От матки до Альцгеймера», и меня очень заинтересовал головной мозг — самый загадочный и неизведанный орган. А потом я попала в операционную и точно поняла: хочу, чтобы это было моей жизнью. Благоговение вызывала сама атмосфера в операционных, а когда я видела головной мозг, то просто дыхание замирало.

На четвертом курсе я пошла на базу неврологии нашего факультета: думала оттуда добраться до нейрохирургов. Я попросилась в операционную, а потом понеслось: дежурства в других больницах, походы на операции и практика в разных отделениях нейрохирургии, посещения конференций.

Старшая профессура в университете относилась к моему выбору скептически. Говорили: «Ну ты же девочка! Вам сложно в хирургии и психологически, и физически». Кто-то давил на то, что нам важнее семья, а в хирургии этим придется жертвовать.

Но такого, чтобы прям отговаривали, не было: мне повезло с врачами и научными руководителями. Да и вообще я считаю: если у тебя есть твердая уверенность, что это твое, то тебя не остановит ничья оценка — ты все равно пойдешь к цели.

Заведующий отделением (сейчас он мой руководитель) тоже не отговаривал, но сразу честно сказал мне и другим студенткам: «Раз вы женщины, вам надо будет работать еще больше — доказывать, что вы достойны быть хирургами». Меня это не испугало, я восприняла это как очередную цель для себя: да, буду работать, буду доказывать!

Сейчас понимаю, что это, конечно, не очень правильно: нельзя требовать от человека больше только из-за его гендера. Хотя, возможно, люди просто пользуются особенностями женского характера: мы более ответственны, реже говорим нет — вот нас и нагружают дополнительной работой.

После окончания МГУ я мечтала поступить в ординатуру в Центр нейрохирургии имени Н. Н. Бурденко, но не прошла туда: было шесть мест, а я была в рейтинге седьмой. Но я с легкостью поступила в Российскую медицинскую академию непрерывного профессионального образования. В группе из 13 человек девушек было всего три. Я задумывалась: почему нас так мало? Может, эта специальность действительно нам не подходит?

Но я все же отучилась и осталась работать в Научном центре неврологии. Практикую уже четвертый год и специализируюсь на спинальной нейрохирургии (операции на позвоночнике, спинном мозге, а также периферических нервах). Первое время делала что-то небольшое и все со старшими коллегами, потом начала проводить самостоятельно нетрудные операции (хотя в нейрохирургии легких операций в принципе нет). Более сложные стабилизирующие вмешательства и удаления опухолей еще самостоятельно не делаю. Практические навыки в хирургии долго нарабатываются, и надо принять, что это длинный путь.

Дискриминации по половому признаку у нас в отделении нет. Зато бывают сексистские шутки. Но у врачей вообще специфический юмор, мы сбрасываем психологическое напряжение с помощью порой саркастичных, жестких шуток и при этом не обижаемся друг на друга. Я сама могу сказать что-то вроде «Ну я же девочка!» или «Все надоело — в декрет ухожу!»

Женщине сложнее в нейрохирургии в физическом плане — например, надо перекладывать пациентов на операционный стол, переворачивать со спины на живот. Мужчине это сделать легко, а нам надо просить помощи коллег. А бывает, что ты «одна в поле» — и приходится справляться. Еще мы надеваем под халат свинцовую защиту, а она тяжелая. Бывает, что какие-то манипуляции тоже требуют физической силы — например, вкручивание металлических конструкций в позвоночник. Чтобы стать сильнее, я занимаюсь спортом, развиваю выносливость.

Думаю, психологически от работы в операционной у нас тоже может быть больше проблем. Есть физиологические процессы, которые делают женщину более восприимчивой, «гормонально цикличной». Мы более эмоциональны, больше переживаем за пациентов, не можем отвлечься от мыслей о них даже в выходные. Еще нам нужно выливать наружу все наши переживания, а в работе часто надо сдерживаться.

