Бывшие дети Истории отцов и детей, которые внезапно обнаружили, что биологически не связаны друг с другом

Викторию бросила мать и воспитал отец — прошло почти 30 лет, и выяснилось, что он ей не родной. У Дениса долг по алиментам почти полмиллиона — он обязан выплатить их сыну, который рожден не от него. Дмитрий глубоко привязан к проблемному, страдающему алкогольной зависимостью человеку, которого до теста ДНК считал своим биологическим отцом.

Специально для «Гласной» Мария Семенова поговорила с родителями и детьми, которые, уже будучи взрослыми, узнали, что биологически никак не связаны. Для кого-то ДНК-тест стал точкой в отношениях, а кого-то, наоборот, заставил ценить связь больше, чем прежде.

Глава 1. «Я не заставлю себя относиться к этому ребенку как раньше»

У Дениса Гриценко рабочие руки, на левой щеке тонкая, похожая на шрам линия ожога от сварочного аппарата, какая-то застенчивость в образе. Разведен, занимается электрикой, сваркой, монтажом. У него судимость и долг в полмиллиона из-за неуплаты алиментов. С 2021 года у Дениса официально нет детей, а до этого он восемь лет считался отцом смуглого черноволосого мальчика по имени Филипп.

Денис познакомился с Мартой, матерью Филиппа и своей уже бывшей женой, в 2010 году. Спрашиваю Дениса, чем ему понравилась именно Марта, что в ней было особенного? Но мужчина только пожимает плечами.

— Я не могу сейчас вспоминать, потому что остался негативный шлейф, и этот негатив стер все положительные эмоции. Познакомились, завязались отношения, было много общего.

— Что было общего, что вас связывало? Может, музыка одна нравилась, фильмы?

— Может быть, чувство юмора… — Денис задумывается, потом продолжает: — Сейчас просто анализирую и понимаю, что общего-то ничего и не было. Наверное, противоположности притягиваются. У меня характер мягкий — там, где нужно по столу стукнуть кулаком, я этого не делал. Может, поэтому так получилось, инициатива от меня ушла. А у нее характер деспотичный.

Денис не помнит ни какого-то взрыва чувств, ни ощущения, что нашел «вторую половинку». В какой-то момент он решил, что раз ему уже почти тридцать, то «надо определяться».

Осенью 2012-го Марта поехала отдыхать в Египет. С ней должен был полететь и Денис, но попал в больницу. Через месяц после возвращения Марта объявила о беременности.

Вскоре после этого они поженились. Летом 2013-го родился Филипп. Пара не то чтобы планировала ребенка, но была морально готова к его появлению. «Уже отношения состоялись. Ребенка не планировали, но, если вдруг случится, почему нет? — рассуждает Денис. — Ну и человек не вызывал опасений. Я специально не выбирал суперкрасавицу, выбрал душевного человека».

Он вспоминает день, когда узнал, что станет отцом. Утром, уезжая из дома, увидел объявление — что-то связанное с ведением беременности: рекламу ЭКО или медицинского центра.

«Там было написано: “Пусть ребенок будет” или что-то вроде того. И в тот же вечер супруга сообщила, что беременна. Я считываю и запоминаю знаки, символы. Это было радостно, эмоции били через край и у нее, и у меня. Почувствовал, что дело мое будет жить, что у меня есть наследник. Если вспомнить сериал Next, там есть замечательная фраза Александра Абдулова, что дети — это ощущение бесконечности. Вот я примерно то же чувство испытал», — говорит Денис. По всей видимости, он имеет в виду слова, который произносит герой Александра Абдулова: «Мужчина, который родил сына, он бессмертен!»

На момент, когда Денис и Марта узнали о беременности, они жили в частном доме в окрестностях Санкт-Петербурга вместе с отцом Марты. Как вспоминает Денис, жить с ним было нелегко: у тестя была алкогольная зависимость. Узнав, что у него будет ребенок, Денис решил строить собственный дом — на том же участке. «Стали готовиться, изыскивать средства, у меня свои были накопления, которые я потратил на закупку материалов. Весь 2013 год — год стройки и надежды на будущее. Построил дом — ну, домик, 6 × 6, со вторым этажом», — рассказывает он.

Отец Марты умер, не дождавшись родов. «Видимо, он понимал, что что-то не то. Но он не знал, конечно», — по привычке изыскивать символы Денис находит свое объяснение внезапной кончине тестя, который умер от цирроза печени после длительного злоупотребления алкоголем.

О моменте, когда Денис вез жену в больницу со схватками, он говорит как о «самом светлом воспоминании» в тех отношениях. Но после рождения Филиппа пришлось больше работать, чтобы прокормить семью: у Гриценко не было штатной работы, он выполнял заказы. А дома занимался с малышом: «Бывали колики, зубы резались. Брал на руки, укачивал. Просыпался по ночам. В такие моменты скрытые резервы мобилизуются».

Денис рассказывает, что Филипп был энергичным, позитивным ребенком, любил все, что любят дети: футбол, игры, залипать в телефон. «Когда я что-то делал, мастерил, он был рядом, помогал, подавал отвертку. Я учил его тому, что должен делать мужчина. Если я вижу, что это не травмоопасно, почему нет? Болгарку не дам, а шуруповертом на малой скорости он саморез закручивал», — вспоминает Денис детство Филиппа.

И мыслей не было, что ребенок не от него. Филипп, как и Денис, темноглазый и темноволосый, вот только очень смуглый, в отличие от светлокожего отца.

«Психика так устроена: ты не видишь вещей, которые не хочешь видеть. Видишь, что ребенок растет, улыбается, радуется тебе. Были шутки, что арапчонок родился, родственница супруги так говорила, но сознание отбрасывало эти факты», — говорит Денис.

Родители Дениса виделись с внуком, дарили подарки. Особенно к нему был привязан отец Дениса, тоже Филипп. Никто из родственников Дениса не делал акцент на том, что малыш смугловат.