По-прежнему есть люди, считающие, что мужчины — лучшие хирурги. Кто-то удивляется при виде меня или другой моей коллеги-девушки: «О, женщина-хирург!» Думаю, это все отголоски прошлого.

Если пациент просит заменить меня на хирурга-мужчину, я спокойно это воспринимаю: мне не хочется никому ничего доказывать. Есть у пациента предрассудки и он уверен, что его лучше прооперирует мужчина, — пусть будет так. Если его восхищает или удивляет, что женщина может быть хирургом, — окей.

Некоторые пациенты, наоборот, радуются, если у них врач — женщина. Говорят, что мы более тактичные, мягкие, внимательные и больше внимания уделяем коммуникации. Но ко мне, правда, пока часто возникают вопросы по поводу возраста. Пациенты спрашивают: «А вы точно не студентка?», «А сколько вам лет?», «А вы сами оперируете?» Я уже привыкла и спокойно отвечаю, что мне 30, я уже давно окончила и университет, и ординатуру. Поясняю, что какие-то операции делаю сама, а какие-то — вместе со старшими коллегами.

Человека и специалиста определяют его личные особенности, а не пол. Думаю, что изменение образа мышления, развитие технологий, которые упрощают нашу жизнь и стирают разницу между полами, в будущем повлияют на ситуацию, при которой женщин-хирургов дискриминируют. Мир уже другой: в хирургию идет больше женщин, на Западе это особенно заметно. У нас процентное соотношение мужчин и женщин среди хирургов пока не 50 на 50, но все-таки нас уже не единицы.

Я работаю в плановой хирургии, поэтому у меня щадящий график. Во-первых, я не дежурю ночами — это большой плюс, именно для женщины: считается, что ночные дежурства убивают здоровье и особенно вредны для женского организма в репродуктивном возрасте. Во-вторых, я работаю 5/2 и в выходные обычно отдыхаю. Но бывают экстренные вызовы на работу по субботам и воскресеньям — и тогда твои планы летят к чертям, а ты летишь к пациентам. Это отличие работы хирургов: нам недостаточно проконсультировать коллег по телефону, необходимо личное присутствие.

Последнее меня не напрягает: хотя и считается, что у женщин семья должна быть на первом месте, у меня превыше всего всегда будет работа. Если срочно нужна операция, я отложу все личные планы, уеду с семейного праздника и отправлюсь в больницу. Мне ничего в жизни не нравится так, как находиться в операционной и делать операции. Профессия дает драйв, кайф, удовлетворение от того, что я люблю свое дело, а оно еще и приносит кому-то пользу.

«У нас нет права на ошибку: ты должна доказывать, что достойна быть в операционной»

Ольга Лопушанская, хирург, врач-онколог

Я из семьи врачей: отец — военный хирург, мама — врач-психиатр. В девяностые в нашем городе не было мест в детском саду, и родителям приходилось иногда брать меня на работу. Так что я частично выросла в госпитале. В семь лет впервые попала на операцию, и то, что я там увидела, меня не испугало, а заинтересовало.

Однако врачом я быть не хотела: родители часто работали сверхурочно, при этом мало получали, и я видела, как им тяжело. Понимала, что у них интересная, активная, «адреналиновая» работа, но неблагодарная и не всегда хорошо оплачиваемая. Да, врачи пользуются уважением в обществе, но этого мало, когда у тебя семья и хочется нормально жить.

В юности я скорее уходила в отрицание: училась в художественной школе, пропадала в мастерских, ездила на выставки и пленэры. Родители не возражали, но у нас был договор: я параллельно отлично учусь в химико-биологическом лицее, а после окончания школы поступаю и в художественную академию, и в медицинский. В итоге живопись в академии я завалила, а в Первый Санкт-Петербургский государственный медицинский университет поступила.

Первые два года в университете иногда было скучно: часть материала по теоретическим предметам мы успели пройти в старших классах. Помню, тогда я сомневалась, на своем ли я месте, тосковала по компании творческих людей, атмосфере художки. Но на третьем курсе все поменялось: клинические дисциплины меня увлекли. Тогда же я поняла, что врачам необходимо много учиться всю жизнь. А это именно то, что нужно мне с моим пытливым умом.

На третьем курсе меня особенно заинтересовала общая хирургия. Но в то же время нравились лор-болезни, и все советовали мне идти в узкоспециализированную хирургию — якобы это более «женская» специальность: не надо стоять по пять часов на ногах и постоянно срываться на срочные операции. К тому же лор-специальность узкая, и работа не занимает все твое время. Но я сомневалась: понимала, что мне, вечно стремящейся узнавать новое, быстро станет скучно развиваться как персонажу игр RPG, только по одной линии.

В итоге, когда было распределение в интернатуру, я прошла на оба направления: и лор, и общую хирургию. Позвонила папе, поделилась с ним, что без больших операций мне будет скучно. Он поддержал меня, и я пошла в общую хирургию.

Первый год после института ты счастливая губка, которая абсорбирует все и хватается за любую возможность чему-то научиться. Что-то сделать? Я! Остаться на третьи сутки дежурства? Я! Ты еще не сталкиваешься с реалиями медицины, кайфуешь оттого, что ты уже врач-интерн, попадаешь на первые операции, постоянно узнаешь что-то новое и не можешь этим насытиться. А когда у тебя что-то получается и куратор тебя хвалит — это невероятное счастье. Наверное, у меня и моего врачебного окружения это был один из самых счастливых периодов в жизни.

Об онкохирургии я никогда не думала, но эта специальность меня в итоге тоже подкупила тем, что она очень динамично развивается. Для меня онкология стала высшей ступенью в медицине, сочетающей в себе все.

Я поступила в ординатуру в центр онкологии имени Н.Н. Петрова. Как-то в социальных сетях мы списались с врачом-онкологом и основателем фонда «Не напрасно» Ильей Фоминцевым — и он пригласил меня стать резидентом ВШО. Учеба там сыграла огромную роль в становлении меня как врача.

После я осталась работать в этом же центре. Оказалась в торакальном отделении, стала заниматься опухолями грудной локализации. Оперирую опухоли легких, пищевода, средостения, метастатические поражения легких. У меня могут быть пациенты с первичной опухолью молочной железы, саркомами различных локализаций, колоректальным раком.

Будет правильным сказать, что женщине в хирургии может быть сложно на всех этапах. Хирургия — это мини-государство, закрытое, строго иерархичное, консервативное.

Наверное, так сложилось, потому что изначально в хирургии было большинство мужчин, и они выстроили систему отношений таким образом. На этапе обучения девушкам-хирургам говорят: «Куда ты идешь? В хирургии женщинам не место». Многие этому верят и выбирают другое направление. Нам сложно устроиться на работу: помогает либо удача, стечение обстоятельств, либо чье-то поручительство.

Часто бывает так: если на одно место претендуют и женщина, и мужчина, то с высокой долей вероятности возьмут его — возможно, вне зависимости от профессиональных качеств. Порой причина крайне прозаична: девушка может уйти в декрет, заниматься в первую очередь только семьей, а работодателю это невыгодно.

Знаю примеры, когда девушкам пришлось уволиться из-за отвратительного отношения руководства к себе. К молодым женщинам-хирургам иногда относятся так: это юная девица, ничем серьезным она заниматься не может — у нее сейчас другие дела (детей рожать). И если в случае неопытного молодого человека старшие коллеги могут проходиться по его интеллектуальным способностям, робости, неуверенности, то в случае девушек всегда есть еще одно «слабое место» — наш пол. Нам всегда могут сказать: ты не врач, у тебя другое предназначение. В таких условиях права на ошибку нет, надо все время доказывать, что мы здесь не просто так.

В хирургии по-прежнему доминируют мужчины. Если посмотреть программу любой крупной специализированной конференции, там большинство имен мужские. Думаю, так сложилось из-за предубеждений. Считается, что в экстренной ситуации мужчина может лучше принять решение, он менее эмоционален. Накладывает отпечаток и патриархальность, традиционность общества. Руководители часто считают, что мужчины — лучшие специалисты в принципе.