В 2014 году, вспоминает Денис, из-за того, что он постоянно пропадал на работе, у них с супругой испортились отношения. К тому же жене не нравилась финансовая нестабильность. Денис говорит, что в месяц он зарабатывал 70–80 тысяч рублей. При этом зимой заработки проседали, летом, наоборот, увеличивались.

«Накапливались претензии. Я, как добытчик, много времени проводил на работе: строительство дома и ребенок требовали затрат. Это все перестало устраивать бывшую супругу, началось сравнение с другими: “Вот кто-то с восьми до пяти работает и время проводит с ребенком”. Но у этого “кого-то” две квартиры сдаются. Разговоры были, что я поздно с работы приезжаю, хотелось, чтобы пораньше, как все. Но у меня не получалось как у всех. А если бы я пошел на ее условия, качество жизни ухудшилось бы», — вспоминает Денис.

Впрочем, у него есть и другая версия, почему в браке что-то сломалось. «Я все-таки думаю, она в какой-то момент осознала, что ребенок не мой, и решила дистанцироваться максимально. Может, угрызения совести: она не могла на меня смотреть как раньше», — рассуждает Гриценко.

В итоге, как говорит Денис, Марта объявила ему, что их отношения закончились. Однажды он пришел домой и увидел у входа собранные женой чемоданы с собственными вещами. Этому не предшествовал скандал — только холод в отношениях. Но Денис сдаваться не хотел и как будто бы не верил, что Марта всерьез готова расстаться. Разобрал свои вещи, разложил назад по полкам. Потом история повторилась, а в третий раз Денис уже уступил.

«Приехал уставший, но довольный: все закончил на объекте, получил расчет, больше туда ни ногой. Смотрю: чемоданы стоят. И на третий раз я взял вещи. Если отношения себя исчерпали, зачем травмировать психику ребенка?

Может, надо было на своем настоять. Но человек мягкий», — говорит Денис.
После того как Денис съехал от Марты, ему пришлось еще больше работать, чтобы денег хватало на съемное жилье. Но с сыном он виделся — иногда раз в неделю, иногда раз в три недели: «Когда отвозил ребенка обратно, конечно, у него были слезы, плакал, спрашивал, когда я снова приеду».

Денис с Мартой разошлись в 2016 году. Денис вспоминает, что сначала он исправно выплачивал алименты — 10 тысяч рублей каждый месяц по нотариально заверенному соглашению. А летом 2017 года у Дениса сгорела «газель»: помимо электрики и монтажа, он зарабатывал еще и перевозкой грузов. «Я потерял товар, не мой. Сумму ущерба повесили на меня, пришлось оплачивать. Думал, разберусь — и дальше буду платить алименты».

Однако весной 2018 года Марта обратилась в суд, было возбуждено исполнительное производство. Затем административное дело, а потом, уже в 2021-м, уголовное. Все это время Денис, как он говорит, общался с ребенком, виделся где-то раз в три недели. Купил письменный стол перед 1 сентября, подарил телефон. «Это была не обязанность, а обоюдное желание увидеться. Созванивались часто. Хотелось бы побольше общаться, но обстоятельства так складывались из-за загруженности по работе, из-за финансовых обременений», — говорит мужчина.

Алименты он при этом не платил. «Но это стало каким-то спасением, что ли. Началось преследование со стороны приставов, уголовное преследование — и в итоге вскрылась вся эта правда», — рассказывает он.

Гриценко вспоминает, что сделать анализ его надоумила сестра: «Денис, сделай экспертизу, узнай, за кого будешь сидеть, за своего или нет. Если свой — все понятно, сам виноват». Денис посоветовался с мамой, и та тоже почему-то сказала: «Сделай, потому что слухи ходят уже давно».

«Для меня это стало неожиданностью, потому что где ж вы раньше были, — говорит Денис. — Сказано — сделано. Ребенок со мной еще общался, я взял пробу, получил результаты — и ошалел. Это шок, все просто как в тумане».

«3 сентября 2021 года я получил результаты ДНК-экспертизы, как Шуфутинский пел: “Я календарь переверну”», — вспоминает Гриценко.

Денис думал, что достаточно будет показать документ суду, и процесс остановят. Но на судью тест ДНК впечатления не произвел. Дело в том, что существует два варианта установления отцовства: информационный, когда биоматериал собирает сам родитель (его и сделал Гриценко), и тест для суда, имеющий юридическую силу, забор биоматериала ребенка и родителя в этом случае осуществляется в лаборатории.

Позже Денис подаст иск об оспаривании отцовства и официально перестанет считаться отцом Филиппа. По российскому законодательству, это снимает с него обязанности по уплате алиментов в будущем, но долг он обязан погасить.

До сих пор Денис должен Филиппу больше 400 тысяч рублей. Кроме того, Гриценко приговорили к шести месяцам исправительных работ. «Все мои аргументы, что я не отец, действия не возымели. У нас закон защищает в первую очередь ребенка. Возможно, правильно делает, но надо все-таки учитывать все обстоятельства дела. Одно дело — отец биологический, пусть несет ответственность. А если изначально не был отцом, какие ко мне могут быть вопросы?» — недоумевает он.

После того как Денис узнал результаты теста, он поговорил с Филиппом только один раз: «Поболтали. Ком в горле был, конечно. Я не знал, как себя вести. Он говорит: “Папа, папа” — а я не знаю, что ответить. Я же не скажу: “Я тебе не папа”. Я оставил это другим людям, пусть объясняют, что случилось. Мне облегчили задачу, Филипп мне больше не звонил. Либо у него забрали телефон, либо удалили мой номер, дали ему инструкции. Надеюсь, ему сказали, что я нехороший человек, рано в восемь лет говорить всю эту правду, когда-нибудь он узнает, но не от меня. Детской психике, я думаю, это удар сильный», — рассуждает Денис.

Видно, что Дениса травмирует не то, что он потерял Филиппа — мальчика, который в детстве любил включать шуруповерт и смотреть «Ну, погоди!», а потеря некой абстрактной идеи продолжения рода. Я спрашиваю, каково это — восемь лет любить ребенка, а потом вдруг перестать. Но Денис категорично заявляет, что общение с Филиппом бесперспективно.

«Я не заставлю себя относиться к этому ребенку как раньше. Ребенок, сам того не желая, появился на свет [вследствие] обмана. Мне на пороге сорокалетия нужно иметь биологическое потомство, мое, кровное, а не вкладывать душевные силы в ребенка, к которому я отношения не имею. Это я беззлобно говорю. Считаю, что у ребенка должны быть биологические отец и мать. Непонятно, почему в роддомах не делают ДНК-экспертизу», — замечает мужчина.

Денис говорит, что чувствует себя обманутым. Несколько раз повторяет, что у него украли 10 лет жизни, ведь после брака, постройки дома для семьи, отцовства он оказался в том же положении, что до встречи с Мартой, — без семьи, зато с судимостью и огромным долгом: «Фактически в 2021 году меня отбросило назад, в 2010-й, — обнулился».

«Мать Филиппа довела меня до полнейшего юридического краха. Я юридический труп: судимость, задолженность. Я никто. Тест я сделал в 2021 году, 37 лет мне было. Я как-то тяжело пережил, но пережил. А если представить, что я до 18 лет обеспечивал ребенка и потом мне сказали бы: “А ребенок-то не от тебя. Свободен. Спасибо, что спонсировал…”» — размышляет он.

У родителей Дениса до сих пор на стенах квартиры висят фотографии Филиппа. Но с несостоявшимся внуком они не общаются.

«Мама была хоть как-то готова [узнать результаты теста], для папы это было ударом. Лица на нем не было какое-то время. У меня тоже фотографии есть, я не удаляю. Какая-то память. Есть такой ребенок, Филипп, которого выдали мне за сына. Он самая пострадавшая сторона во всем этом», — говорит он.

Денис с горечью констатирует, что «в 40 лет уже поздняк метаться»: он не уверен, что у него снова будет семья и дети. «После развода были отношения, но как затуманенные. Эти гонения от приставов, суды занимали все мои мысли. Как уворачиваться от этих ударов… Тогда я думал, что сам виноват: не могу платить, не вывожу, получил по заслугам. Но 3 сентября 2021 года… Я только жалею, что раньше это не сделал: не дошло бы до судимости. Если будет женщина в моей жизни, конечно, она обо всем узнает и, наверное, сама выступит с инициативой сделать тест в роддоме. Но думать о потомстве уже поздно, время прошло, 10 лет украли моей жизни. Ложка дорога к обеду. Сейчас надо с судимостью разобраться и всеми делами, а потом уже новую жизнь начинать. Я думаю, очень маловероятно, что у меня будет семья, должно какое-то чудо произойти», — говорит он.

Денис считает, что нужно ввести уголовную ответственность за «подложное отцовство». Он хочет оспорить долг по алиментам и выплачивать его не собирается: «Я же не куколд какой-то».

Бывшая жена Дениса не ответила на звонки и сообщения «Гласной».

Сколько мужчин растят не своих детей, не зная об этом?

Существует популярное мнение, что якобы около 30% мужчин растят чужих детей. Статистики, подтверждающей эту цифру, нет, а собрать данные довольно сложно. Хотя популярность дешевых ДНК-тестов, которые помогают найти родственников по всему миру, все чаще вскрывают семейные тайны — в том числе и относительно отцовства.

В 2005 году ученые из Ливерпульского университета имени Джона Мурса заявили, что каждый 25-й мужчина в Великобритании растит чужого ребенка, не зная об этом. Но их данные опровергли бельгийцы: они отметили, что британские ученые использовали только данные лабораторий, проводивших ДНК-тесты. А туда обращались преимущественно мужчины, которые уже сомневались в отцовстве. Ученые из Лёвенского католического университета доказали, что в Западной Фландрии (область Бельгии) среди семей, генеалогия которых известна за последние 500 лет, только в 0,9% случаев родство, а следовательно, и отцовство предков не подтверждалось. Похожие данные получили 

и американские генетики, исследовав ДНК догонов, африканского племени из Мали, — там отцовство не подтвердилось в 1,8% случаев.
Российские лаборатории, которые занимаются установлением отцовства, чаще всего озвучивают неприятную статистику: 50 или даже 60% отрицательных тестов на отцовство. Но нужно понимать, что речь идет о нерелевантной выборке — о людях, которые изначально сомневались в родстве.

Глава 2. «Всю жизнь я жил в семье, в которой мне все — никто»

«Было два маленьких дебила: ему было 18, ей 16, какая там семья адекватная могла получиться? Свадьба была по залету» — так 32-летний Дмитрий описывает свое появление на свет. У него живая мимика, во время разговора он часто смеется, но смех для него как будто защитная реакция, которая должна оградить от боли. Дмитрий родом из Саратова, сейчас живет в Москве.

Новоиспеченная ячейка общества быстро распалась. Отца забрали в армию, мать оставила двухлетнего сына с бабушкой по отцу, Ниной, со словами «Я молодая, мне хочется гулять». Бабушка Нина отдала ребенка своей старшей сестре Валентине, которой в то время было уже 62 года. Отец, вернувшись из армии, с сыном иногда виделся, но воспитанием не занимался.

«Отец бухает жестко. Когда не бухает — нормальный человек. Он, как пришел с армии, практически не работал, на шее у бабушки сидел, в итоге ничего из человека не получилось по жизни. Существование есть, а жизни нет» — так Дмитрий описывает своего отца, тоже Дмитрия.

«Эмоциональной связи не было. Не папа-папа, а отец. Он мне всегда завидовал, что бабушка Валя стала в какой-то момент тратить деньги не на него, а на меня», — вспоминает Дмитрий.

Дмитрий говорит, что в детстве видел папу раз в неделю или реже. На дни рождения, Новый год, 23 февраля собирались всей семьей. Стандартный подарок отца Диме — дешевый одеколон. Первый раз ему вручили такой сюрприз в шесть лет. Но он не расстроился: «Хоть какое-то внимание».