Мне повезло с коллективом: коллеги и руководители никогда не давали понять, что я чем-то хуже других из-за того, что я девушка и еще молодой специалист. А с пациентами бывают разные ситуации. Как-то раз к нам поступил мужчина с определенной манерой общения: недавно вышел из тюрьмы. Он в принципе не очень сдержанно себя вел: после операции запустил в медсестру помпой с обезболивающим препаратом. Меня тогда это возмутило.

Пришлось попросить всех пациентов выйти из палаты и поговорить с ним один на один на его языке: «Че ты тут?!» Он был очень обеспокоен. Но после этого поведение стало идеальным, и я продолжила его лечить.

Женщины могут быть не худшими хирургами, чем мужчины, иногда мы даже выносливее. Но общество часто не видит нас в этой области, потому что ожидает, что мы выполним еще одну социальную роль, которую сложно исполнять фоново. На плечи женщины ложится семья, дети, семейный микро- и макроменеджмент. А чтобы состояться в хирургии, надо отдавать этому много сил.

К сожалению, многие женщины в итоге отодвигают карьеру на второй план, уходят из большой хирургии и начинают вести только амбулаторный прием. Может, когда-то станет нормой, что семья — это дело двоих, а не только женщины, и тогда ситуация изменится.

В США есть Ассоциация женщин-хирургов, которая защищает их права, — надеюсь, в будущем такая появится и у нас. Ведь происходящее сейчас не только несправедливо, но и плохо для всего общества: с уходом женщин из профессии мы теряем много классных кадров. Девочка, которая выбрала семью, может, она суперкардиохирург, который спасет десятки жизней?

Сейчас я на ставке врача отделения и работаю дежурным хирургом. У меня четыре-пять дежурств в месяц, может быть одна — три операции в день. Иногда я в операционной с утра до вечера. В целом график ненормированный — работаешь, пока есть пациенты. Параллельно я все время учусь. У пациента осложнение — ищу информацию, смотрю, как это сейчас решается, что нужно делать. Вижу интересный случай — собираю литературу, чтобы понимать, как совершить нужную манипуляцию.

Работа занимает почти все время. Неудивительно, что большинство моих друзей — врачи. Люди из другой сферы как-то быстро уходят на второй план. Они будто живут другой жизнью — например, могут спросить, какое у тебя хобби. Этот вопрос меня вводит в ступор.

Раньше я думала, что я разносторонний человек, но сейчас работаю почти всегда, а немного свободного времени (у меня один выходной) уделяю семье. Какое здесь хобби? Теперь понимаю: люди, которые мне в юности говорили, что медицина — это служение, были правы.

Благодаря работе я все время тренирую мозг, удовлетворяю собственные амбиции и ощущаю, что делаю мир лучше. Это утешение своего комплекса бога. Такой комплекс особенно характерен для хирургов: после первой операции ты осознаешь, что своими руками собрал человека, и потом уже тяжело жить без этого.

Еще важно, что я работаю с онкопациентами и мы, как правило, решаем вопросы жизни и смерти. Продумывая план лечения и оперируя человека, ты борешься за каждый месяц его жизни и невероятно радуешься, когда у тебя получается выцарапать какое-то время.

Не так давно у меня была пациентка. У нее был довольно агрессивный рак молочной железы: метастазы во внутригрудных лимфоузлах, из-за которых правое легкое почти не дышало, и большой метастаз в головном мозге, из-за чего она начала терять зрение. Мы ей удалили очаг из головы и сохранили зрение, а потом отправили на химиотерапию — и за два цикла ее опухоль в грудной клетке здорово уменьшилась и правое легкое задышало! Когда она мне прислала свою КТ, я прыгала по ординаторской и орала от счастья. Мы вытащили для нее еще полтора года жизни, и это время она провела так, как хотела. Такие истории стоят всех усилий и бессонных ночей врача — и разве важно, какого он пола? В такие моменты все стереотипы перестают иметь значение.