С одной стороны, стараниями двух бабушек (Нина помогала внуку материально) у него были все атрибуты обычного благополучного детства: театры и цирки, детские лагеря, компьютер, кружки. С другой — чтобы это обеспечить, бабушка Валя собирала бутылки и банки, просила милостыню.

По мере того как взрослел Дима и старела бабушка, все становилось только хуже: «На полу газеты валялись, мусор, который она не разрешала выкидывать, потому что на каждой бумажечке может быть что-то записано. Я ее считал взрослым человеком, а она взрослой в тот момент уже не была». До 11 или 12 лет бабушка даже не давала Диме ключи от квартиры, говорила: «Ты друзей наведешь, они что-нибудь украдут».

«Бабушка Валя пыталась заботиться как могла, но у нее ресурсы были ограничены. Бывало, что она приходила в три часа ночи, в два. Бутылки собирала, побиралась. А я в этот момент спал в подъезде. Все об этом знали. Было стыдно. Чего, по-твоему, меня гнобить пытались? Меня отправили в школу в пять лет — у меня день рождения в октябре. Я был младше всех, плюс необеспеченная семья, еще класс элитный, экономический — все сложилось в “идеальную” картину», — вспоминает Дмитрий.

«Баба Валя ко мне относилась хорошо, я к ней — не очень. Если вспомнить, что я творил, — это вообще кошмар. Очень грустно, что я тогда не ценил то, что она делала. Я до 18 лет той еще тварью был. Сбегал из дома, приходил пьяный. С ней ругались, матом ее крыл. Я ее воспринимал как служанку: принеси чай, сделай то, сделай се, дай денег на то, дай на это. Мерзко от этого. Но я был тупым ребенком, которого даже не воспитывали. Точнее, меня вроде как пытались воспитать, но больше воспитывала улица», — делится он.

При этом Дмитрий не может вспомнить, чтобы бабушка Валя хоть раз говорила, что любит его. В семье проявлять чувства было не принято. Но она выражала свою любовь не словом, а делом.

Бабушка Валя умерла, когда ей было 80 лет, а Дмитрию — двадцать.

«Я кричу: “Баб Валь, сделай чайку!” Молчание. “Але, ты что, не слышишь?” Молчание. Подхожу к туалету — дверь закрыта. Стучу — молчание. Дверь вырываю, смотрю, она на полу лежит, мычит. Я позвонил в скорую, сказал, что человек упал, не додумался сказать, что, скорее всего, инсульт. Скорая ехала четыре с половиной часа. Ее забрали в больницу, через неделю она умерла. Похороны бабушка Нина организовывала. На похоронах стоял с каменным лицом, в квартиру зашел — разревелся», — вспоминает он.

По завещанию, написанному еще до рождения Дмитрия, квартира бабушки Вали досталась Дмитрию-старшему.

«Отец стал вые****ться, что он взрослый, хочет жить один, поэтому я буду жить с бабушкой Ниной, а он — в квартире бабушки Вали. В итоге я уехал жить к девчонке своей. Потом бабушка сказала, что будет жить с отцом в той квартире, которая ему досталась, а я могу жить один, окей. Пару лет жил один, а шесть лет назад уехал из Саратова в Москву с 500 рублями. Приехал, вселился в хостел, на следующий день вышел на работу, сначала просто курьером побегал, потом в банк устроился, стал менеджером. Потихоньку расту вроде бы», — описывает он.

По словам Дмитрия, он стал близко общаться с отцом, когда умерла бабушка Нина: «Потому что у человека никого не осталось, а решать вопросы кому-то нужно».

«Он мне позвонил в слезах-соплях: “Моя мама умерла, бросай все, приезжай”. Я на работе был, зашел в ближайшую аптеку: “Дайте успокоительное”. Ком к горлу подкатил, пара слез, но так, чтобы какая-то истерика, — нет. Это было предсказуемо: человек немолодой. Я на следующий день прилетаю — он в говно. Открывает дверь абсолютно голый, бабушка уже лежит в гробу, дома бардак. Залетает непонятная тетка, говорит мне: “Ты кто такой, ты что тут делаешь?” В итоге эта бабца развела его на сто тысяч на похороны. Все с его кредитных карт. Очень бредово получилось, максимум это тысяч в сорок выходило», — рассказывает Дмитрий.

В Саратове он провел неделю, но жил не с отцом, а у друзей: «Я просто смотрел, когда он более-менее придет в себя, чтобы показать, где могила находится, как туда добраться».

Дмитрий говорит, что если раньше период между запоями отца длился два-три месяца, то после смерти Нины сократился до пары недель. Унаследованную квартиру тот продал и, как говорит Дмитрий, «почти всю уже пропил».

У Дмитрия никогда не было сомнений, что он сын своего отца. Они даже внешне похожи. Но лет десять назад Дмитрий оказался в больнице с подозрением на аппендицит и выяснил, что у него вторая группа крови. Между делом он упомянул это в разговоре с отцом, тот засомневался: у него у самого была первая группа крови, у матери Димы — тоже первая.

Со слов отца Дмитрий знает, что тот якобы обещал бабе Нине не делать тест ДНК, пока она жива.

Почему вообще об этом зашел когда-то разговор, Дмитрий выяснять не стал. Так или иначе, после смерти своей матери Дмитрий-старший предложил сыну сделать тест. Дмитрий-младший был уверен, что тест покажет, что они родственники, и согласился на исследование, просто чтобы успокоить отца. Результат показал, что отцовство исключено.

«Одна реакция — ***ть. Я отца после теста стал как-то ближе воспринимать. Раньше я считал, что отец не отец, есть где-то вдалеке, иногда общаемся, да и хер бы с ним. А сейчас понимаю, что он, по сути, мне никто, а все-таки пытался что-то делать. Всю жизнь я жил в семье, в которой мне все — никто», — говорит Дмитрий.

Ему интересно узнать, кто его биологический отец, хотя общаться с ним Дмитрий не планирует.

«Мне лишние люди особо не нужны. Но что он за человек, чего он добился, что собой представляет, болячки какие-то — это, конечно, хотелось бы знать», — признает Дмитрий.

Но задать эти вопросы некому. Мать Дмитрий не видел уже много лет — последний раз они встречались, когда ему было семнадцать. Он вспоминает тот день: «Отец был бухой, она была бухая, он увидел ее у гаражей, и они пришли спросить сто рублей у бабушки. В итоге какая-то непонятная тетка бомжеватого вида падает передо мной на колени, ревет: “Дим, так тебе было лучше”. Чисто по-человечески вроде жалко, но смотреть противно».

Мать пообещала: когда Дима поступит в колледж, она придет в гости с подарком, хоть и скромным, потому что мало зарабатывает, но придет обязательно. Конечно, не пришла.

Его отец, как рассказывает Дмитрий, в итоге сказал: «Пох** на эти тесты, ты все равно мой». Позже он рассказал сыну, что якобы уже делал тест ДНК раньше, использовав для этого срезанные волосы Дмитрия, которые сохранила бабушка.

«Не знаю, что он сейчас задумал, но говорит, что в справке отчество его неправильно написали, надо переделать. Я говорю: “Ну и зачем тебе это? Это же просто информационный тест, не судебный”. Не отвечает. Видимо, что-то мутит, из квартиры меня хочешь выписать — ради бога. Все с собой все равно не заберешь», — говорит Дмитрий.

У Дмитрия-старшего, не считая короткого неудачного брака с матерью Димы, не было семьи и даже серьезных отношений. И, как показал тест, потомства он тоже не оставил. Но, как говорит Дмитрий, отец никогда не акцентировал на этом внимание: «Мне кажется, ему вообще по барабану».

Отец и сын видятся несколько раз в год и часто созваниваются — иногда говорят часами. «Разговоры стандартные: что там у тебя, а что у тебя. О чем можно говорить с человеком, у которого из интересов — синька? Про машины он еще может рассказать, но я машины не люблю. Когда приезжаю, останавливаюсь у друзей. Ночь могу у него перетусить, но в квартире находиться стремно, потому что, когда он бухает, все вверх дном, все обоссано, обосрано», — говорит Дмитрий.

Ему сложно сформулировать, на чем держатся его отношения с Дмитрием-старшим: «Ну, типа, отец».

«Результат теста получился такой интересный, но что он мне дал? Вообще насрать. Появился только интерес, что за человек тот второй [биологический отец]. Хотя если бы я узнал это лет в шестнадцать, я бы обрадовался, что не имею к нему отношения. А сейчас осознаю, что у меня вообще никого нет из родных. Я один, вокруг меня пустота. Я знаю, как это ощущается, а у него все это возведено в степень полного *ца. Потому что если я самодостаточный, то там человек себя сам обеспечить не может — ни физически, ни материально, ни психологически. Как бардак у меня был в квартире в детстве, такой же бардак у него в голове. И как-то помочь, что ли, хочется», — делится Дмитрий.

Спрашиваю Дмитрия, испытывает ли он что-то, кроме чувства долга. Он задумывается, подбирает слова: «Наверное, да. Что-то чувствую, но назвать это какой-то любовью, чем-то светлым и благородным я не могу. Привязанность — возможно. Любовь горячая — вряд ли».

При этом создается впечатление, что он глубоко погружен в проблемы отца. И в резких оценках, которые дает Дмитрий отцу — его проблемам с алкоголем, «неадекватным друзьям», инфантильности, — слышится не осуждение, а досада на то, что повлиять на ситуацию не получается.

«Гласная» пыталась связаться с отцом Дмитрия, но он не ответил на сообщения.

Глава 3. «Мне без разницы, что там с кровью у тебя, — ты мой ребенок»

Виктория Маркова, обаятельная женщина с ямочками на щеках, улыбается в камеру, периодически отвлекаясь на младшего полуторагодовалого сына. Во всех ранних детских воспоминаниях 34-летней Виктории чаще всего нет ни матери, ни отца — только старшая сестра Светлана, потому что «папа на работе, мама неизвестно где». Отец Юрий — военный-ракетчик, мать Ирина — медсестра в декрете.

Старшая, Светлана, родилась от первого, очень недолгого брака Ирины, Юрий удочерил ее в младенчестве, и долгое время Света не знала, что он не ее отец. Ирина изменяла мужу. Он об этом знал, но прощал: слишком сильно любил.

«Папа говорит, что мама была очень легкая, с ней было весело, такой человек-праздник. Она не задумывалась о будущем, жила одним днем, как бабочка. И это очень привлекало, потому что папа вырос с бабушкой, которая была строгой, стальной, в ежовых рукавицах его держала. Приехал служить после военного училища совсем зеленый — и тут такая королева красоты нарисовалась. Конечно, он сразу влюбился. Ему без разницы было, что про нее говорили и что она творила, — он прощал ее закидоны. Как я понимаю, она никогда не хранила ему верность — ни до, ни после свадьбы. Он-то надеялся, что поженятся — она исправится, родится ребенок — исправится, он ее увезет в другой город — она исправится. Не исправилась, такая и осталась», — описывает их жизнь Виктория.

Когда муж был на службе, Ирина могла оставить дочек дошкольного возраста одних в квартире и уйти куда-то на ночь.

«Я помню, сестра меня еще просила: “Не говори папе, что мамы не было дома”, а я рассказала. У него был животный ужас [оттого, что нас оставляли одних]. Я всегда была непоседливым ребенком. Как-то в четыре года я баловалась со спичками на первом этаже двухъярусной кровати, и матрас загорелся. Сестра спала на втором ярусе. Дома никого не было, была глубокая ночь, насколько я помню. И хорошо, что Света проснулась. Я испугалась и убежала на балкон, а она стала стучать по дверям, соседи вызвонили папу, он прибежал», — вспоминает Виктория.

И все же в какой-то момент отец не выдержал и подал на развод. Отвез детей к родителям жены, которые жили в Днепре, с мыслью, что наладит дела на новом месте и заберет их. После разводе в 1994 году Юрий уехал в Россию, в Новосибирскую область: там была ракетная часть.

Вскоре после развода Ирина забрала к себе только Вику — Света осталась с бабушкой и дедушкой. Виктория вспоминает, что к матери постоянно приходили разные мужчины.

«Она меня с одним мужчиной отпустила гулять, он сказал, что купит мне Барби. Мы шли через какой-то рынок, я заистерила: “Купи мне Барби сейчас, ты обещал”. Он меня утаскивал куда-то дальше, в парк. И продавщица сказала: “Папа, да купите ребенку куклу”, а я сказала, что он не мой папа. И все, он чего-то испугался и отвел меня домой», — вспоминает она.

«Если честно, иногда грешным делом думала, не продала ли меня мать и что было бы, если бы не та женщина», — признается Виктория.

В шесть или семь лет Вику забрали к себе бабушка и дедушка, которые переживали за ребенка. И с тех пор с матерью она не виделась. Дедушка к этому времени тяжело болел. И пока он чувствовал себя хорошо, не позволял своей жене обижать внучек. Но чем хуже ему становилось, тем сложнее девочкам жилось в бабушкином доме. «У нее хоть было тепло и весело, но она много нас обижала, — говорит Виктория. — Она могла поставить нас на колени на гречку. Мне было хорошо видно, что для Наташи она делала все, а для нас со Светой — что останется. Я помню рыдающую Свету, потому что Наташа ее бьет, и ей за это ничего, а Света жалуется — и получает. Я помню эту несправедливость. А еще, простым русским языком говоря, был голод».

В 1997-м, когда Вике было почти восемь лет, отец приехал, чтобы увезти ее к себе. Они не виделись уже три года. Вика к тому времени даже забыла, как он выглядит.

«Пока папа оформил все документы с жильем, потом ему отпуск не давали. Доехать из Канска до Днепропетровска — это почти неделя. Может, и не сильно торопился: что молодому офицеру делать с маленькой девочкой? Помню, пришла со школы, а мне бабушка говорит: “За тобой папа приехал”. Я в зал захожу — сидят несколько человек, наверное, папины друзья пришли с ним увидеться, а я не понимаю, кто из них мой папа», — рассказывает она.

Виктория вспоминает, что в тот год была очень снежная, редкая для тех мест зима. Отпечаталась в памяти картинка: они с папой идут через двор, на ней шубка, которую откуда-то достала бабушка со слезами: «Вика, ты, наверное, замерзнешь, ты едешь в Сибирь». Вика с папой оборачиваются, видят, что в окне бабушка и Света — машут.

«Это был конец декабря, мы Новый год встретили в дороге. Первое время мне было очень тяжело. Оглушающее одиночество. Было скучно, страшно», — рассказывает Вика.

«Папа работал с утра до вечера. Телевизор, пустые комнаты — без людей, а я привыкла, что есть сестра, тетя, бабушка, дедушка. Я привыкла к этому шуму, а тут меня выдернули, посадили здесь — и тишина. И морозы, ветер — мне казалось, что это какой-то конец света. Серый городок, серые пятиэтажки, серые квартиры, везде снег и холод. Я чувствовала себя сжатой», — вспоминает Виктория.

Но и большого желания вернуться у нее не было: «Я помню взгляды соседские жалостливые, когда жила у бабушки. Уже ощущалось что-то неприятное. Мне не хотелось, чтобы на меня так смотрели. А тут я приехала, у меня папа — офицер, не было жалости в глазах, не было голода, у меня была куча платьев, красивый рюкзак, я сама выбирала себе тетрадки. Не мне выдали, а я сама выбрала в магазине — и мне папа купил. Так что не было желания вернуться».

Вскоре после переезда в Сибирь Виктория познакомилась, а потом и стала жить под одной крышей с женщиной, которую до сих пор зовет мамой. С Надеждой Юрий встречался еще до того, как забрал Вику у бабушки. У нее был сын, на три года младше Вики. Перед тем как начать жить большой семьей, Юрий и Надежда сначала ходили друг к другу в гости, чтобы дети и взрослые могли познакомиться и сблизиться.

«Мне кажется, он нашел женщину, которой можно доверить ребенка, — и привез меня. Наверное, он понимал, что сам не справится. Она (Надежда. — Прим. “Гласной”) была худенькая-худенькая, маленькая-маленькая, как девочка. Я была почти с нее ростом. Она светлые волосы в кудряшки уложила, голосок тихий, спокойный. Паша с ней пришел, тоже маленький, щекастый, я думаю: “Такой мальчик хороший”. Я сейчас уже понимаю, что мне очень не хватало тепла такого материнского, женского. Потому что мама и бабушка по типажу очень похожи — такие шальные императрицы. А она, Надежда, очень земная, меня к ней потянуло. Она и шила, и вязала, научила меня вышивать. Я сейчас благодаря ей много чего умею делать руками», — замечает Виктория.
Когда первые месяцы адаптации прошли и началась рутина новоиспеченной семьи с двумя детьми, Виктория поняла, что в новом доме ей комфортно.

Надежда заботилась о девочке и очень ей сочувствовала. Вот только Вика скучала по сестре Свете, все время спрашивала отца, когда они ее заберут.
«Папа сначала хотел, но у него была новая жена, а у нее сын. Они обсуждали, сможет ли она принять еще одного, более взрослого, ребенка, тем более что Света ему неродная. И когда папа с мамой вроде как договорились, что забирают Свету, папа позвонил бабушке, и бабушка ответила: “Мы Свете уже сказали, что она не твоя дочь, и она не поедет”», — рассказывает Виктория.
Когда Виктории было тринадцать, у Юрия и Надежды родилась общая дочь Настя. Вика нянчилась с сестрой, проводила с ней все время, пока родители были на работе. В 17 лет Виктория поступила в педагогический колледж в своем же городе и съехала от родителей.

«Мы общались, но я не хотела с ними жить, хотелось отделиться. Я всегда чувствовала себя слегка отделенной, хотя меня любили, баловали, платили за учебу, поддерживали материально, пока я училась, и сейчас у нас вполне нормальные отношения», — говорит она.

В юности Виктория пыталась найти сестру Свету, вбивала ее имя в поиске только появившихся тогда «ВКонтакте» и «Одноклассников» — безрезультатно. Потом решила оставить заявку на сайте «Жди меня», но сначала посмотрела уже созданные заявки. Неожиданно нашла там себя — и сотовый телефон сестры. Позвонила — и наткнулась на абсолютное равнодушие.

«Она так отстраненно со мной поговорила! Так было обидно! Я ждала этого момента, соскучилась, и вот наконец-то! А она никак не отреагировала. У меня слезы накатили. Прошло минут пять, она мне перезванивает и прям рыдает: “Я сразу не поняла, что это ты”. Жизнь у нее была сложнее, чем моя, там шла речь не о комфорте, а о выживании. Она настолько была загруженная, что просто не поняла, кто ей звонит», — говорит Виктория.

Светлана пошла работать сразу после школы, потом вышла замуж, вместе с мужем трудилась на ферме изо всех сил, чтобы сводить концы с концами. Виктория со Светланой начали созваниваться. В какой-то момент сестра сказала: «Тут мама рядом, с тобой поговорить хочет».

«Она что-то пыталась мне сказать, плакала. Я, честно, даже не помню, о чем был разговор, мне хотелось, чтобы она побыстрее закончила свои завывания-рыдания и обратно мне Свету отдала. Потом мама мне несколько раз звонила, но мне никогда не было ни интересно, ни тепло. Я просто отвечала, потому что так надо. Все-таки мама. Мне мама Надя всегда говорила: “Ну она же твоя мать, зачем ты так к ней, тебе если пальчик один отрезать, ты же все равно будешь по нему скучать, вот и она по тебе скучает, не надо о ней плохо говорить”. А в какой-то момент я, конечно, о ней плохо отзывалась», — описывает Маркова.

Однажды мама позвонила Виктории в алкогольном опьянении, завела какой-то бессмысленный разговор. И вдруг Ирина что-то плохое сказала про Юрия, Виктория за него заступилась, а мать злобно бросила: «Да он тебе вообще не папа!» Но Виктория не придала этому значения, подумала: «Иди ты лесом с такими заявлениями, а ты мне как будто сильно мама».

Об этом разговоре она забыла лет на десять. За это время девушка успела выйти замуж, родить дочь. Но когда Виктория была беременна вторым ребенком, то пыталась ради интереса определить, какая у него будет группа крови. А заодно задумалась, как ее собственная группа крови согласуется с данными биологических родителей.

Группу крови отца Виктория знала всегда — первая, она была вышита на военной форме. У нее самой — третья группа крови. Значит, подумала Маркова, у ее матери должна быть либо третья, либо четвертая. Однажды она заговорила про группы крови с сестрой Светой, и та внезапно сказала: «У меня первая, как у мамы».

Виктория боялась поднимать эту тему в разговоре с отцом, подошла к Надежде, с которой многим делилась, описала ситуацию: «Как так может быть? Я, наверное, ему не дочь». Надежда, медсестра по образованию, сразу все поняла. Она сама поговорила обо всем с мужем.

«Она говорит, папе было плохо, несколько дней он молчал, ни с кем не разговаривал, плакал, выпивал, — говорит Виктория. — Он прям очень тяжело переживал этот период осознания».

«Мама подумала, что ему лучше будет это пережить одному, не стала мне звонить, чтобы мы сгоряча ничего друг другу не наговорили. Когда я приехала в следующий раз, папа сказал: “Мне без разницы, что там с кровью у тебя, ты мой ребенок, я тебя вырастил, это мои внучки, и ничего не хочу знать”. И как-то эта тема закрылась», — рассказывает Маркова.

Про то, как жизнь ее семьи изменила история с группами крови, Виктория коротко рассказала в сети. Ей написала продюсер шоу «ДНК» на НТВ, которое тогда, в 2018 году, только запускалось, предложила поучаствовать в съемках. Виктория сначала отказалась: «Из-за 12 тысяч рублей позориться на всю страну не хочу».

Но потом приехала в гости к родителям и сказала скорее в шутку: «Папуль, хочешь в Москву на халяву смотаться? Нам билеты купят, в гостинице поживем, еще и по телику покажут». Отец внезапно согласился.

«Это было больше не для того, чтобы узнать правду, а просто съездить Москву посмотреть, встретиться со Светой. Мы могли и дома сделать тест, мы не были нуждающейся семьей», — объясняет она.

В итоге поехали все: Виктория с двумя дочками, Юрий и Надежда, Анастасия и Павел.

До передачи Виктория не представляла, как выглядит сейчас ее биологическая мать, — у нее были только старые фото и детские воспоминания.

«От той красивой женщины, какой я ее помнила — черные кудри, заостренные черты лица, — ничего не осталось. По большому счету я ничего не почувствовала, когда она появилась в студии. Она меня обнимает, я понимаю, что нас снимают, надо какие-то эмоции показать, а мне не хочется, у меня их и нет, и взять неоткуда. Я ее обнимала и думала: “Давай отпускай меня уже”», — признается она.

До того как семьи встретились на записи программы, у каждой из них дома побывала съемочная группа. Показали светлую и просторную квартиру Виктории, где она живет с мужем и дочками. И ветхий, без минимальных удобств, домик, где обитают бабушка и биологическая мать Виктории.

«Для меня, конечно, было шоком, когда я смотрела на условия, в которых они живут. Разруха в головах, как говорится. Дедушка им оставил шикарнейшую квартиру, четырехкомнатную, с большим коридором, огромной лоджией, я помню эти стены в паркетной доске. И они променяли это на какой-то домик разрушенный в деревне. Ну понятно почему, гадать не надо», — Виктория делает характерный щелчок у шеи.

И хотя Виктория говорит, что ее семья согласилась на съемки скорее ради развлечения, все же признается, что волновалась перед тем, как узнать результат. И он оказался предсказуемым: вероятность отцовства для Юрия исключена.

«У меня никогда не было отторжения папы — может, потому, что мы не были близки как папа с дочкой. Он хороший, ответственный человек. Я его любила и сейчас очень люблю, но у нас нет такого, чтобы мы прям друг к другу прилипли и не отлипали», — описывает свои отношения с отцом Виктория.

Однако выходило, что результаты теста ДНК как будто приблизили ее к материнской семье, ведь мать оказалась единственным родителем, родным по крови, — и эта близость Виктории не понравилась.

«Я чувствовала, что я к той семье отношения не имею, из них для меня только Света выделяется. А мне говорят, что я не из своей семьи, я — их. Не-не-не! Я, пожалуй, здесь останусь, это мой осознанный выбор», — подчеркивает Виктория.

Она вспоминает, что особенно результаты теста травмировали Анастасию — дочь Юрия и Надежды: «Настя узнала в свой подростковый период, когда идет самоидентификация, она очень расстроилась, для нее это было тяжело, она плакала, переживала».

В разговоре со мной Анастасия признается, что сначала почувствовала, будто ее обманули. «Я и мысли не допускала, что мы не родные сестры. Она практически с рождения меня нянчила, и потом мы общались, я с детьми ей помогала. А тут говорят: “Это не твое, вы абсолютно чужие люди”. Не может такого быть, всю жизнь вместе росли!» — вспоминает она.

Но это чувство растерянности быстро прошло. Когда семья вернулась из Москвы в Канск, все встало на прежние места.

«Ты погружаешься в свой привычный день сурка, и ты привык, что каждые выходные ездишь к сестре. Или она к тебе. И ты просто не задумываешься об этом. Да, есть в голове новая галочка, что вы не родные. Но в общем-то, это никак наши отношения не поменяло. Как раньше мы были очень близкими людьми, так и сейчас», — утверждает девушка.

Виктория говорит, что стала уважать отца еще больше, потому что он не изменил к ней отношение и потому что сдержался, не сказал ничего плохого бывшей жене.

После съемок Виктория спросила Ирину, кто же все-таки ее отец. «И она говорит: “Ну был один хирург, Вася Косарев, он был женат, двое детей, потом уехал учиться в Питер”. Света рассказывает, что помнит, как он маме на гитаре играл, хотя как она может помнить, совсем маленькая была. И папа его помнил: военная часть небольшая, все друг друга знают. Папа говорит, что он чуть ли не на свадьбу приходил, чтобы ее расстроить. Это все, что я знаю о нем», — говорит Маркова.

Сначала Виктория пыталась гуглить врачей с таким именем, искала в соцсетях, указывая примерный возраст. Думала: может быть, встретит знакомые черты — она не похожа на мать. А потом решила, что в поиске биологического отца нет смысла.

«Думаю, кого я буду сейчас искать, зачем? Когда к тебе приходит женщина тридцати с чем-то лет, говорит: “Вот я, вот твои внуки”, какая первая мысль? Что от тебя что-то надо. Но мне ничего не надо. Слава богу, мы достраиваем большой загородный дом, у нас есть машина, работа, я получила еще одно образование. Мне не нужна чья-то поддержка. А искать отца ради галочки — мне кажется, папа обидится. Ему будет неприятно, он подумает, будто он для меня недостаточно хорош и я решила найти еще одного», — говорит она.
Юрий, отец Виктории, отказался от интервью со мной, только сказал: «У нас все по-прежнему, как будто ничего и не было. Живем, как и жили до этого. Общаемся, ездим периодически в гости. Мы любим, ценим друг друга. Она все равно моя родная дочь».

Сейчас Виктория живет в Красноярске, оттуда до Канска 230 километров. Ее первый муж погиб в аварии в 2019 году, в 2022-м Виктория вышла замуж второй раз, родила третьего ребенка — мальчика. Юрий не так часто видел внука, но внучек обожает. Девочкам четырнадцать и восемь лет, каждые каникулы они приезжают погостить к Юрию и Надежде.

Хотя саму по себе новость об отсутствии родства с отцом Виктория пережила нормально, ее сильно ранила новая мысль: родная мать дала Юрию забрать ее, хотя знала, что он для ребенка чужой человек. После встречи с матерью Виктория работала с психологом.

«Я понимаю, откуда у меня синдром самозванца, неуверенность в себе: я не настолько хороша, чтобы меня любила мама. Когда я с психологом работала, она сказала: “Ну зачем ты на нее злишься? У кого-то много силы, он может поднять шину грузовую или КамАЗ, а кто-то не может и сумку в пять килограммов поднять. С любовью то же самое. У кого-то много любви, а у кого-то ее нет”. И мне стало намного проще. Я поняла, что самое лучшее, что мама могла сделать в моей жизни, она сделала — просто исчезла из нее. Это самый большой подарок. Она не испортила мне жизнь, как испортила Свете», — говорит Маркова.

Виктория уверена, что и в ее жизни, и в жизни сестры многое обусловлено материнским примером — или его отсутствием.

«Мы не хотим как мама. Света не хочет нищеты своим детям, она работает, прям ишачит, честно ишачит. Я через другое. Сейчас сижу дома, занимаюсь детьми. Когда мой первый муж погиб, я работала так, что ого-го, зато у меня девочки ни в чем не нуждались. Потом я вышла замуж, муж сказал: “Я не хочу, чтобы ты работала”. Ноу проблем. Я хочу сидеть дома с детьми, видеть, как они растут, ловить каждый момент их детства. Не хочу, чтобы они чувствовали себя чужими мне, как я себя чувствую чужой [биологической] маме», — признается Виктория.

«Он внучек любил и любит больше, чем меня, я это вижу. Внука тоже любит, но он к нему не привык, редко видит. У меня до сих пор иногда такое бывает, какой-то червячок закрадывается: “Как он к внукам относится, ведь они же ему никто?” Но думаю, что, наверное, дело не в крови. Как приемных детей любят? Красивое есть выражение — рожденные сердцем. Физически он не имел никакого отношения к моему рождению, но принял, что я есть, принял моих детей».

Виктория замечает, что ей часто говорят, что характером она похожа на отца. «Ну кто воспитал, от осинки не родятся апельсинки, — смеется она. — Как за долгое время муж с женой становятся друг на друга похожи? Любят друг друга, уважают».